Страница 14 из 21
– Мать никогда не осмелится это сделать, – бахвалился он. – Она же понимает, что мне тогда конец.
– Напрасно ты так уверен, – предупредила я его. – Деньги надо найти, это несомненно. На что ты их истратил?
Робер покачал головой:
– И тебе я этого не скажу. – Несмотря на серьезность положения, на губах у него появилась улыбка. – Денег нет, они истрачены, и их уже не вернуть, а все остальное не важно.
Истина обнаружилась довольно необычным образом. Примерно неделю спустя к нам в Ла-Пьер приехали из Брюлоннери тетушка Демере с мужем, и, как обычно, с новостей и сплетен из Парижа, Вандома и других крупных городов разговор перешел на местные дела.
– Я слышала, весь Шартр бурлит после маскарада, который устраивали там на днях. На нем были все тамошние красотки, с мужьями или без оных.
При упоминании о Шартре я навострила уши и посмотрела на Робера, который тоже сидел за столом.
– Правда? – спросил отец. – Мы ничего об этом не знаем. Но ведь мы так далеки от этих легкомысленных затей в нашей глуши.
Тетушка, которая была ярой противницей всякого веселья, состроила презрительную мину.
– В Шартре только об этом и говорили, когда мы были там две недели тому назад, – продолжала она. – Оказывается, офицеры драгунского полка его высочества и молодые кутилы из корпуса аркебузиров вроде как побились об заклад: кто из них лучше повеселит местных дам, которые съедутся со всей округи.
– А шартрские дамы, как известно, весьма не прочь повеселиться и очень любят тех, кто предоставляет им эту возможность, – вставил дядюшка Демере, подмигнув моему отцу.
Отец насмешливо поклонился, как бы принимая шутку.
– Говорят, все это продолжалось чуть ли не до самого рассвета, – рассказывала тетушка. – Пили, танцевали, гонялись друг за другом вокруг собора самым бессовестным образом. Я слышала, что аркебузиры истратили целое состояние на это свое развлечение.
– Меня это нисколько не удивляет, – заметил отец. – Поскольку эти господа берут пример с нового двора в Версале, следовало ожидать чего-то подобного. Будем надеяться, что они могут позволить себе такую роскошь.
Робер неотрывно глядел в потолок, делая вид, что погружен в размышления или заметил какое-то пятно на штукатурке.
– А что драгуны его высочества? – спросила матушка. – Какова была их роль во всем этом деле?
– Мы слышали, они проиграли пари, – ответил дядя. – Обед, который они дали, не шел ни в какое сравнение с маскарадом. Во всяком случае, драгуны теперь расквартированы в каком-то другом месте, а аркебузиры, у которых короткий срок службы, вероятно, почивают на лаврах.
Надо отдать должное матушке: ни одно слово об этой эскападе не коснулось ушей отца, но она сразу же уехала с Робером в Шен-Бидо, оставив на меня все хозяйство в Ла-Пьере, несмотря на то что я была еще так молода, и оставалась там, пока Робер не возместил своим трудом убытки, изготовив собственноручно точно такую же партию хрусталя, какая была отправлена драгунам его высочества.
Была весна 1777 года. Срок аренды стекловарни в Ла-Пьере и шато, долгое время служившего нам жилищем, оканчивался. Сын мадам ле Гра де Люар, к которому перешло по наследству поместье, имел на него другие виды, и наша семья с тяжелым сердцем оставила красивый дом, где родились мы с Эдме и где выросли три наших брата, ставшие теперь юношами.
Мы с Эдме и, конечно же, Пьер и Мишель считали ле Гра де Люара захватчиком, посягающим на наши права: неужели только потому, что он сеньор и владелец Ла-Пьера, он считает себя вправе отдать имение другому арендатору или приезжать туда, чтобы жить там несколько месяцев в году? Стекловарня, которую мой отец из скромной домашней мастерской превратил в один из самых значительных «домов» во всей стране, перейдет к другому мастеру и, скорее всего, снова захиреет в чужих неумелых руках. Наши родители смотрели на вещи философски, более спокойно, чем мы. Мастер-стеклодув должен всегда быть готов сняться с насиженного места и искать нового пристанища. В старину стеклодувы были бродягами, перебирались из одного леса в другой, нигде не задерживаясь больше чем на несколько лет. Мы должны почитать себя счастливыми, что выросли в Ла-Пьере, провели там все свое детство. К счастью, срок аренды Шен-Бидо, так же как и Брюлоннери, истекал еще не скоро – оставалось несколько лет, – так что семья могла выбирать, на чем остановиться.
