Живые чернила

Оливер оперся спиной на входную дверь и закрыл лицо руками. Радость сменилась апатией всего за двадцать минут, достаточно было поругаться перед Миком. Зачем он сказал так? Миа ведь теперь точно решит, что развод — именно тот выход, который ей был нужен, но это же неправда. Они должны сохранить семью ради сына, ради друг друга.

Взяв себя в руки, прекратив злиться, Оливер отправился на работу. Не будет же он отыгрываться на невиновных детях за то, что брат его жены — идиот, не умеющий молчать? В школе его снова окружили ученики, у которых он был руководителем проекта. Просмотр давно прошел, все недочеты были выявлены, теперь надо делать правки, часть из которых ученики сделали сами, но некоторые без совета учителя делать не хотели, поэтому между занятиями и после них Оливер помогал своим ученикам, забыв о собственных переживаниях.

Ехать домой после работы не было никакого желания, ведь переживания вернулись, стоило закончить работу. Особенно после их прощания днем. О чем им теперь говорить, как общаться, как вести себя друг с другом? А Мик еще у них или уже уехал? Надо бы и с ним поговорить, объяснить причину своего гнева.

Кемерон написал с предложением встретиться, посидеть всем вместе. Почему-то сейчас это вызвало в Оливере только раздражение. Никуда он не поедет. Друзья увидят его состояние, обязательно что-нибудь, да скажут. Особенно Кем, он молчать не будет, а уж если дело в Мие — и подавно. Оливер не хотел еще больше трепать свои нервы.

Мика уже не было в их доме, когда Оливер вернулся. Миа готовила в кухне, Кевин сидел там же в своем стульчике, увлеченно грызя игрушку. Услышав шаги, женщина на секунду обернулась, неловко кивнула и продолжила готовку. Оливер не знал, как поступить — просто уйти и заняться своими делами, или попробовать поговорить с женщиной? За день он понял, что не стоило кричать, он чувствовал, что тоже был немного виноват в произошедшем.

— Эй? — позвал он негромко, облокотившись на барную стойку. Подмигнул ребенку. Тот улыбнулся, не вытащив изо рта игрушку.

— А? — Миа опять обернулась. Она закусила губу, думая о своем и словно глядя не на Оливера, а сквозь него. — Ты чего? — видимо, мысли были слишком серьезными, если она спокойно говорит.

— Что-то случилось? — Оливер не мог не заметить ее состояния.

— А… Да нет. Просто день сам по себе такой… Сумбурный весь. Сначала на работе, потом с тобой поругались, еще Мик. А сейчас… — она вздохнула и указала на ребенка. — Он начал привыкать к городу. Это значит, что он опять будет капризничать перед сном. И… Зубы. Очень скоро они вновь полезут. Так что кончилась моя шикарная ночная жизнь. — она хмыкнула и пожала плечами.

— Да уж, — он поддержал ее. — Мм, наверно, мне стоило спросить у тебя, — неловко начал свою речь Оливер. Он не в первый раз признавал свою неправоту вслух, но каждый раз это было непривычно, поэтому и делал он это крайне неумело, — как ты отнесешься к краскам. Но они правда безвредные! Они для детей, чтобы моторику развивать. А еще я не знал, насколько сильно мы все запачкаем, поэтому и накрыл все бельем, а то мало ли, — теперь он начал оправдываться.

— Все в порядке, Оливер, — ей тоже было неловко признать, что она неправа, но она была в более выигрышном положении — можно было отвернуться к столу с продуктами, чтобы мужчина не видел ее лица, чтобы можно было отвлечься и сделать вид, что очень занята. У Оливера такой возможности не было. — Я почитала про них, посмотрела упаковку. Да и всё сразу отстиралось.

