Страница 16 из 17
– Смотрите, светлеет, – обнадеженно задрал голову Пай, тут же получив каплей в нос. Тучи, однако, в самом деле полегчали, приподнялись, ветер раздирал их на клочки, как состриженную с овцы шерсть для прядения. Атаманша сделала было указующий жест, веля своим устраивать привал, но уронила руку, нахохлилась, глубже спрятавшись в подаренную Горляной пушистую шаль. Закат, впрочем, был с ней согласен:
– Мы сейчас на гребне холма, в низине будет хуже. Давайте остановимся.
Искать хворост и пытаться разводить костер из влажного дерева не хотелось, погода, хоть и пасмурная, оставалась теплой. В котомках нашлись мешочки сухарей и заботливо перемотанные крынки с яблочным повидлом, вызвавшие у Заката улыбку. Воду взяли из ближайшего ручья, холодного до того, что сводило зубы. Щука утверждал, что это значит, что вода хорошая, впрочем, выбирать здесь все равно было не из чего. Он как обычно травил байки, остальные в основном молчали, перебрасываясь короткими просьбами – передай ложку, хочешь сухарь-горбушку, нет ли у кого лишнего повидла. Закат ловил скользящие по нему взгляды, недоверчивые, почти злые, но старался вести себя как обычно. В Залесье он привык, что на него не слишком обращают внимание, так что теперь чувствовал себя неловко. Обстановку разрядил Щука, прервавший на середине очередной рассказ.
– Эй, у Заката что, рога выросли? Чего вы уставились-то на человека?
Теперь уставились на самого Щуку. Хмыкнула атаманша, отвернулась. Не то попросила, не то приказала негромко:
– В самом деле, люди. Хватит уже. Видите, этот человек с Темным не один день жил и все целы.
Закат благодарно улыбнулся, разбойница в ответ только фыркнула, вгрызаясь в последний сухарь.
Когда они продолжили путь, он наконец спросил, как ее зовут. Получил быстрый недоверчивый взгляд и короткий ответ:
– Ро.
Имя было или не местное, или не настоящее, но уточнять Закат не стал. Решил – если захочет, сама расскажет.
***
Кровь сочится из пореза на ладони, стекает по пальцам в приоткрытый рот, пятнает посеревшие губы. Обнаженная дева лежит на алтаре, но некому любоваться плавными линиями ее тела. Ни свиту, ни стражу Темный Властелин сюда не допускает. Он сам нашел подаренный ему судьбой камень и считает, что, случись ему быть смертельно раненым, доберется до него тоже сам.
Ему еще ни разу не приходилось испробовать на вкус собственное бессмертие.
***
Несколько мгновений Закат смотрел в темное небо, проглядывающее меж будто нарисованных углем ветвей, и не понимал, где он. Не умирал же, так почему…
Наваждение сгинуло, едва он шевельнулся – алтарь никогда не был таким мягким. Вчера они наломали сосновых лап для лежанок, и хотя такое ложе тоже не могло тягаться с матрасом, до каменного ему было далеко.
Девушку из сна Закат узнал сразу – та самая, заколовшаяся кинжалом, чтобы не попасть ему в руки. Он попытался ее воскресить? Но как это возможно, это же его алтарь, а она была обычным человеком! Или необычным? Зачем она была нужна ему? Почему предпочла смерть? Знала ли, что он охотится на нее?
С каждым сном вопросов становилось все больше. Закат путался в них, чувствуя себя слепым щенком, но не мог ни понять, ни отказаться от давно забытого прошлого. Раньше большинство снов было знакомы – обычные его победы и поражения, но это… Воспоминаниям о девушке было немногим меньше лет, чем тому, самому первому, в котором он впервые убил и впервые использовал магию.
Закат вздохнул, переворачиваясь на бок и подложив под щеку ладонь. Сейчас он предпочел бы наколдовать не молнию, а постель или хотя бы навес, чтобы с веток не капало.
Поэтому магия его и покинула. Эта сила желает убивать, воскрешать, двигать горы и поворачивать вспять реки. Если размениваться на мелочи, она расточается, как казна в руках небережливого владыки.
Или владыки, который устал отбирать у людей выращенную ими еду.
