Мне не стыдно

— Как командировка? — поинтересовался Юрьевский, заходя к Сергею в кабинет и блестя насмешкой в глазах. И поперхнулся, когда Мишин поднял голову от документов и посмотрел на начальство с укоризной.

— Только не говори мне, что это ты попросил Вику «забыть» про билеты на самолёт.

— Не скажу. Ты сам сказал.

— Гад.

— От гада слышу. Я думал, раньше догадаешься.

— Да я о тебе, видимо, был слишком хорошего мнения…

— Так как командировка-то? Удалась?

— А я тебе ничего не скажу, — фыркнул Мишин, возвращаясь к документам, которые лежали перед ним на столе. — Из вредности.

— Ну и не надо, — пожал плечами Юрьевский. — У тебя и так всё на лбу написано. Точнее, нарисовано.

— Мда? И что же у меня там нарисовано?

— Ромашка у тебя там нарисована, — хмыкнул Макс и выскочил за дверь, пока Мишин ничего в него не швырнул. А Сергей рассмеялся, подумав: теперь бы ещё узнать, что именно ждёт их с этой самой Ромашкой? Любит, не любит, плюнет, поцелует, к сердцу прижмёт, к чёрту пошлёт…

После обеда Мишин пытался дозвониться Рите, но у него не получилось. Она не брала трубку.

Сергей уже начинал подумывать съездить к ней домой — знает ведь, где она живёт — но не решился. Всё же слишком навязчиво и нагло, не надо так с Ромашкой. Придётся ждать вторника.

Вот только… не зря говорят — человек предполагает, а бог располагает. И Мишин тоже не слишком ожидал, что во вторник он Риту не увидит. Равно как и в среду, и в четверг…

Ведь когда Сергей вошёл в собственный подъезд, который всегда считал совершенно безопасным местом, кто-то ударил его сзади по голове. И так сильно, что Мишин даже охнуть не успел — мир померк и затянулся чёрной дымкой.

Я сделала глупость. Причём поняла я это только вернувшись домой после встречи с Матвеем и его семьёй.

Тогда решение пойти пешком до метро казалось единственно правильным. Мне хотелось размяться, проветрить мозги и подумать. И плевать, что до метро идти почти целый час, и подумаешь, что дождь накрапывает и ветер прохладный. Раскрыла зонт — и пошлёпала.

Нина говорила, что вода смывает не только грязь, но и дурные мысли. И чувства. И я хотела, чтобы их смыло. Но как-то не учла, что могу заболеть… Лето всё-таки. Болеют-то обычно зимой…

Я шла под дождём и вспоминала нашу встречу с Матвеем и первые полгода совместной жизни. Потом, через много лет, я спросила его, зачем он это сделал. Зачем женился на мне. Матвей улыбнулся и сказал: «Разве ты не поняла?» А когда я покачала головой, заметил, что я, как и положено гению, не вижу полутонов и подводных камней.

Или вижу, но не могу их по-настоящему осознать. Как в случае с симпатией Мишина.

Отец Матвея напоминал мою мать. Такой же диктатор, который хотел для сына будущего менеджера-управленца, и страшно бесился, что он стал… фитнес-тренером. «Тоже мне, достижение — качаться!» — цитировал отца Матвей, ухмыляясь. А его мама… мне она всегда казалась странной. И я страшно боялась, что со мной случится то же самое. Ведь её личность была размазана по отцу моего друга, как масло по бутерброду. Смазана, скомкана и полностью подавлена.

Эта женщина не принимала самостоятельных решений. Не спорила, не бунтовала, не боролась. Она была во всём солидарна со своим мужем, и при этом считала подобное поведение абсолютно нормальным, её ничто не смущало. «Муж и жена — одна сатана», — гордо говорила она, ввергая меня в полнейший эмоциональный ступор.

Мой отец ушёл от мамы, когда мне не было и года, и я понимала, почему. И не осуждала его. Но и не оправдывала.

Один раз, сразу после окончания института, я разузнала его адрес и решила съездить туда. Я увидела его на улице вместе с женой и двумя детьми и решила не подходить, не тревожить их. Отец казался счастливым, я порадовалась за него — и ушла. Никогда не любила навязываться.

