Мне не стыдно

Теперь называть её так было легче.

— Любит другую?

— Да. Любит.

Крис всхлипнула.

— А как же… а невеста как же? И платье, и кольца…

— Крис…

Сергей развернул её лицом к себе и посмотрел в глаза. Несчастные, полные слёз.

Эх, ты, дурень… Одну девушку чуть не погубил, а другую сейчас губишь. Что ты за человек-то такой?

— Ты замечательная, Кристина. Но наш брак не принесёт тебе счастья. Он будет обманом. Я не хочу тебя обманывать.

Она опять всхлипнула.

— Тогда почему… почему только сейчас? Разве ты раньше… не понимал этого?

— Не понимал. И я очень виноват перед тобой. Но… так бывает, Крис. Бывает, какие-то вещи доходят долго… Иногда даже не доходят совсем. Но мне повезло, и я понял, что не могу так.

— Повезло? — она подняла руку и вытерла под носом, как маленькая девочка. — Разве это — повезло? Я чувствую себя такой несчастной.

— Это сейчас, котёнок. В эту секунду. Но пройдёт время, и ты поймёшь, что всё было к лучшему. Зачем тебе муж, который любит другую женщину?

По лицу Кристины уже целый поток слёз тёк, и у Мишина сжалось сердце, настолько было её жалко. Вот так всегда — глупости совершают одни, а страдают от этого другие…

— А как же твоя фирма, Серж? Папа говорил, ты мечтаешь её вернуть…

Мишин покачал головой.

— Мечтал. Знаешь, так тоже бывает — мечтаешь-мечтаешь о чём-то, а когда это попадает к тебе в руки, оказывается, что не так уж оно и нужно. Оказывается, что и мечтал-то ты по привычке…

— А может, ты и о той девушке мечтаешь… по привычке?

Сергей улыбнулся, достал из кармана платок и вытер мокрые щёки Крис.

— Нет, котёнок. Я только учусь мечтать о ней.

Она не поняла, но Мишин не хотел объяснять. Он страшно боялся темы «чем я хуже её» и не желал провоцировать Кристину на сравнение.

Но… кажется, это было неизбежно.

— И почему… почему ты выбрал её, Серж? Разве я хуже? Она красивее? Чем она лучше-то?

Сергей вздохнул, набираясь терпения… и заговорил очень осторожно, подбирая каждое слово.

— Она не лучше. И ты не хуже, Крис. Людей вообще нельзя делить по такому признаку — лучше, хуже — это путь в никуда. Я просто люблю её.

— Но почему — её? — в глазах у Кристины вновь заблестели слёзы. — Почему не меня?

— А это, котёнок, сложный философский вопрос, на тему которого множество поэтов писали свои стихи, писатели — книги, а режиссёры снимали фильмы. И никто тебе на него не ответит. Даже я.

Кристина опять всхлипнула.

— И что… дальше? Что делать теперь?

— Жить. Поверь, ничего страшного не случилось. Ты красивая, молодая, здоровая, у тебя есть всё, что нужно для счастья. И ты обязательно найдёшь мужчину, который тебя оценит…

Сергей говорил ещё долго. С час, наверное. Отвечал на одни и те же вопросы, сформулированные немного разными словами и произнесённые дрожащим голосом, и чувствовал себя преотвратно.

Он был уверен — с Крис всё будет нормально. Поплачет, пострадает, но потом отряхнётся и дальше побежит по жизни, вспоминая этот эпизод как забавное недоразумение.

Но это не мешало ему сейчас терзаться от угрызений совести. И не только из-за Кристины, но и из-за Ромашки.

В отличие от Крис, Рита вряд ли когда-нибудь оправится от всего, что с ней случилось, до самого конца. Но может быть, он сумеет ей помочь?..

Совсем поздно вечером у Сергея зазвонил телефон. Крис давно ушла, и Мишин в одиночестве ужинал и смотрел телевизор. Показывали какую-то дурацкую американскую комедию — как говорил Юрьевский, «сиськопердильную», и это слово при всей его пошлости отлично подходило к тому, что в тот вечер смотрел Сергей.

Но смотреть что-то другое ему совершенно не хотелось.

И в тот момент, когда очередной тупой герой говорил очередную тупость, которая преподносилась как шутка, у Мишина и зазвонил мобильник.

