Страница 27 из 30
Прикидывая, успел ли Сумрак добраться до Данноттара и донести свиток с моим наказом старейшинам, я направился к охотничьему домику, идеально вписавшемуся в горный пейзаж. Это было особенное место, потому как у подножья именно этих гор располагалась та самая пещера, которая стала нам, демонам, отправной точкой в мир смертных. Вход в неё был надёжно укрыт от посторонних глаз густым лесом, сплошь кишащим хищным зверьём. Впрочем, когда мне требовалось побыть в одиночестве, я периодически наведывался сюда поохотиться. Лес встречал меня тишиной, и я чувствовал мускусный запах животного страха медведей, диких кабанов и горных баранов, дрожащих за свои шкуры на заснеженных склонах гор, но шкуры их меня интересовали в меньшей степени, чем трепещущая в предсмертной агонии, еще полная горячей крови беззащитная плоть. Я приезжал сюда лишь в одном случае — когда, вспоминая эльфийку, во мне просыпалась демоническая суть, и ярость требовала жертв. Но то было раньше. Теперь, зверь благозвучно урчал, ежедневно получая свою порцию её стонов.
— Чёрт тебя подери, Мактавеш! Когда закончатся твои дикарские замашки, или мне до скончания мира голышом разгуливать? — встретила меня боевой тирадой Лайнеф. Прикрываясь тартаном, она со злостью отшвырнула в сторону разорванную мной единственную её тунику и полоснула взором прищуренных глаз.
— Детка, я совсем не против. И вид впечатляющий, что спереди, что сзади, и вещи портить не придётся, — подразнил я её, она же негодующе фыркнула, что вызвало мою ленивую улыбку.
Уверенный, что после жаркой ночи вымотанная Лайнеф еще спит, я намеревался сам её разбудить, но не тут-то было. Принцесса не уставала меня удивлять. Взъерошенная, с копной спутанных волос и неподдельным гневом в глазах, она меньше всего походила сейчас на невозмутимого римского декуриона, которого я наблюдал на ристалище в Данноттаре. Этакая невероятно соблазнительная, сладкая, ещё с дрожащим от усталости, но волевым телом и бойким на дерзости язычком молодая дикарка во гневе, которой самое место среди варваров.
Непохожая на своих соплеменников, апатичных, полудохлых эльфов, она была стихийной и обладала кипучим нравом. В ней не было холодной сдержанности и искусственного лоска, присущих, например, белобрысой жене Алистара, да и ему самому. Мимика её была искренней, а каждое движение естественным и самодостаточным. Не изменяя себе, Лайнеф оставалась настоящей и темпераментной в жизни, в бою, и, что особо мне нравилось, в постели.
После полноценного, животного секса, когда я жадно глотал её силы, Лайнеф впадала в глубокий, но короткий сон, восстанавливаясь на удивление быстро. Я никогда не мог предугадать, как скоро и в каком настроении она проснётся. Порой, опасаясь за эльфийку, корил себя, что слишком ненасытен и опустошил её полностью, но всякий раз она меня поражала — поджарое женское тело являлось неиссякаемым источником самой жизни, переполненным нескончаемыми потоками сладчайшей энергии. Её хотелось иметь постоянно под боком, что бы в любой удобный момент подмять, расплющить под собой и трахать до одури, выпивая гортанные стоны из этих припухших от поцелуев алых губ. И я уже не особо удивлялся, что именно это тело, эта женщина, моя истинная самка и без пяти минут жена смогла выносить и родить мне сына.
— Ты помнишь, что одежду можно снимать, стаскивать, сбрасывать, на худой конец, сдирать, а не рвать почём зря?
— Ну, если на худой, то ко мне это не относится, — многозначительно приподнял я бровь, расплываясь в плотоядной усмешке, за что мигом был объявлен пошляком, дикарём и, что особо развеселило, похотливым кобелём.
«Ну и сварливая у меня детка», — смеясь, я прошёл к дубовому ложу, больше походившему на поле прошедшей битвы, впрочем, как и сама холостяцкая моя берлога, требующая теперь наведения порядка, и поднял с пола собственные штаны, порванные нетерпеливыми эльфийскими ручками:
— Выходит, и тебе нужно напомнить, что одежду можно снимать.
— Оу!.. — глаза её вспыхнули изумлением, она досадливо закусила нижнюю губу. Но, что-что, а это была бы не Лайнеф, если бы чувство самообладания моментально не вернулось к ней, и это была бы не воительница, если бы не принялась атаковать, зайдя с другого «фланга»:
— Мне нужна моя кобыла, — приподняв подбородок, заявила она. — Предпочитаю верховую езду на своей лошади, на твоего коня больше не сяду.
