Ихтис

– Помогу, если нужно, – пообещал Павел. – А девочку надо в больницу. Вдруг у нее перелом? Или сотрясение?

– Не надо… никуда, – мужик прижал девчонку к груди, погладил по спутанным волосам, и та уткнулась ему в плечо, прохныкала:

– Б-больно…

– Идем домой, птенчик.

Мужик поцеловал дочь в макушку, и шагнул было на дорогу, но на полпути остановился, оглянулся, и Павел поежился – настолько неприятно и зло сверкнули черные глаза.

– А ты, Кирилл Рудаков, запомни! – прокатился тяжелый бас. – Будешь по-прежнему скакать да под ногами путаться, не ровен час, споткнешься. Вот тогда каждой своей косточкой за мою Акулину поплатишься.

Развернулся окончательно и пошагал прочь. И только когда в тумане растаяла долговязая фигура, Кирюха прижался спиной к забору и разрыдался.

7. Погостово

– Он меня проклял, проклял!

Бабка обняла мальчишку за плечи.

– Ну будет тебе, сыночек! Мало ли, что в сердцах сказано!

Кирюха оттолкнул ее руки, упрямо вздернул подбородок:

– А то я не знаю, что у Степки глаз черный! Слыхала, что Акулька накаркала?

– А ты Акулину не слушай, – бабка погладила парнишку по плечу. – Соврет – недорого возьмет.

– Как же! – шмыгнул носом Кирюха и утерся рукавом. – Она и про тебя сказала, и вот про дяденьку…

Мотнул головой в сторону Павла, и тот натянуто улыбнулся.

– Если бы я гнил, разве стоял бы тут? – Павел постарался говорить как можно спокойнее, но память подсунула картинку: обугленное лицо брата, рисунок рыбы на стене… Павел привычно поправил за ухом Пулю, стряхивая оцепенение.

– Ты бы и не стоял, если б помощь Захара не требовалась, – проворчал Кирюха, и, проглотив последние слезы, успокоился окончательно. – Поеду я, баб Матрен. Мне еще машину Михасю возвращать.

Он взлохматил чуб, ссутулился и побрел к «Уазику». Бабка Матрена дождалась, пока мальчик запрыгнет в кабину, прижала к груди кулак и вздохнула:

– Ох, лишенько… Как бы и правда чего не вышло.

Павел скептически поднял бровь, бабка пожевала губами и спросила:

– Ну а ты, милок, чьих будешь? Никак, на постой ко мне?

– Да, мне вас рекомендовали, – Павел заметил, как из кабины Кирюха махнул ему рукой, улыбнулся и помахал в ответ – в запыленном стекле лицо мальчика казалось пепельно-серым.

– Так идем, – бабка отворила калитку. Пес во дворе завертелся юлой, замахал хвостом, приветствуя хозяйку. Павел подождал, пока «Уазик» медленно протарахтит мимо, поднял с земли сумку и последовал за бабкой.

В сенях оказалось прохладно, пахло ношеной обувью – у входа стояла пара галош. На лавке валялся старый тулуп, с потолка свисали связки чеснока.

– Надеюсь, с девочкой все в порядке, – произнес Павел, чтобы сказать хоть что-то.

Хозяйка открыла вторую дверь, пропуская постояльца.

– Акулина-то? Что ей будет! К Захарию понесли, не куда-нибудь.

– Неужели старец на самом деле чудотворец? – поинтересовался Павел и шагнул в дом. Здесь было гораздо теплее, из кухни доносились приятные запахи хлеба, настоянного на травах чая.

Бабка загремела засовами, откликнулась:

– А ты, милок, верь! Чем вера крепче, тем хвори слабее! Только верь с умом, а то некоторые ум-то теряют.

– Вот и мне показалось, что девчонка немного, – Павел покрутил пальцами у виска, – не в себе. Почему ее старец не вылечит?

– Тело исцелить просто, душу сложнее, – бабка вздохнула, скинула платок – волосы у нее оказались на удивление темные, едва тронутые сединой. – Одно дело, когда кость сломана или глаза не видящие. Совсем другое – когда душа гниет.

Тут она покосилась на Павла, перекрестилась и продолжила торопливо:

– Ты на Акулину зла не держи. Бесноватая она. Кликуша, – и, поманив Павла, Матрена пошла вглубь дома. – Ты проходи, милок! Вот тут твоя комната, коли по нраву.

– Говорят, кликуши будущее видят, – заметил Павел, повесил куртку на рожки вешалки и, переложив блокнот из кармана куртки в задний карман брюк, прошел в комнату.