Отец, мать и мы с Эдме перебрались в Шен-Бидо, а мальчики – Робер с Пьером – отправились в Брюлоннери. Мишель, которому к тому времени исполнился двадцать один год, решил какое-то время пожить вдали от семьи, чтобы набраться опыта, и стал работать в Берри, что возле Буржа. Все три моих брата, чтобы их не путали в деловых кругах, сделали к своей фамилии добавление: Робер стал называться Бюссон л’Эне, Пьер – Бюссон дю Шарм, а Мишель – Бюссон-Шалуар. Шарм и Шалуар были крохотные фермы, отошедшие моим родителям по их брачному контракту.
Матушке эти добавления к фамилии показались ненужными и нелепыми. «Ваш отец и его брат, – говорила она мне, – никогда не думали о том, что нужно друг от друга отличаться. Они были „братья Бюссон“ и довольствовались этим. Впрочем, если Роберу угодно называть себя Бюссон л’Эне, может быть, это позволит ему осознать лежащую на нем ответственность и остепениться наконец. Если он не в состоянии выбрать себе жену, которая бы его сдерживала, мне придется сделать это самой».
Я думала, что она шутит, ведь Роберу уже двадцать семь и он вполне способен выбрать жену самостоятельно. Поначалу я не поняла и того, что мамины участившиеся поездки в Париж вместе с отцом и стремление познакомиться с семьями купцов, с которыми у отца были дела, вызваны решением женить Робера.
Только после того, как все трое стали ездить вместе, останавливаясь в «Красной лошади» якобы для того, чтобы обсудить дела, касающиеся двух стекловарен, и матушка, возвращаясь домой, как бы случайно упоминала имя мсье Фиата, зажиточного торговца, у которого была единственная дочь, – только тогда я поняла истинную причину этих визитов.
– Какая она, эта дочь? – спрашивала я.
– Очень хороша собой, – отвечала матушка, в устах которой это означало очень многое. – И похоже, сильно увлечена Робером, так же как и он ею. По крайней мере, говорят они между собой без умолку. Я слышала, он просил разрешения нанести им визит, когда будет в следующий раз в Париже, что означает на будущей неделе.
Это было настоящее сватовство. Я чувствовала, что ревную, ведь до сих пор мне единственной Робер поверял свои тайны.
– Она ему скоро надоест, – отважилась заметить я.
– Вполне возможно. – Матушка пожала плечами. – Она полная противоположность Роберу, если не считать веселого характера. Черненькая, миниатюрная, большие карие глаза и локоны до плеч. На твоего отца она произвела большое впечатление.
– Робер никогда не женится на дочери торговца, – продолжала я. – Даже если это самая хорошенькая девушка в Париже. Этим он уронит себя в глазах своих изысканных друзей.
Матушка улыбнулась.
– А что, если она принесет ему в приданое десять тысяч ливров? – спросила она. – Мы даем ему столько же, и твой отец уступает ему аренду Брюлоннери.
На сей раз мне нечего было ответить. Я отправилась к себе в комнату в самом дурном расположении духа.
Мой брат Робер не устоял перед щедрыми родительскими посулами и красотой двадцатилетней Катрин-Адели. Брачный контракт был подписан родителями жениха и невесты, и 21 июля 1777 года в церкви Сент-Совер в Париже состоялось бракосочетание Робера-Матюрена Бюссона с Катрин-Аделью Фиат.
Глава четвертая
Первый удар обрушился на нас три месяца спустя после свадьбы. Дядюшка Демере приехал в Шен-Бидо сообщить моему отцу, что Робер сдал Брюлоннери в аренду некоему мастеру-стеклодуву по имени Комон, а сам арендовал Ружемон – великолепный стекольный «дом» – и прилегающее к нему шато, принадлежавшие маркизу де ла Туш и расположенные в приходе Сен-Жан-Фруамонтель.