Дурная кровь

Я начал всерьез задумываться о том, чтобы найти там работу. Что немаловажно, в Париже работало довольно много американцев, и можно было легко обзавестись друзьями. Однажды вечером Эйб оделся более строго, чем обычно, и, не посвящая в детали, повел меня в ресторан неподалеку от Дворца конгрессов. Ресторан назывался «Шез Клемен». Симпатичное место, и Эйбу явно не по карману.

Мы сели за столик и заказали напитки. Спустя минут десять появилась Симона.

Думаю, я влюбился с первого взгляда. В молодости мы все часто увлекаемся, но я сразу понял, что это не то, что называют последней юношеской влюбленностью.

Светловолосая Симона, изысканная и утонченная, словно статуэтка из слоновой кости, была совсем не похожа на молодых американок. В те времена многие девушки сжигали свое нижнее белье и старались выглядеть мужественно и уверенно, как будто феминизм – отвратительный инструмент манипуляции – был придуман мужчинами, чтобы превратить женщин в примитивные сексуальные объекты.

Симона была очаровательной и загадочной, она излучала не только красоту, но и ангельскую доброту. Для меня она была как будто с другой планеты. Недолгой беседы хватило, чтобы понять: Симона – девушка культурная и всесторонне образованная. Она любила литературу и была лично знакома с Сартром. Мы весь вечер разговаривали на темы экзистенциализма, вовлеченности артистов в политическую жизнь и тому подобное.

И я наконец понял, в чем причина преображения Эйба. Я-то объяснял все чудесным эффектом Парижа, а он был просто по уши влюблен. В присутствии Симоны Эйб робел, нервничал, но при этом был очаровательно неловок, а это очень часто пленяет женские сердца. Он не сводил с Симоны глаз, как будто пытался предугадать любое ее желание, или просто любовался, словно она была произведением искусства.

Симона свободно говорила на английском, хотя и с акцентом. Она работала в фонде Эйба уже два года, и ей поручили помочь новому сотруднику устроиться на новом месте. Именно Симона подыскала Эйбу квартиру на Рю-де-Ром, идеальное место для незнакомого с лабиринтами Парижа иностранца.

Я не мог понять: она влюблена в Эйба или просто старается быть вежливой? Так или иначе, ухаживания Эйба были платоническими, и я не сомневался, что до близости между ними еще не дошло. Однако Эйб, насколько я мог судить, не придавал этому большого значения.

Приступим?

Глава пятая

Мы вернулись в особняк к ланчу. Медсестра в белом халате – она представилась мне как Лиза Бедэк – подала Джошу стакан апельсинового сока и маленький пластиковый стаканчик, до половины наполненный таблетками.

Джош старался не подавать виду, но прогулка и наша беседа его явно утомили. За ланчем он не стал продолжать свой рассказ о Париже и вместо этого поинтересовался, почему я выбрал профессию психолога.

– Думаю, все началось с беседы с одним доктором, – ответил я. – Мне тогда было лет десять. Моя бабушка по линии отца страдала от нервного расстройства. Я обожал научную фантастику и как раз прочел роман, если не ошибаюсь, Филипа Киндреда Дика о человеке, который излечивал людей, проникая во сне в параллельный мир. Так вот, однажды этот психиатр пришел к нам, чтобы побеседовать с бабушкой. Тогда я его и попросил объяснить, что такое наши сны, почему мы их видим, что они значат, или, может, они вообще ничего не значат, ну и все в этом духе. Доктор был очень добр, и мы проговорили с ним больше часа. Но в результате я пришел к выводу, что он не очень-то много обо всем этом знает, и это заворожило меня даже больше, чем любое потенциально точное объяснение. На следующий день я пошел в публичную библиотеку и взял книгу о сне и сновидениях. Так все и началось. Еще через два года увлекся антропологией, а после антропологии начал изучать психологию и психиатрию. На последнем курсе в медицинском институте во время клинической практики я познакомился с профессором Джорджем Аткинсом. Он несколько месяцев обучал меня техникам гипноза, которыми пользовался в больнице Бельвю в Нью-Йорке.

– А как ваша бабушка?

– Она поправилась.

