Недоступная и желанная

Не обращая внимания на закипающее в нем раздражение, Вир рассмеялся и под аплодисменты публики шагнул в ее сторону. Идя сквозь толпу зрителей, он наблюдал, как спокойное выражение ее красивого лица постепенно меняется на более жесткое, а губы расползаются в презрительной полуулыбке.

Вир явно видел этот холодный насмешливый взгляд раньше, но уже и сам переставал верить этому своему ощущению.

Ему показалось, что неуверенность мелькнула и в ее глазах. Причиной тому мог, конечно, быть табачный дым или тусклый свет. Однако он вновь увидел в этом монстре обычную девушку. Ему захотелось взять ее на руки и унести из этого логова, подальше от этих пьяных свиней, их буравящих глаз и блудливых мыслей. Если ей необходимо дразнить кого-то и смеяться над кем-то, пусть этим кем-то будет только он. В памяти всплыло: «…вы не хотите, чтобы я била кого-нибудь, кроме вас».

Усилием воли Вир выбросил из головы эти злые слова, которые, несмотря на свой абсурдный смысл, оказались своего рода пророчеством.

– Позвольте все-таки сделать небольшое критическое замечание, – сказал Вир, останавливаясь в шаге от нее.

Она удивленно вскинула брови.

Вокруг них звучали приглушенные голоса. Кто-то раскашлялся. Кто-то громко рыгал. Тем не менее не оставалось никакого сомнения, – к их разговору жадно прислушиваются. В конце концов, здесь собрались те, кто делает для публики новости.

– Я имею в виду то, что вы курите от моего имени, – сказал Вир, указывая глазами на сигару в ее длинных, слегка запятнанных чернилами пальцах. – Сигара у вас явно не та.

– Да что вы говорите? – Лидия слегка наклонилась, всем своим видом изображая насмешливое недоумение. – Но это, между прочим, настоящая Тричинополи.

Вир достал из внутреннего кармана куртки изящный серебряный портсигар, открыл и протянул ей.

– Как вы можете видеть, мои длиннее и тоньше. Цвет табака указывает на высокое качество сигары. Возьмите одну.

Лидия скользнула по нему взглядом, бросила свою сигару в огонь, взяла из его портсигара, грациозно покрутила в пальцах и понюхала.

Очевидно, все это было проделано на публику, однако стоявший ближе всех к ней Вир успел заметить то, чего не могли видеть другие: на ее щеках проступил чуть заметный румянец, а грудь резко поднялась и опустилась.

Нет, Лидия владела собой не до такой степени, как думали, благодаря ее усилиям, окружающие. И Лидия была совсем не столь бесчувственной, циничной и непоколебимо уверенной в себе, какой казалась.

Вира так и подмывало наклониться к ней поближе и посмотреть, покраснеет ли она еще сильней. Проблема была в том, что он уже начал ощущать ее аромат, а это, как он понял вчера вечером, сулило ловушку.

Вир Эйнсвуд повернулся к зрителям, несколько из них уже обрели дар речи и соревновались в остроумии по поводу сигар.

– Прошу прощения, что прервал ваше развлечение, джентльмены, – обратился он к публике. – Теперь можете веселиться дальше. Выпивка за мой счет.

Не бросив назад ни единого взгляда, будто вовсе забыл о существовании Лидии, Вир направился к выходу.

В эту напоминающую ад таверну на Флит-стрит он пришел, чтобы расставить некоторые точки относительно своего утреннего появления перед исправительным домом. Серьезная роль здесь отводилась ее карандашу. Он планировал вернуть его наглой журналистке в подходящий момент перед толпой писак, с видом, прозрачно намекающим на то, что данный инструмент для письма был не единственным, что его хозяйка оставила в карете прошлым вечером.

Начиная действовать, Вир Эйнсвуд исходил из того, что Лидия, вне всякого сомнения, считает его несносным, тщеславным, самодовольным дебоширом, что согласно ее представлениям в принципе соответствовало истине. Поэтому нескольких намеков было бы достаточно, чтобы представить дело следующим образом: герцог вышел из веселого дома, который по воле случая оказался неподалеку от того места, где Вир наткнулся на Трента и мисс Прайс. О существовании же Мэри Бартлес его светлость до этого момента вообще не вспоминал.

