Страница 16 из 21
Отец с матерью переглянулись, а потом перевели взгляд на оживленное, улыбающееся лицо моего брата, на котором не угадывалось и следа озабоченности или какого-либо другого признака минувших несчастий.
– Ты только что потерял целое состояние, – заметил мой отец. – Как ты можешь быть уверен, что снова не случится того же самого?
– Это будет предприятие мсье Каннета, а не мое, – отвечал Робер. – Я просто стану там работать за жалованье.
– А если предприятие потерпит неудачу?
– Пострадает мсье Каннет, а не я.
Мне было в ту нору не более пятнадцати лет, однако даже в этом юном возрасте я понимала, что в душе моего брата есть какой-то изъян, ей чего-то недостает – назовите это нравственным началом или как-нибудь иначе, – но эта его особенность проявлялась в самой манере говорить, в его беспечности, когда дело касалось других людей, их чувств или собственности; в его неспособности понимать какую-либо точку зрения, кроме своей.
Матушка сделала последнюю попытку отговорить его от новой затеи.
– Откажись от этой мысли, – просила она его. – Приезжай домой или, если хочешь, возвращайся в Брюлоннери и работай там мастером у нового арендатора. В провинции каждый прочно сидит на своем месте, а те новые начинания, которые то и дело затеваются в Париже, сплошь и рядом оканчиваются ничем.
Робер нетерпеливо повернулся к ней:
– То-то и оно! Вы, в провинции, закоснели, и жизнь здесь попросту провинциальна. А вот в Париже…
– В Париже, – закончила за него мать, – человек может разориться за месяц, независимо от того, есть у него друзья или нет.
– У меня, благодарение богу, друзья есть, – напыжился Робер, – и весьма влиятельные к тому же. Мсье Каннет, о котором я уже говорил. Есть и другие, которые гораздо ближе к придворным кругам. Стоит им сказать словечко в нужном месте и в нужное время, и карьера моя обеспечена на всю жизнь.
– Или загублена, – вздохнула мать.
– Как вам угодно. Но я предпочитаю играть по-крупному или не играть вовсе.
– Пусть его делает как хочет! – махнул рукой отец. – Спорить с ним бесполезно.
Так на улице Буле появилась стекольная мануфактура с Робером во главе, и в течение полугода господин Каннет, придворный банкир, понес такие потери, что ему пришлось продать свое предприятие. Он это и проделал через голову Робера, которому пришлось обратиться к мсье Фиату, отцу Катрин, за довольно значительной суммой, чтобы преодолеть «временные» затруднения.
За этим последовало продолжительное молчание. Робер не писал нам в Шен-Бидо, а мы не ездили в Париж, поскольку находились в состоянии сильного беспокойства, вызванного нездоровьем отца. Он упал с лошади, возвращаясь из Шатодена, и пролежал в постели более полутора месяцев, в течение которых матушка, Эдме и я поочередно за ним ухаживали. В конце концов мы получили известие – не изустно и не через письмо, но через ежемесячный торговый журнал, который выписывал отец и который мы отнесли к нему в спальню, когда ему стало получше.
Номер был датирован ноябрем 1779 года, и заметка выглядела следующим образом:
Г-н Кевремон-Деламот, парижский банкир, просит разрешения министра внутренних дел на изготовление стекольного товара по английскому методу в стеклодельной мастерской Вильнёв-Сен-Жоржа, что близ Парижа, которую до этого держал мануфактурщик-стеклодел из Богемии Жозеф Кёниг. Г-н Кевремон-Деламот уже истратил на это свое заведение 24 тысячи ливров, пока оно работало под руководством г-на Кёнига, чьи таланты и знания оказались, однако, не столь значительными, как предполагал первоначально г-н Кевремон-Деламот. Он сохраняет за собой обычные привилегии и патент и намеревается ввести в должность управляющего г-на Бюссона л’Эне, который имеет широкие связи в округе. Г-н Бюссон был воспитан и получил звание мастера в стеклодельном «доме» Ла-Пьера под руководством г-на Матюрена Бюссона, который в свое время писал статьи в Академию по поводу своих изобретений, касающихся флинтгласа[8]. Таким образом, г-н Кевремон-Деламот имеет все основания рассчитывать на то, что благодаря стараниям нового управляющего мастерские в Вильнёв-Сен-Жорже будут выпускать изделия самого высокого качества.