Тщетно пытаясь понять причину такой вдруг перемены, я удивлённо смотрел на мою упрямо молчавшую эльфийку.
— Да ладно, детка, ты ведь была в восторге. Или… Чёрт знает, что такое! — внезапно, я поймал себя на том, что мне стало важным, что ей нравится, а что нет. Тогда я был уверен, что понравилось, но, быть может, как инкуб я исчерпал себя и перестал разбираться в бабах?
— Принцессе не по нутру совместные поездки с демоном?
— Ты не хуже меня знаешь, что по нутру, но не сяду.
— Тогда в чём же дело, детка? — напирал я, не обращая внимания на то, что моя настойчивость её нервирует. Лайнеф походила на этакую необъезженную кобылку, норовистую, к которой нужен особый подход.
— Не называй меня так, ведь сколько раз просила! — воскликнула она и отвела взгляд в сторону. Необычно для той, кто привык смотреть смерти в глаза. Я притянул эльфийку к себе и пальцами прихватил подбородок:
— Почему ты не хочешь ездить на Сумраке, воительница?
— Не хочу… — попыталась она отстраниться, но я не позволил. И вдруг понял причину. Невероятную, глупую, но именно так, краснея и пряча от посторонних стеснение под опущенными ресницами, выглядят девственницы после грехопадения. Вот дьявол, да ей просто стыдно! Стыдно перед конём за то, что отдавалась мне в его присутствии и на его же спине. Вот это номер!
— Детка, он никому ничего не расскажет, а если осмелится, обещаю, я ему шею сверну, — сотрясаясь от сдерживаемого смеха, я крепко сжал её в объятиях и зарылся лицом в густых волосах.
— Будешь ржать — поколочу! — приструнила она меня беззлобно.
Она не сопротивлялась, сказала для порядка, и на несколько бесценных минут между нами воцарилось молчание. Понимая, что оно не продлится долго — как только речь зайдёт о признании стаей нашего сына, и Лайнеф узнает, что я собираюсь от неё потребовать, бури не миновать — я оттягивал разговор, однако тёмная опередила меня:
— Φиен, — она отстранилась и, словно надевая латы, завернулась в тартан, стянув на груди в тугой узел его концы. Напрасные усилия — мягкая, тяжёлая шерсть второй кожей легла на аккуратные груди, подчёркивая контуры сосков, и у меня уже руки чесались содрать к чёртовой матери эти никчёмные доспехи. — У меня есть к тебе вопросы.
Её предложение как нельзя было ко времени. И правда, нам давно пора поговорить.
— У тебя ко мне вопросы, — подошёл я к стене из скалистой породы и надавил на неприметный выступ, открывая вход в небольшое помещение, предназначенное для хранения всякого барахла. — Поверь, принцесса, у меня их масса. За этим сюда и привёз.
Демону больших припасов не надо, всё необходимое даёт земля, но вот пару шмоток иметь не помешает. Из этой же каморки шёл потайной ход в пещеру. Именно в ней, наиболее приближенной к Тёмному миру, совершались редкие демонические ритуалы. Там же, в присутствии членов стаи будет совершён и наш обряд, хотя рано принцессе об этом знать. Я достал рубаху, штаны — великоваты для ушастой, но, учитывая ситуацию, в самый раз, иначе от вопросов мы стремительно переберёмся в постель.
— Оденься! — не глядя больше на тёмную, я бросил ей одежду, сам же, наполнив кубок вином, уставился в окно. — Ты родила мне сына, дочь эльфийского короля, и за то я тебе благодарен.
— Ни к чему мне такая благодарность, демон, — я вызовом заявила она. Я слышал, как Лайнеф торопится одеться, будто сама мысль об уязвимости, пусть и внешней, глубоко ей сейчас претит. — То, что случилось, произошло не по моей воле. Признай Квинта сыном, и мы в расчёте.
Я обернулся и восхищенно присвистнул отнюдь не одежде, мешковато висящей на прямых женских плечах — диву даюсь, как скоро из покладистой в моих руках сучки Лайнеф преображается в несгибаемого воина. Куда там человеческим самцам с ней справиться! От одного такого взора наверняка на вытяжку не то что рядовые, центурионы вставали. Вот только, детка, испепеляй — не испепеляй, на меня твой взгляд больше не действует — знаю я, какая ты паточная под своими боевыми латами.