– Рад это слышать, Джеймс. Да, хорошо смолоду знать, чем хочешь заниматься в этой жизни, хорошо иметь силы идти к своей цели, – заметил Джош, пока нам подавали салаты. – При таком раскладе вы не тратите время и энергию на то, что позже можете счесть бессмысленным. С другой стороны, с вами всегда остаются сомнения и сожаления: что было бы, если бы я открыл эту дверь, если бы поддался порыву или согласился на приглашение. Кьеркегор писал, что для некоторых лучше убить младенца в колыбели, чем оставить неосуществленным свое желание при условии, что это желание не принесет никому вреда. Вы всегда были уверены, что сделали лучший выбор из возможных?

Джош почти не прикоснулся к салату, но налил себе полный бокал красного вина из графина и выпил залпом.

– Нет, не всегда. – Я пожал плечами. – Как ученый, я не задаюсь вопросами, на которые никогда не найду ответа. Я не знаю, как сложилась бы моя жизнь, если бы я решил стать исследователем или на последнем курсе женился бы на девушке из Калифорнии по имени Джесика Фултон и переехал бы на Западное побережье, что едва не сделал в свое время.

– Я полагаю, вы ошибаетесь, – сказал Джош. – На мой взгляд, несовершенные поступки характеризуют нас не меньше, чем совершенные. Думаю, мы не случайно оказываемся в конкретный момент перед некой дверью, пусть даже отказываемся ее открывать. Двери, которые мы навсегда оставляем закрытыми, так же важны, как те, в которые мы в конечном итоге вошли. Люди склонны забывать, и в час расплаты никто не перечисляет так и не открытые двери – вспоминают только те, которые открыли.

– Способность забывать – важная часть нашей ментальной иммунной системы, Джош. Наш мозг стирает файлы, которые определяет как бесполезные или вредные. Так же как компьютер уничтожает вирусы, старые документы и бесполезные иконки. Кроме того, есть неприятные воспоминания. Они по разным причинам переходят в разряд фейков, ретушируются либо приукрашиваются. Фрейд считал, что есть некая «корзина», в которую может заглянуть психоаналитик. Это место, где хранятся все стертые воспоминания и даже те, от которых отказывается пациент. Он верил, что психологу надо лишь произвести тщательный анализ этих воспоминаний, и тогда он доберется до причин, почему пациент оказался в ментальном тупике. Его великий ученик Юнг пошел дальше. Он считал, что «корзина» пациента неким образом связана с невидимой сетью, которую он называл «коллективным бессознательным».

Принесли основное блюдо.

– Судя по вашему тону, вы не разделяете мнение этих знаменитых джентльменов, – заметил Джош.

– Ну, у психоанализа есть свои пределы и весьма сомнительные стороны. В те времена научного энтузиазма преклонялись перед знанием человека. Ученые искали объединяющие, всеобъемлющие теории. Так, Эйнштейн выдвинул теорию относительности, которая могла инкапсулировать всю вселенную. С помощью этой теории можно объяснить практически все, она своего рода научный философский камень. То, что Фрейд пытался сделать через свои теории о либидо, Юнг через свою концепцию индивидуализации и архетипа, Адлер со своим взглядом на комплексы, безусловно, очень привлекательно с интеллектуальной точки зрения. Но, согласитесь, главная цель медицинского действия – излечение. Психоаналитический метод зачастую утомителен и для пациента, и для терапевта, он отнимает много времени и к тому же дорог. В наше время это своего рода роскошь. Старую исповедальню заменили кабинетом практикующего врача в центре города, с модным кожаным диваном.

– Вы действительно верите в то, что человеческий мозг можно познать с помощью цифр, формул и уравнений? – спросил Джош.

– Если бы не верил, не стал бы ученым, – парировал я.

Джош покачал головой:

– Позволю себе немного скепсиса. Предположим, вы сможете проникнуть в мозг человека. Вы его препарируете, всячески исследуете, а потом зашьете обратно. Но остается то, что обычно называют душой. Она не в мозгу, как сейчас принято думать, и не в сердце, как думали люди в Средние века. – Джош вздохнул и опустил глаза. – А теперь, Джеймс, мы подобрались к причине, по которой я вас сюда пригласил.