Мы с Эдме тоже прочитали эту заметку, только значительно позже. Впервые мы узнали о ее существовании, когда наверху раздался яростный звон колокольчика и мы бросились в комнату к отцу. Он лежал почти поперек кровати, его ночная рубашка была запачкана кровью на груди, на простынях тоже была кровь.
«Позовите мать!» – задыхаясь, проговорил он, и Эдме помчалась вниз, в то время как я старалась удержать его голову на подушке. Уже во второй раз у него сделалось кровотечение. Впервые оно случилось после того, как он упал с лошади. Матушка прибежала в ту же секунду. Послали за доктором, который объявил, что отец находится в безопасности, однако предупредил матушку, что любое неприятное известие, любое волнение могут оказаться роковыми.
Через некоторое время, когда отцу стало полегче, он указал нам на журнал, который во время всей этой суматохи упал на пол, и мы тут же догадались о причине внезапного приступа.
«Как только он поправится и я смогу его оставить, – сказала мне мать, – я сама поеду в Париж и выясню, что можно сделать, чтобы предотвратить дальнейшие беды. Если Робер дал согласие работать в Вильнёве только управляющим, тогда, возможно, ничего страшного не случится. Но если он связал себя еще и финансовыми обязательствами, это может привести к трагедии похуже той, что случилась с ним в Ружемоне».
Нам оставалось только ждать, что будет дальше. Здоровье отца как будто бы несколько улучшилось, и, оставив его на моем попечении, матушка отправилась в Париж. Когда неделю спустя она вернулась домой, едва взглянув на ее лицо, мы сразу поняли, что случилось самое худшее. Робер не только стал управляющим стекольного завода в Вильнёв-Сен-Жорже, но, кроме того, дал согласие купить это предприятие у господина Кевремона-Деламота за восемнадцать тысяч ливров с обязательством выплатить означенную сумму в течение полугода со дня подписания договора.
– Он должен расплатиться в мае следующего года, – говорила матушка, и я в первый раз в жизни увидела слезы у нее на глазах. – Он никак не сумеет этого сделать. В эту стекловарню вложены уже тысячи ливров, и потребуются еще тысячи, прежде чем она станет приносить доход. Там нужно обновить печь, нужны новые склады, а помещения для рабочих просто настоящие свинарники. Деньги до сих пор в основном тратились на постройку временных жилищ для работников, которых прежний владелец, Кёниг, приглашал из Англии. Он, оказывается, делами совсем не занимался, поскольку беспробудно пил.
– Но почему Робер взялся за это дело? – спросила я. – Он дал какие-нибудь объяснения?
– Обычные, – ответила мать. – У него, как он говорит, есть «влиятельные» друзья, которые оказывают ему поддержку. Этим предприятием заинтересовался некий маркиз де Виши, который, как считает Робер, купит его, предоставив твоему брату управление.
– Но зачем же в таком случае Роберу понадобилось самому покупать стекловарню? – вмешалась в разговор Эдме.
– Да потому, что твой брат игрок, – с сердцем ответила матушка. – То, что он проделал, в торговых кругах называется спекуляцией. В этом все дело.
Потом матушка смягчилась. Она протянула к нам руки, и мы пытались ее успокоить.
– Это я виновата, – покаялась она. – Все эти безумства, это стремление к высшему обществу – от меня. Нас с ним одолевает гордыня.
Теперь уже Эдме готова была расплакаться.
– Но в вас нет никакой гордыни, – возражала она. – Как вы можете себя обвинять? То, что делает Робер, не имеет к вам никакого отношения.
– О нет, имеет, – не соглашалась мать. – Это я научила его стремиться к высоким целям, и он это знает. Сейчас уже поздно надеяться, что он может измениться. – Она замолчала, посмотрев на нас обеих по очереди. – Знаете, что больше всего меня тревожит? Больше его будущего? Он даже не удосужился сообщить, что Катрин ожидает ребенка. У них родилась дочь, это случилось первого сентября. Моя первая внучка.
8
Флинтглас – свинцовое стекло, английский хрусталь. Отличается не только особым блеском и прозрачностью, но и высоким показателем преломления, благодаря чему используется в оптике.