Ни намека на легкость в разговоре не было. Она исчезла, стоило им поссориться, а Мику упрекнуть их в этом. Даже человеку со стороны кажется, что развод — лучшая идея. Неужели, у них все так плохо? Именно эта мысль не позволяла им говорить так же, как они это делали еще вчера. Вместо легкости и непринужденности оба чувствовали стыд, а когда они находились в одной комнате, даже в воздухе ощущалось напряжение. Из-за него они стали сводить к минимуму общение, обращаясь друг к другу только по необходимости, и уже к концу недели их диалоги свелись к стандартным приветствиям-прощаниям и быстрому разговору о сыне. Даже ребенок не мог помочь преодолеть появившуюся между его родителями стену — ни смех, ни слезы от режущихся зубов, ни шум, который он создавал во время игры, ничего не помогало. Его родители отдалялись друг от друга сильнее с каждым днем. Оливер продолжал лелеять мысли о возвращении жены, но теперь он ничего не мог сделать. Что бы он ни придумал, у него не получалось. Одна из идей, посетивших мужчину — напоминать женщине о том времени, когда у них все было хорошо. Он делал это каждый день, в разных мелочах — завтрак, уборка, поход по магазинам и даже общение с Линдой — во всем он пытался напомнить Мие, что раньше все было хорошо и что сейчас тоже может быть. Это выглядело глупо и странно, результата не было, Миа не собиралась менять свое мнение. Все это действовало как-то наоборот — в женщине появлялось только больше нервозности, она старалась поскорее прекратить всякий контакт с мужем, чтобы этот «идиотизм», как она говорила, закончился. Она стала искать недвижимость, квартиру или дом, куда можно переехать после развода, начала планировать бюджет своей новой семьи, приценивалась к мебели и бытовой технике. Оливера это злило, он показывал это всем своим видом, забыв, что такое спокойно дышать и не сидеть, напрягши все мышцы, от чего лишь накалял ситуацию, провоцировал мелкие перепалки. Мужчина ничего не мог сделать, никак не мог повлиять на Мию и никак не мог успокоить самого себя, что злило его еще больше и заставляло нервничать еще сильнее. Единственное, что все еще ему удавалось — забота о ребенке. По-крайней мере, ему так казалось, и никто его не переубеждал в обратном.

Комментарий к Пальчиковые краски

* Исп. язык “Извини, детка”

** Исп. язык “Ничего, красавчик”

*** Исп. язык “Хорошо?”

========== Жена и лучший друг ==========

Бессонные ночи давали о себе знать — Миа стала более раздражительной и нервной, могла грубо ответить или шикнуть, и Оливер старался держать себя в руках, хотя и он иногда не мог пересилить себя, отвечал жене ее же поведением. Фырканье и нетерпеливые, раздраженные вздохи стали нормой, демонстративные хлопки дверями и почти полное игнорирование друг друга превратилось в привычное общение двух людей с тяжелыми характерами. Вскоре дошло до того, что за день они могли не произнести ни слова друг другу — было достаточно пары жестов, чтобы передать самую необходимую информацию, обычно о ребенке.

Сейчас Кевин на самом деле стал тем единственным звеном, которое объединяло Мию и Оливера. Из-за режущихся зубов малыш капризничал и много плакал, плохо ел и спал, отказывался слушаться и хорошо себя вести. Миа старалась сделать все, что она могла, чтобы облегчить страдания сына — она повторяла все, что делала с ним ее мать, когда они еще жили у родителей, ездила с ним к детскому врачу, почти не оставляла малыша одного, но все ее старания были тщетны. Кевин продолжал капризничать из-за болящих десен, периодически успокаиваясь, но затем снова начиная хныкать, а Миа теряла силы. Оливер не остался в стороне, подменял жену, успокаивал малыша, забирал его к себе в гостиную в переноске, чтобы женщина могла хоть немного отдохнуть. Ему тоже приходилось несладко, с ним Кевин не становился тише. Ребенок все также жаловался на боль. В редких, очень редких случаях Оливеру удавалось отвлечь сына от боли, сбить температуру, и тогда утомленный малыш засыпал, если это было ночью, или же мог поесть, поиграть, порадоваться жизни на руках у одного из родителей, а Миа была безмерно благодарна мужу за такой подвиг. Ее благодарность была приятной, но еще приятнее она бы стала, если бы за ней последовал отказ от развода, а его так и не было. Зато после благодарности вновь наступало полное безразличие.

— Еще одной такой ночи я не выдержу… — прошептала Миа, качая уставшего от боли в зубах ребенка. Она сидела на постели, сонная и растрепанная, тяжело дышала и мурлыкала хныкающему ребенку. Миа подняла глаза и посмотрела на мужчину, он стоял рядом с ней, скрестив на груди руки и думая, что можно сделать, чтобы малыш успокоился. — С мамой было проще, она знала, что делать…