Но родителей Матвея я не понимала. Особенно мать. Как можно жить, не имея собственных стремлений и желаний? Читать те же книги, что и муж, смотреть те же фильмы, и быть о них того же мнения. Мне до сих пор жутко, когда я думаю об этом.

Так что Матвей действительно просто пожалел девочку, которая была так на него похожа. По крайней мере поначалу. А потом… влюбился.

До сих пор не понимаю, как он мог влюбиться в тогдашнюю меня. Я была в полнейшем раздрае, постоянно плакала и истерила. Хотя когда я сказала это самому Матвею, он ответил: «Не придумывай. Не постоянно».

Мы не планировали сохранять брак так долго. Более того, Матвей даже спать со мной не собирался, намереваясь передать с рук на руки человеку, которого я полюблю, девственницей. Месяца два он этого плана держался, а потом сорвался. Но так и должно было случиться — мы всё-таки жили вместе, пусть и спали в разных комнатах…

Срывающим крышу фактором, конечно, послужил алкоголь. У Матвея был день рождения, мы выпили, и я даже не заметила, как уснула, лёжа на диване, под какую-то комедию. Сквозь сон я что-то ощущала, и даже было приятно, но потом моё тело пронзила такая резкая боль, что я заорала и заплакала, пытаясь скинуть с себя испуганного мужа.

Матвей действительно тогда ужасно испугался, и оба мы разом протрезвели. Я рыдала от боли, прижимая ладони к промежности, он извинялся и чуть ли не бился головой об стену. Потом заметил, что я истекаю кровью, и помог дойти до ванной, и стоял под дверью, пока я плакала и подмывалась.

А когда я вышла, отнёс в постель, ещё раз извинился и зацеловал до потери сознания.

Утром следующего дня было уже не больно, а очень смешно. Ну, мне смешно, не Матвею, конечно. И я старательно пыталась перевести всё случившееся в шутку, чтобы он не переживал. Уверяла его, что просто испугалась от боли и неожиданности, а потерянная девственность — да и хрен с ней, тем более, что он мой законный муж и право имеет…

В общем, он понемногу успокоился и смирился. Я думала, тема закрыта и больше Матвей меня не захочет. Но примерно через неделю, когда мы собирались спать, он вдруг спросил:

— Маш… я могу попробовать ещё раз?

Я удивилась, но согласилась.

Потом, гораздо позже, я поняла, насколько Матвей был терпелив ко мне тогда. Я зажималась, стеснялась и с трудом возбуждалась, но он очень старался — и в конце концов взял меня. А затем перенёс к себе в спальню и заявил, что теперь я буду спать с ним.

Позже, во Франции, психотерапевт поинтересовалась у меня, почему я решила не строить с Матвеем совместную жизнь и ушла от него через полгода. Я тогда даже растерялась.

Мне, девочке с ободранной душой и неустойчивой психикой, такое и в голову не пришло. Я любила и уважала Матвея, как друга, и желала ему всего самого лучшего. Разве я — самое лучшее? Он сочувствовал мне, старался разморозить, расшевелить и вылечить — и отчасти у него это получилось. Но в то, что я способна принести Матвею счастье, я не верила. Как не верю и сейчас.

Только теперь эта моя теория подтверждена практикой.

Поэтому спустя полгода, окончательно решив, что так нельзя, я сняла отдельную квартиру и переехала туда. Матвей был против, и на моё «Я не хочу ломать тебе жизнь», отвечал, что всё это глупости… Но я настояла на своём.

Я, нерешительная Ромашка, настояла на своём… Надо же.

А через какое-то время Матвей и сам всё понял. И сказал мне:

— Ты была права, Маш. Я хочу, чтобы рядом была женщина моя целиком и полностью. А ты можешь дать мне только дружбу. Ну, и тело во временное пользование. Для меня этого мало.

Казалось бы — нам надо было тогда разбежаться окончательно, но у нас не получилось. Я постоянно нуждалась в его советах, как и он в моих. И мы продолжали встречаться, как друзья.