Штурмовики

Опять мат сплошной. Дал солдата. Но мотор – промёрз. А они – отступают!

– Жги свою птаху, она нас только демаскирует!

Я говорю:

– Не буду жечь птаху, дайте мне солдата, я сейчас солью масло, попрошу в печке нагреть, и потом горячее назад залью!

Он орёт:

– Жги – и всё!!!

Короче, у меня ничего не получилось. Опять к нему:

– Дайте мне коня и верёвку, чтобы тащил самолёт!

Дал мне двух солдат, выделил… нашли верёвку, привязала я её к самолёту. И – держу за крыло, потому что на ухабах он вот-вот разломится. Потом где-то остановились – я его попросила сообщить в штаб фронта, что мне нужен техник и запчасти… а у него хоть и было радио, но связи не было.

Короче говоря, никто ко мне не прилетел, но я обошлась и без помощника. Солдаты два раза нагревали масло в печке (у женщины дома попросили), заливали, сливали, два раза прогрели мотор, и только потом он запустился – и я улетела.

Господи боже мой! Потом – к Гречко… тоже кавалерийский корпус… а Булкин меня всё посылает и посылает, я уже совсем измоталась. 130 боевых вылетов у меня. И потом уже ему сказала:

– Я у вас больше служить не буду!

Он так разъярился!

– У вас 130 боевых вылетов на «У-2»?

– Да.

– Что тогда считалось «боевым вылетом»?

– Полёт на розыски. Конников разыскивала, когда наши отступали или наступали, как они на марше, куда они движутся. Попробуй на «У-2»! Надо садиться, спрашивать их: «Куда вы идёте?» Вообще, был кавардак. 1941 год – это очень страшные ощущения. Упаднические. Отступаем и отступаем. Тогда ещё появились большие машины – там новое оружие, «Катюши». Ну, вот эти эрэсы, реактивные снаряды. Фашист – сразу остановился! А мне сказали опять:

– Найдите!

Такие полёты были ужасные, но я нашла эти установки. Гречко – учтивый такой. Говорит:

– Снимите комбинезон, вы вся мокрая, я вас покормлю, напою чаем…

Я говорю:

– Мне надо улетать.

– Нет, – говорит, – в мокром комбинезоне и не думайте!

А потом штаб фронта за такие полёты – даже без Булкина, без командира эскадрильи – меня наградил в конце 1941 года орденом Красного Знамени. Нистаревичу начальник штаба эскадрильи приказал меня привезти туда. И там у себя мне вручали этот орден без Булкина, без его представления.

У меня старший брат занимал большую должность, Василий Александрович. Был депутатом, его в 1937 году арестовали. И – строить Норильск. Более-менее грамотный – взяли в контору. Васе повезло. Его два или даже три раза в Москву с какими-то экономическими планами самолётом привозили. А на Арбате жили его жена и сын. Напротив театра Вахтангова. Такие квартиры! А его под конвоем привозили на Маяковскую площадь в гостиницу всё время с солдатами. Возили в Госплан, утверждать всё, что надо. Там и телефон был в номере, но солдат всё время был с ним, не разрешал даже жене позвонить. Так ни разу он и не позвонил. И переписки не было: «без права переписки».

– Вас же из-за этого отчислили из училища?

– Да. Из Ульяновского. Стали копать всю подноготную, рылись в каждой биографии. А у меня – пять братьев. Обо всех же не напишешь…

– Вы знали о том, что он арестован?

– Знала, просто не писала. Стала поумней, помалкивала в тряпочку. Просто не говорила об этом.

– Кормили хорошо?

– Хорошо, но не всегда попадаешь к обеду. Потом стали давать свёрток, там бутерброды…

А весной 1942 года меня сожгли под Узюмом на «По-2». Я помню – была молодая зелень… летела в 9-ю армию с приказом штаба фронта об отступлении. Небольшой лесок на горе – и там стоял штаб. Потом выскочила на возвышенность – там поля. А справа лес и впереди лес – это как бы берег Северского Донца. [Показывает.] Я – на эту поляну… взглянула – наши «ишачки» дерутся вверху, «И-16». И они побеждают. Смотрю, один «109-й» бабахнулся. Я засмотрелась. И тут чувствую – по мне стреляют! И – проскочили два немецких истребителя. Меня лупят! Надо выскочить! Самолёт загорелся. А они всё заходят и заходят: по мне лупят! Самолёт потом ткнулся носом – я выскочила, побежала. Чувствую – стреляют почти по ногам… я упала. Как они улетят – я бегу к лесу… почему-то голову прятала… лежат прошлогодние кукурузные палки, и я под те палки почему-то голову совала, а ноги, руки – в стороны, чтобы они подумали, что меня убили и не стали стрелять… а потом опять дальше бегу к лесу. Слава богу, я добежала – и они улетели. Это было 20 мая 1942 года.

