Страница 4 из 15
– Но всё же лучше бы подольше побегать, – произнёс кто-то в темноте.
Видимо, этот разговор привлёк всеобщее внимание.
– Подольше тебе… – Петров засопел. – Я этих тварей ненавижу настолько, что мне плевать на смерть. Они пришли на нашу землю, чтобы глумиться над нами, чтобы убивать нас, насиловать наших жён и дочерей… Возомнили почему-то, что им всё дозволено… – Он зло выругался и замолчал, не договорив то, что в нём накипело.
Романцов знал, что у Петрова в Сталинграде погибла при бомбёжке двоюродная сестра с шестнадцатилетней дочерью, и хорошо понимал чувства младшего сержанта.
Подсвечивая фонариком, лейтенант прошёл по траншее на правый фланг взвода. Здесь самым крайним был рядовой Сегалов – коренастый тридцатишестилетний сибиряк. Он сидел в своём окопе и что-то бубнил себе под нос.
– Опять молишься? – догадался Романцов.
Впервые он увидел «поповские штучки» Сегалова ещё в марте, во время первых боёв. Конечно, сперва это сильно покоробило, но потом уже не вызывало особого неприятия.
«Война всё же, смерть кругом, – решил тогда Романцов. – Пускай молится, если так легче»…
– Так точно, товарищ командир, молитвочку о спасении читаю. – Сегалов трижды перекрестился.
– Неужто и вправду в бога веришь?
– Честно говоря, сомнения есть, – подумав, ответил боец. – Родители мои веруют. В церковь регулярно ходят, посты соблюдают.
– Понятно. Странно только, как это тебя, такого верующего, в войска НКВД взяли.
– Так я же раньше неверующим был, – Сегалов усмехнулся.
– Думаешь, бог поможет в живых остаться?
– Кто его знает, – солдат пожал плечами.
– То-то и оно. Ты давай-ка лучше с этими поповскими бреднями заканчивай.
– Я постараюсь, – после паузы произнёс Сегалов, но прозвучало это как-то не очень убедительно.
Романцов посветил фонариком на часы. Стрелки показывали без десяти четыре.
– Всё в порядке, товарищ командир, – доложил появившийся рядом Овчаренко.
– Передай по взводу. Всем приготовиться. Сигнал к наступлению – красная ракета. Сам будешь находиться возле меня. В случае чего, примешь на себя командование.
Лейтенант спрятал фонарик в полевую сумку, затем опустил на подбородок ремешок фуражки, чтобы она не свалилась с головы при резких движениях, одёрнул гимнастёрку поправил на ремне кобуру с ТТ[4], бинокль и дурацкую противогазную сумку которая по сути являлась ненужным балластом и только мешала в бою. Слава богу на этой войне пока ещё никто не применил отравляющих веществ.
«Всё, теперь можно и наступать…»
Он внутренне собрался в ожидании сигнала. Все посторонние мысли тут же бесследно растворились в ночной темноте. Впрочем, небо на востоке, у самого горизонта, начало сереть, предвещая рассвет.
Романцов взглянул вдоль траншеи и едва различил там силуэты бойцов. За жизнь каждого из них он нёс ответственность, и прежде всего – перед собственной совестью. За каждого убитого она, как строгий и беспристрастный судья, конечно же, спросит с него, и не помогут здесь никакие доводы о приказе и о том, что на войне без потерь не бывает. В любом случае, он, лейтенант Романцов, как командир взвода, будет ощущать свою вину, если погибнет даже один его солдат.
«А может, обойдётся без потерь? А вдруг? Ведь такое порой случается. Ведь бывает же счастливое везение… Эх, если бы, если бы…»
Ракета, как ни странно, взлетела неожиданно, и Романцов на какое-то мгновение замешкался, растерянно наблюдая за ней. Но уже в следующую секунду он выбросил своё крепкое, тренированное тело из окопа и пошёл быстрым шагом по полю, краем глаза замечая, что слева от него выросла цепь красноармейцев.
Батальон в полной тишине двинулся в наступление, и от этой тишины возникла иллюзия нереальности происходящего. Эта тишина давила и даже немного пугала.
Уже было пройдено не меньше сотни метров, а немцы пока ещё не открывали огонь. То ли они не видели наступающих, то ли просто подпускали их поближе, чтобы встретить убийственным, шквальным огнём и разить наверняка.
Вчера немцы в результате яростного и скоротечного боя были стремительно выбиты из села Тёплое и окопались на этом поле, заняв те самые окопы, в которых неделю назад держали оборону бойцы 140-й дивизии. Теперь предстояло выбить врага и отсюда.