***
Новый день встретил путников духотой. Под удивительно жарким для середины осени солнцем земля курилась паром, одуряюще пахли луговые травы. Влажная одежда стремительно высохла и снова намокла – теперь уже от пота. Показалась деревня, приподнятая на холм, в отличие от спрятавшегося в долине Залесья, встретилась отбившаяся от стада овца. Один из разбойников прикрикнул на нее, хлестнул по голенищу сапога хворостиной, и заплутавшее животное с меканьем умчалось к домам.
Настроение у разбойников было одновременно настороженное и приподнятое, Закат их вполне понимал. Мало ли, как встретят чужаков в Зорьках? Вдруг прогонят, а их всего пятеро, да и драться уже как-то несподручно. И в то же время – вдруг примут? Пустят в дома, позволят жить по-человечески, а не зверьми в лесу.
Он чувствовал себя примерно так же, когда подходил к Залесью, где в то время как раз праздновали его смерть.
Путь преградило овечье стадо, серое и мокрое – не то не просохшее после дождя, не то пастух решил выкупать своих подопечных в реке. Встрече ни овцы, ни люди не обрадовались – животные испугались незнакомцев и заполошно метались туда-сюда, не давая пройти. Послышались окрики, на дорогу выбрался здоровенный детина с курчавыми волосами цвета пыльного сена.
– Не изменяют ли мне глаза? Брат, какими судьбами!
Пастух от всей широты души обнял Щуку, аж кости затрещали. Тот, улыбаясь, потер ноющие ребра, представил сходу:
– Знакомься, Кудряш, это Закат. Он раньше у вас жил и приходится тебе кузеном, сыном покойной Ласочки, отцовой сестры.
Это заявление почему-то никакого удивления не вызвало. Кудряш только кивнул понимающе, протянул широкую ладонь:
– Ну здравствуй, родич, – пожатие у него оказалось такое же крепкое, как и объятия. Спросил, оглядывая разношерстную толпу: – А это кто? Тоже кузены?
– Не-е. Эти к нам из лесу вышли, в батраки попросились, – разбойники захмыкали, отворачиваясь. Закат отметил удовлетворенно – стесняются ведь, значит, вряд ли передумают и снова подадутся в леса. Щука будто не заметил ничего, подмигнул названному брату: – Не отказывать же добрым людям? Полтора десятка их, вот пятерых к вам отправили. Стадо-то большое, тебе одному сложно, а?
– Мне-то? – Кудряш задумчиво пожал плечами, погладил по спине одну из стоящих рядом овец. Те рядом с родным пастухом бояться перестали и понемногу растягивались по лугу, выискивая траву повкусней. – Пожалуй, что и сложно… Ладно, идите к Стояне. Она этих молодцов с молодицами расселит.
Когда они отошли от пастуха, Закат уточнил:
– Он староста?
Щука отмахнулся:
– Да какое там! В Зорьках старосты сто лет как нет. Кудряш пастух, ну, общие дела тоже решает, но это как-то сообща выходит. Зорьки – село маленькое, староста не особо нужен. Сейчас они овец купили по случаю, вот людей и не хватает.
Село и впрямь оказалось крохотное – пять дворов да три огорода, старые, но добротные избы. Щука вывел путников точно к распахнутым дверям пастушьего дома, постучал в косяк. Выглянула Стояна в окружении целого венка ребятишек – точь в точь копия Горляны, разве что помоложе. Шикнула на расшумевшихся детей:
– Цыц! Брысь в дом, кто хотел сам муку молоть? – отряхнула и без того чистый передник, выпрямилась степенно. – Здравствуйте, Щука и все, кого не знаю. С чем к нам?
– Да вот работников вам привели, – тоже сразу перешел к делу Щука. – Вам же с овцами помощь нужна, да и вообще – земля хорошая, может и больше людей прокормить. А уж какая у вас тут рыбная река…
Стояна только вздохнула:
– Кто о чем, а Щука о рыбе! Сколько же это получается, восемь работников ты к нам привел?
– Не, всего пять! Это Закат, кузен Кудряша, мальчишка с ним, а Ро у нас в Залесье останется, только проводить пришла.
– Все одно много, – Стояна покачала головой. – Кудряша видели? Он что сказал?