Пакет – у меня здесь. Куда идти? Пошла по берегу: где-то внизу должен быть штаб. Смотрю – солдат на большую катушку сматывает провод, который поверху по веткам тянется. Думаю: он меня и приведёт куда надо.

– Ребята, а где штаб?

– Какой тебе штаб? Он давно эвакуировался, все уехали.

– Куда?

Ну, что солдаты знают? Они сматывают катушку. Я – обратно, выбежала на дорогу. Едет грузовая машина, полуторка. Я встала. Он взял, объехал меня – дальше опять стою. Пробегу немножко вперёд – опять стою. Опять машина едет. Опять мимо. А потом достала «наган» – и давай по скатам стрелять! Оттуда выбегает ко мне здоровый парень с орденом, капитан. Схватил за руки, у меня наган выхватил.

– Что безобразничаешь?!

Я наклонилась – и его как тяпну за руку! Он завизжал – и отбежал в сторону. И выходит из машины толстый небольшого роста человек:

– Вы что тут безобразничаете?!

– А вы кто?

– Начальник Политуправления 6-й армии.

– Я, – говорю, – из штаба фронта.

У меня был документ, чтоб всем гражданским и военным оказывать мне всяческое содействие в выполнении задания. Он у меня лежал вместе с другими бумагами. Показала его. Говорю:

– Мне нужно в штаб 6-й армии.

Когда он прочитал этот документ, сказал садиться в машину:

– Мы вас быстро довезём.

Привезли в санчасть, накормили, спать уложили. Утром дали полуторку – и отвезли в эскадрилью связи.

– Самолёт загорелся – сгорел?

– Да. Я тут перепутала. Это второй уже случай. Он загорелся в воздухе. С хвоста он горел, сейчас дойдёт до меня… бак, бензин, мотор… я посадила самолёт, выскочила и побежала.

– Вы с парашютом летали?

– Какой там парашют?! Мы же «по земле ходили»! И – в непогоду.

Потом, помню, даже ребята там написали… я иду, когда нашла часть и прилетела обратно, вхожу – там КП, и в коридоре большой плакат: «Лётчица летает – у мужчин выходной!» Они все вернулись, «испанские герои» – а я всё на задании.

Потом уже начала бастовать. 130 вылетов у меня там! Потом ещё на меня кричали:

– Вы хулиганить начали!

А я услышала, что поступили самолёты «Ил-2»…

– Почему начали бастовать?

– Потому что такое отношение! Посылали меня в самые-самые… Помню, в туман! Не знаю, почему он так. Меня и наградил штаб фронта, а не он.

И потом, я уже уходила, а начальник штаба фронта подошёл ко мне и говорит:

– Анна Александровна, ваш брат не Василий Александрович Егоров?

И я отреклась от брата. Я сказала «нет». Повернулась и пошла. А потом сказала это Васе… и он мне говорит:

– Зачем ты так убиваешься?! У меня там были нормальные условия.

Конечно, без семьи, без дома… 10 лет отсидел. Потом ещё 2 года там был… его не отпускали: просили, чтобы остался.

Так вот, я отказалась летать на «По-2»…

– И ушли в УТАП, судя по лётной книжке…

– УТАП – это учебно-тренировочный полк, в Сальянах, на Каспийском море: там переучивались лётчики. Новая техника. Мы туда перелетели с лётчиком Полуниным в кабине «У-2». Втиснулись… спасибо, ещё Булкин нам дал самолёт.

Прилетели туда – одни старые самолёты. Штурмовики же – только появились, такие мощные машины! Хотя они и бронированные, на них гибло столько же, сколько на других типах самолётов. Так вот, там «Су-2», «И-16», «СБ»… в общем, всё старьё собрано. А «Илов», на которых мы все хотели летать, там не было. Зато бензина много. Летайте на здоровье.