Над землёй потянулось белесое полотно утреннего тумана. Но стелилось оно слишком низко, едва достигая пояса, и в нём невозможно было спрятаться, стать невидимым для вражеских глаз.
Прошли ещё около сотни метров, и по-прежнему вокруг стояла тишина. Это уже было подозрительно.
«Что за чёрт? – подумал Романцов, напряжённо вглядываясь в струящиеся по полю туманные потоки. – Почему немцы не стреляют? Заснули все, что ли?»
Неожиданно в десятке метров перед собой он увидел бруствер траншеи и, немного растерявшись от ощущения её безжизненности, побежал вперёд, готовый вступить в смертельную схватку. Но его странное ощущение оказалось верным – в траншее и в самом деле никого не было. Немцы почему-то бросили эту линию обороны.
– Занять траншею! – подал он взводу команду которая, впрочем, была излишней – бойцы и так уже это сделали. – Следим за сигналами!
– Почему они отступили? – спросил оказавшийся рядом рядовой Семён Золотарёв, бойкий и смекалистый курский парень. – Как думаете?
– Да хрен их знает, – пожал плечами Романцов. – Скорее всего, отошли к Самодуровке, чтобы лучше укрепиться.
– Темнят что-то фрицы. Может, готовят западню?
Лейтенант хмыкнул. Золотарёв нравился ему своей сообразительностью и тем, что был склонен к глубоким рассуждениям, которые порой удивляли и даже ставили в тупик. Его серые глаза почти всегда были полны какой-то необъяснимой грусти, которая не вязалась с возрастом Семёна. Такая грусть обычно свойственна людям, пожившим и повидавшим, но никак не тому, кому идёт всего лишь двадцать второй год.
– Может, и готовят. Но село нам так и так надо брать.
Семён тяжело вздохнул.
– Чего так тяжко вздыхаешь? – Лейтенант внимательно посмотрел на рядового и заметил, что тот опечален. – Боишься, что ли?
– Да не в том дело. Дом вспомнил. Село-то моё не так уж далече отсюда. Южнее, к Белгороду.
– Ничего, закончим эту битву, и я попрошу, чтобы тебе отпуск дали. Навестишь своих.
– Спасибо, товарищ лейтенант. – Семён заулыбался. – Мне бы хоть пару деньков…
– Внимание! – передали по траншее.
Романцов взглянул влево и увидел там выросшую над окопом фигуру командира второго взвода. Лейтенант Кулагин поднял над головой правую руку, а левой сделал несколько махов вперёд, что означало: «Продолжать движение».
– Взвод, продолжаем движение! – негромко продублировал этот сигнал Романцов и выскочил из траншеи.
На поле вновь выросла неровная цепь наступающих.
«А может, они ушли и из Самодуровки? – пришла вдруг ободряющая мысль. – Или все перепились вусмерть и крепко дрыхнут?.. Эх, вот так бы идти и идти до самого села… Самодуровка… Что за дурацкое название? Здесь и погибать-то как-то несолидно… а то напишут, мол, погиб, освобождая Самодуровку… Нет уж, увольте…»
От таких размышлений Романцов немного повеселел. Возможность освободить село без особых усилий и потерь, конечно же, была привлекательной.
Между тем, небо светлело всё быстрей и быстрей. До восхода солнца оставалось минут двадцать-тридцать. Соответственно, и видимость быстро улучшалась. Теперь уже было понятно, что местность вокруг, как назло, ровная и практически открытая. Лишь кое-где темнели небольшие островки леса и какие-то бугорки, но в основном всюду простиралось ржаное поле. И хотя рожь местами высилась аж до пояса, и в ней, в случае чего, можно было залечь, но это как-то радовало не очень.
Да и значительная часть этого поля была покрыта большими чёрными проплешинами пепелищ и изрыта воронками от снарядов. Неделю назад здесь шли ожесточённые бои. Немцы одержимо, невзирая ни на какие потери, рвались к Тепловским высотам, которые считались «ключом от ворот Курска». Тут и там на поле виднелась подбитая фашистская техника: танки, самоходки, бронетранспортёры. Десятки стальных «монстров-убийц»… Все они уже не представляли опасности и теперь лишь безмолвно свидетельствовали о происходившей на этом участке фронта ужасной трагедии. Периодически на пути попадались начавшие разлагаться трупы немецких солдат и советских воинов. Тяжёлый смрад уже висел над ними, вызывая невесёлые мысли о бренности человеческой жизни. Но этим мыслям поддаваться было нельзя, потому что они ослабляли волю, а значит, мешали победить.
4
ТТ – (Тульский Токарева) пистолет образца 1933 г.