Это был Верещагин. Что ж, ожидаемо.

— Ты совсем сдурел? — начал он вместо приветствия. — У тебя в командировке вместе со спермой мозг вытек?

Сергей поморщился.

— Грубо, Юрий Алексеевич.

— Это ещё не грубо, б***. Я тебе голову сейчас хочу оторвать. А лучше — член, который ты с какого-то х*** вдруг решил использовать вместо мозгов.

Не надо было пиво пить. Мысли в голове еле ворочались, и вместо того, чтобы отвечать, хотелось грохнуть трубку об пол.

Но Сергею вообще были не свойственны подобные экспрессивные реакции. Вот и в этот раз он усилием воли сдержался.

— Юрий Алексеевич, я всё объяснил Крис. В конце концов, это наше с ней дело.

— Ваше? Она, бл***, дочь моя. Единственный ребёнок. А ты чего творишь? Она весь вечер рыдает в своей комнате. Мы же договорились, Сергей!

— Свадьба по договорённости — не очень удачная идея, Юрий Алексеевич.

— Раньше тебе так не казалось!

— Да, я виноват! — Сергей не выдержал и повысил голос. — Виноват! Но я человек всё-таки, а не робот. Вы же сами желаете счастья своей дочери! Зачем вам зять, который любит другую женщину?

— Да люби ты, б***, кого хочешь! При чём тут любовь вообще?!

— При том!

Верещагин почти зарычал в трубку.

— Я тебя закопаю, Мишин. Закопаю и цветочки на твоей могилке высажу!

— Сажайте! — огрызнулся Сергей, вешая трубку.

Он думал, Верещагин перезвонит, и уже готовился посылать его во второй раз, но телефон молчал.

Ох, не к добру это…

В воскресенье, добравшись до дома, я сразу же позвонила Матвею. Впереди был первый понедельник месяца — а значит, у него выходной. И я внаглую набилась в гости к ним с Надей.

— Приезжай пораньше, — сказал мне Матвей. — А то вечером к нам тесть с тёщей собирались наведаться…

— Понятно, — хихикнула я. Надины родители были людьми старой закалки и не понимали, как их дочь может настолько хорошо относиться к бывшей жене своего мужа. За это я и любила Надю — она абсолютно спокойно приняла нашу с Матвеем историю и никогда не ревновала его ко мне. Хотя он и повода не давал. Но всё равно — чудо-женщина.

Так что, хорошенько отдраив квартиру за вечер воскресенья, утром в понедельник я направилась к ним в гости, захватив с собой огромную коробку с фломастерами в подарок Нине — моей крестнице.

Матвей и Надя назвали так свою дочь совершенно случайно. Я никому не рассказывала эту историю, даже психотерапевту. Наверное, именно поэтому терапия не имела особого успеха. Врач ведь говорила, что я должна раскрыться и поведать ей всё, что меня беспокоит, но… Я не могла. Открывала рот — и сразу же его закрывала.

А теперь, качаясь в трамвае на пути к дому друзей, я вдруг подумала — сейчас у меня получилось бы рассказать. Не знаю уж, почему, но что-то во мне перемкнуло после командировки с Мишиным.

На улице шёл проливной дождь, и вода лилась по стеклу, образуя причудливые узоры. Трамвай двигался сквозь эту водяную муть, целеустремленно и неторопливо, от остановки к остановке… Мне предстояло проехать пятнадцать штук.

Когда-то давно в плохую погоду мы с Ниной садились в трамвай — и целыми днями катались так по кругу, благо контролёры попадались крайне редко, а если попадались, мы платили за проезд — и ехали дальше. И болтали, болтали обо всём на свете…

Нина была страшной фантазёркой. Постоянно что-нибудь сочиняла — от стихов до фантастических историй, обожала рисовать, очень красиво пела и к последнему классу виртуозно играла на шестиструнной гитаре. Мама говорила: «Нина дружит с тобой, чтобы списывать математику» — но это было не так. Ей легко давались все предметы, она писала контрольные играючи, не напрягаясь. И почему-то из пятнадцати одноклассниц ещё в первом классе выбрала меня — меня, мелкую рыжую девчонку, которая была на два, а то и на три года младше всех остальных.