Спальня – небольшая и чистая. Кровать, видимо, перестилалась недавно, хозяйка убрала ее накрахмаленными наволочками и подзорами. На столике – подсиненная скатерть, обвязанная по краям цветочным узором. Покосившийся шкафчик и стул – вот и вся мебель.

– Очень уютно, – сказал Павел и только теперь понял, насколько устал. Ночь, проведенная в поезде, прошла почти без сна, и аккуратная пирамидка подушек – мал мала меньше – влекла свежестью и покоем. Хотелось уткнуться в прохладную наволочку и спать, спать…

– Вот и отдыхай, – бабка Матрена будто прочла его мысли. – А я обед сготовлю и баню истоплю. Умыться можно из рукомойника. Водопровода у нас нет, воду из колодца носим. За баньку, правда, доплатить надобно.

Павел покорно отдал задаток и, оставшись один, сделал пару кадров. После чего, скинув одежду, нырнул под одеяло и заснул почти сразу. Сны ему не снились, но незадолго до пробуждения почудилось, будто кто-то тронул за плечо мягкой лапкой, ткнулся влажными губами в щеку.

– А-ню-та, – сонно выдохнул Павел и повернулся на другой бок, но его руки встретили только пустоту. Павел зевнул и приоткрыл глаза: мимо прошмыгнуло что-то маленькое, темное. Колыхнулась занавеска, и худая черная кошка на миг замерла на подоконнике, уставив на человека внимательные зеленые глаза. Кошка была точной копией той, что мурчала на лавке у знахарки Ефимии. Или той, которая спала на старой инвалидной коляске Леши Краюхина. Впрочем, мало ли на свете худых черных кошек? У этой к тому же оказалось белое пятнышко на лапе, и Павел попытался вспомнить, были ли белые пятна у тех, оставшихся в Тарусе?

Между тем гостье надоело играть в гляделки, она махнула хвостом, словно прощаясь, и ловко нырнула в открытую форточку.

«Разве я открывал ее?» – подумал Павел и проснулся окончательно.

В комнате посвежело. За окном тянулся унылый серый день. Часы показывали половину третьего.

Ежась, Павел прошлепал босыми ногами к окну и закрыл форточку. Круговыми движениями потер лицо. Приснилась ему кошка или нет? А была ли сном Акулина, катающаяся в пыли и выкрикивающая пророчества нечеловеческим скрипучим голосом? В голове клубился туман, и отдохнувшим Павел себя не чувствовал.

Чтобы развеяться, он принялся разбирать вещи. Их было немного: сменные брюки, пара свитеров, белье, бритвенный набор и носки. Подумав, достал и открыл блокнот. Присев на край кровати, Павел отлистал последнюю страницу, расчерченную на две колонки. В шапке одной значилось «За», в другой – «Против».

В графе «За» написал: «Мальчик ходит». В графе «Против» – «Результат лечения».

Перед отбытием в Доброгостово Павел проконсультировался с неврологом. Наверняка мальчику назначались процедуры вроде массажа, лечебной гимнастики для профилактики атрофии мышц, назначали медикаментозное лечение, электрорефлексотерапию. Лечение, конечно, дорогостоящее, немудрено, что Светлана Краюхина, в конце концов, обратилась к народному целителю. Говоря проще – к шарлатану.

В том, что мессия Захарий шарлатан, Павел был уверен если не на сто процентов, то на девяносто девять точно. Один процент содержал зерно сомнения, ведь мальчик все-таки ходил.

Павел захлопнул блокнот.

Чудо произойти не могло просто потому, что его не существовало в природе. Верующая мама не отвела несчастье, подвесив в машине иконку. Когда бабушка взяла Павла под опеку, вместо того, чтобы отвезти внука на операцию, она пять лет таскала его по целителям, которые отмаливали, отчитывали, поили святой водой, кормили заговоренными яйцами, заказывали молебны. А он верил, верил и ждал… и ничего не происходило.

Слух не возвращался, как не возвращались из могил мертвые.

Павел верить перестал. Все чудеса и исцеления оказывались совпадением или эффектом плацебо, и он больше не ошибался, а лишь убеждался в своей правоте. Но где-то глубоко нет-нет, да и поднимала голову надежда, робко нашептывая: а может, все-таки…?

Решив, что, если не попробуешь – не узнаешь, Павел спрятал блокнот, оделся, закрепил за ухом Пулю и вышел из комнаты. В нос тут же ударили аппетитные запахи – жареной картошки и свежих котлет. Из кухни выглянула бабка Матрена, облаченная в фартук, проворчала: