Недоступная и желанная

– Все, что вам надо было сделать, – это улыбнуться, похлопать ресницами и придвинуть груди поближе к его глазам. И Креншоу – ваш.

Лидия очень долго, как ему показалось, не мигая смотрела ему в лицо, затем извлекла из кармана пышной черной юбки блокнот и огрызок карандаша.

– Необходимо записать это, – сказала Лидия. – Нельзя допустить, чтобы хоть слово столь ценного и мудрого совета было забыто. – Она с церемонной тщательностью открыла пухлый блокнот, облизнула кончик карандаша, затем наклонила голову и что-то записала.

– Улыбнуться, – зачитала Лидия, – похлопать ресницами… Что еще? Надо показать какую-то вещь?

– Тогда уж не вещь, а вещи, – поправил Вир, наклоняясь, чтобы увидеть написанное, – во множественном числе. Твои груди, я имею в виду. Тебе надо было сунуть их под самый его нос.

В данный момент они были перед его носом и всего в нескольких дюймах от нетерпеливых пальцев.

Лидия с забавной готовностью записала и этот совет, сосредоточенно сузив глаза и прикусив чуть высунувшийся кончик языка.

– И будет более эффектно, если ты наденешь платье с более открытым лифом, а то мужчина может начать задавать себе вопрос, не подложила ли ты туда что-нибудь для придания формы.

Самого его сейчас интересовали другие вопросы. Понимает ли она хоть немного, какое дикое искушение вызывает в нем возможность столь долго смотреть на укрытые под курткой мужского покроя прелести? Догадываются ли женщины, как сильно из-за такой одежды мужчинам хочется увидеть в натуре женские формы, которые они под ней так жестоко скрывают? Наконец, какая ведьма изобрела исходящий от нее аромат, эту кружащую голову дьявольскую смесь запахов тумана, лилий и чего-то еще, чему он не мог придумать названия.

Голова Вира склонилась ниже.

Лидия посмотрела на него, скривив губы в чуть заметной улыбке.

– А теперь послушайте, что я вам скажу, – обратилась она к собеседнику. – Почему бы вам самому не взять карандаш и не занести в блокнот все ваши фантазии? У меня бы тогда появилось нечто вроде девичьего альбома с записью на память о нашей чудесной встрече. Или вы так и будете горячо дышать мне в шею?

Вир нарочито медленно, так, чтобы не выдать своего огорчения, распрямился.

– Вы недостаточно сведущи в анатомии, – сказал он. – Я дышал вам не в шею, а в ухо. Если вы хотите ощущать мое дыхание на вашей шее, вам не следует носить столь высокие воротники.

– Больше всего мне хотелось бы, чтобы вы дышали где-нибудь на Мадагаскаре, – мгновенно парировала Лидия. – Кстати, я наконец поняла, почему вы набросились на меня на Сент-Джеймс-стрит. Я могла там побить вашего приятеля, а вы не хотите, чтобы я била кого-нибудь, кроме вас.

Его и так бившееся в два раза быстрее обычного сердце заколотилось еще сильнее. Но Вир сумел скрыть это и изобразить взгляд, полный сожаления.

– Бедняжка, – произнес он. – От всех этих переживаний у вас воспалился мозг.

В этот момент экипаж остановился, что принесло ему заметное облегчение. Сохраняя на лице жалостливо-озабоченное выражение, Вир галантно помог Лидии выйти.

– Постарайтесь хоть немного поспать. Ваша голова нуждается в отдыхе. Если не поймете причину проблем, ее угнетающих, утром обязательно пошлите за доктором, – заботливо посоветовал Вир и, не давая возможности придумать ответ, тихонько подтолкнул ее к дому, крикнул кучеру: В «Крокфорд»! – и вернулся в экипаж.

Лидия успела наградить его презрительной улыбкой, затем быстро отвернулась и, слегка виляя бедрами, неторопливой походкой пошла к подъезду желтовато-серого дома.

Лидия обладала врожденным талантом имитации, что позволяло ей легко копировать поведение, манеры и даже внешность других людей. Сти и Эфи говорили, что такими же способностями обладал ее отец. По их словам, знаменитым трагиком он не стал лишь потому, что упорному труду предпочитал пьянство, азартные игры и разврат.

Лидия нашла своему дару лучшее применение. Он помогал ей переносить на бумагу образы описываемых ею людей так ярко и точно, что читатели почти видели их. Кроме того, она научилась, пользуясь им, устанавливать дружеские отношения с коллегами-мужчинами, которые видели в ней своего парня. А после того как месяц назад Лидия наглядно представила лорда Линглея, выступающего с речью в палате лордов, ее удостоили приглашения на «писательскую среду» в таверну «Голубая сова» – своего рода литературный салон, где ночь напролет обсуждались вопросы творчества и политики. С тех пор участники этих еженедельных собраний не мыслили их без Гренвилл из «Аргуса» и ее забавных перевоплощений.

Этим вечером Лидия демонстрировала свой талант перед Тамсин, которая совсем недавно получила новое имя – Томасина Прайс, а посему ей было лучше избегать встреч и повторного знакомства с уже известным ей Эйнсвудом.

Они расположились в спальне Лидии. Тамсин сидела на краю кровати и наблюдала за сценками, разыгрываемыми у очага. Хотя до сих пор Лидия выступала исключительно перед изрядно выпившими мужчинами, а Тамсин была абсолютно трезвой, смеялась она так же весело, как и писательская братия.

Делая заключительный поклон, Лидия с радостью отметила, что девушка наконец ожила. Чего она не могла сказать о себе. Ей решительно изменило ставшее привычным умение абстрагироваться от неприятностей и смотреть на них как бы со стороны.

Чтобы хоть как-то отвлечься от беспокойства и неприятной тяжести в груди, Лидия подошла к туалетному столику, села и принялась вынимать шпильки, удерживающие ее волосы.

Тамсин несколько минут молча наблюдала за этим занятием, затем сказала:

– Мужчины – такие странные существа. И я начинаю думать, что герцог Эйнсвуд один из самых странных среди них. Я просто не могу понять, какой он.

– Герцог из тех людей, которые не переносят мир и спокойствие, – сказала Лидия. – Если нет переполоха, он сам устраивает его. Эйнсвуд постоянно попадает в истории, иногда дерется даже со своими старыми друзьями. Раньше я думала, что люди преувеличивают его тягу к созданию проблем. Но теперь убедилась в этом лично. Герцог Эйнсвуд буквально не в состоянии успокоиться и отстать. Он не мог, например, просто посадить меня в карету и отправить восвояси. Ему надо было еще доставать меня всю дорогу. Теперь я не удивляюсь тому, что Дейн поколотил его. Эйнсвуд и святого доведет до кипения.

– Никогда не слыхала, что лорд Дейн святой, – усмехнулась Тамсин. – Судя по тому, что я знаю, они с герцогом – два сапога пара.

– Возможно. Но Эйнсвуду явно не следовало затевать драку в брачную ночь друга. – Лидия сердито посмотрела на свое отражение в маленьком зеркале. – Этот скот должен был подумать хотя бы о чувствах леди Дейн.

Лидия и сама не знала, почему ее до сих пор так раздражают воспоминания о той потасовке в «Амсбери». С Дейном ее ничто не связывало. Правда, он приходился ей дальним родственником – семья ее матери принадлежала к одной из младших ветвей рода Баллистеров, к которому относился и Дейн. Однако, после того как мать вышла замуж за Джона Гренвилла, Баллистеры отказались признавать ее. В результате, насколько Лидии было известно, никто из ныне здравствующих родственников не знал о том, что она имеет отношение к этому роду, и раскрывать эту тайну она не собиралась. Однако победить голос крови она была не в силах – не могла заставить себя не беспокоиться о Дейне, хотя, как правильно заметила Тамсин, его поведение было под стать манерам Эйнсвуда.

В день свадьбы Дейна Лидия стояла у собора Святого Георга на Ганновер-стрит. Как и другие репортеры, она ловила сенсацию. Однако когда Дейн под руку с новобрачной вышел из церкви, его черные глаза светились отнюдь не сатанинским огнем, а его леди с такой любовью смотрела в его смуглое грубое лицо… В общем, Лидия не помнила, как это у нее получилось, но она растолкала толпу журналистов и, не обращая внимания на ругань зевак, протиснулась вперед, поближе к новобрачным.

Как абсурдно это ни звучит, но с тех пор Лидия ощущала какую-то болезненную привязанность к нему и совсем нелепое желание защитить. Она была буквально взбешена, когда узнала, что Эйнсвуд испортил Дейну первую брачную ночь, разозлившись безо всяких причин и закатив дурацкий скандал.