Учитывая все это, вряд ли можно заподозрить Вира Эйнсвуда в организации освобождения молодой матери. Если ему это и пришло в голову, когда он увидел исправительный дом, то только из желания отправить назойливую девицу подальше из Лондона, чтобы никогда более не слышать о ней и о ее чахлом потомстве. Лишь ради этого он был готов немного помочь.

Таким образом, Вир хотел всем доказать: если доброе дело и свершилось, то только благодаря Берти Тренту.

План казался безупречным, особенно если учесть, что он был разработан после продолжавшегося ровно двадцать две минуты сна, за которым последовал чуть не убивший его приступ головной боли.

Однако этот детально разработанный план начал рушиться сразу же, как только Вир остановился в дверях прокуренного зала и увидел золотовласую девушку. Теперь же, вспоминая о легком румянце на ее щеках и участившемся дыхании, Вир окончательно отказался от задуманного.

Получалось, что он ошибался в ней. Лидия была совсем не такой, какой хотела казаться в глазах окружающих. И к герцогу, вопреки его прежней уверенности, у нее не было столь сильной неприязни. В общем, крепость оказалась не такой неприступной, в ее обороне обнаружилась щель.

А поскольку герцог Эйнсвуд несносен, тщеславен, самодоволен и так далее и тому подобное, он просто обязан проникнуть в эту щель и постепенно демонтировать все защитные сооружения крепости. А если конкретнее, подумал Вир, угрожающе улыбнувшись, расстегивая пуговицу за пуговицей на ее блузке.

Блэкслей, Бедфордшир

В первый понедельник после встречи лорда Эйнсвуда и мисс Гренвилл в «Голубой сове» леди Элизабет и Эмили Мэллори семнадцати и пятнадцати лет отроду прочитали об этом происшествии в «Сплетнике».

Вообще-то, считалось, что они не читают подобных изданий. Более того, им не разрешалось просматривать даже респектабельные газеты, ежедневно доставляемые в Блэкслей. Их дядя лорд Джон Марс выделял в семейном распорядке дня специальное время для ознакомления девочек с прессой и сам читал вслух публикации, которые считал подходящими для их непорочных ушей. Его собственные уши и глаза были далеко не так невинны, поскольку всю сознательную жизнь он занимался политикой и, соответственно, читал все, включая скандальную хронику.

Газету, которую изучали юные леди этой ночью при свете горящего в их спальне очага, извлекли из кучи периодики, дожидающейся под лестницей старьевщика. Как и все прочие, ранее добытые аналогичным способом, эта газета должна была отправиться в огонь сразу после того, как из нее будет выужена вся информация, касающаяся их опекуна.

Опекуном являлся седьмой герцог Эйнсвуд, а сами они были дочерьми Чарльза и сестрами Робина.

Языки пламени весело плясали, освещая склонившиеся над газетой девичьи головки. Но вот они дочитали заметку, посвященную их опекуну, леди Гренвилл и происшествиям у «Крокфорда» и в «Голубой сове». Взгляды двух пар одинаково темно-зеленых глаз встретились. В них засверкали смешинки.

– Очевидно, что-то интересное случилось и в карете, когда дядя Вир провожал ее из «Крокфорда», – сказала Эмили. – Я же говорила тебе, что происшествием на Винегар-Ярд эта история не кончится. Леди надрала ему задницу, и он не мог оставить это без внимания.

Элизабет кивнула.

– К тому же она наверняка красивая. Уверена, иначе дядя Вир не попытался бы поцеловать ее.

– И умная. Хотелось бы посмотреть, как она проделала тот трюк. Я понимаю, что можно сделать вид, что потеряла сознание, могу представить, что она смогла нанести ему хороший удар. Но как можно было свалить его на землю?

– Мы выясним это, – заговорщически прошептала Элизабет. – Мы просто попробуем делать все, как Леди.

– Нет не все. Я не собираюсь курить сигары, – ответила Эмили, поморщившись. – А сигары того сорта, который курит дядя Джон, – вообще ни за что. Один раз я уже попробовала. Думала, что после этого никогда не смогу есть. Не понимаю, как она делала это, не опасаясь, что ее стошнит прямо на дядю Вира.