Страница 18 из 78
И указал он мне на четверых загорелых оборванцев в лаптях, выходивших из кабака. Они вышли со штофом в руках и направились к нам, их, должно быть, привлекли эти груды сложенного теса.
- Дедушка, можно у вас тут выпить и закусить?
- Да пейте, кто мешает!
- Вот спасибо, и тебе поднесем!
Молодой малый, белесоватый и длинный, в синих узких портках и новых лаптях, снял с шеи огромную вязку кренделей. Другой, коренастый мужик, вытащил жестяную кружку, третий выворотил из-за пазухи вареную печенку с хороший каравай, а четвертый, с черной бородой и огромными бровями, стал наливать вино, и первый стакан поднесли деду, который на зов подошел к ним.
- А этот малый с тобой, что ли? - мигнул черный на меня.
-Так, работенку подыскивает...
- Ведь вы с той расшивы?
- Оттоль! - и поманил меня к себе.
-Седай!
Черный осмотрел меня с головы до ног и поднес вина, Я в ответ вынул из кармана около рубля меди и серебра, отсчитал полтинник и предложил поставить штоф от меня.
- Вот, гляди, ребята, это все мое состояние, пропьем, а потом уж вы меня в артель возьмите, надо и лямку попробовать... Прямо говорить буду, деваться некуда, работы никакой не знаю, служил в цирке, да пришлось уйти, и паспорт там остался.
- А на кой ляд он нам?
-Ну что ж, ладно! Айда с нами, по заре выходим. Мы пили, закусывали, разговаривали... Принесли еще штоф и допили.
-Айда-те на базар, сейчас тебя обрядить надо... Коньки брось, на липовую машину станем!
Я ликовал. Зашли в кабак, захватили еще штоф, два каравая ситнего, продали на базаре за два рубля мои сапоги, купили онучи, три пары липовых лаптей и весьма любовно указали мне, как надо обуваться, заставив меня три раза разуться и обуться. И ах, как легко после тяжелой дороги от Вологды до Ярославля показались мне лапти, о чем я и сообщил бурлакам.
-Нога-то как в трактире! Я вот сроду не носил сапогов,-утешил меня длинный малый.
Приняла меня оравушка без расспросов, будто пришел свой человек. По бурлацкому статуту не подобает расспрашивать, кто ты, да откуда?
Садись, да обедай, да в лямку впрягайся! А откуда ты, никому дела нет. Накормили меня ужином, кашицей с соленой судачиной, а потом я улегся вместе с другими на песке около прикола, на котором был намотан конец бичевы, а другой конец высоко над водой поднимался к вершине мачты. Я уснул, а кругом еще разговаривали бурлаки, да шумела и ругалась одна пьяная кучка, распивавшая вино. Я заснул как убитый, сунув лицо в песок-уж очень комары и мошкара одолевали, особенно, когда дым от костра несся в другую сторону.
Я проснулся от толчка в бок и голоса над головой:
- Вставай, ребятушки, встава-ай...
Песок отсырел... Дрожь проняла все тело... Только что рассвело... Травка не колыхнется, роса на листочке поблескивает... Ветерок пошевеливает белый туман над рекой... Вдали расшива кажется совсем черной...
-Подходи к отвальной!
Около приказчика с железным ведром выстраивалась шеренга вставших с холодного песка бурлаков с заспанными лицами, кто расправлял наболелые кости, кто стучал от утреннего холода зубами.
Согреться стаканом сивухи - у всех было единой целью и надеждой. Выпивали... Отходили... Солили ломти хлеба и завтракали... Кое-кто запивал из Волги в нападку водой с песочком и тут же умывался, утираясь кто рукавом, кто полой кафтана. Потом одежу, а кто запасливый, так и рогожу, на которой спал, валили в лодку, и приказчик увозил бурлацкое имущество к посудине. Ветерок зарябил реку... Согнал туман... Засверкали первые лучи восходящего солнца, а вместе с ним и ветерок затих... Волга-как зеркало... Бурлаки столпились возле прикола, вокруг бичевы, приноравливаясь к лямке,
-Хомутайсь!-рявкнул косной с посудины... Стали запрягаться, а косной ревел:
-Залогу!..
Якорные подъехали на лодке к буйку, выбрали канаты, затянули дубинушку и, наконец, якорь показал из воды свои черные рога... ..
-- Ходу, ребятушки, ходу! - надрывался косной.
- Ой, дубинушка, ухнем, ой, лесовая, подернем, по-дернем, да ух, ух, ух...
Расшива неслышно зашевелилась.
- Ой, пошла, пошла, пошла...
А расшива еще только шевелилась и не двигалась... Оравушка топталась на месте, скрипнула мачта...
-Ой, пошла, пошла, пошла...
* * *
То мы хлюпали по болоту, то путались в кустах. Ну и шахма! Вся тальником заросла. То в болото, то в воду лезь.
Ругался "шишка" Иван Костыга, старинный бурлак, из низовых.
На то ты и "гусак", чтобы дорогу-путь держать, - сказал "подшишечный" Улан, тоже бывалый.
-Да нешто это наш бичевник!.. Пароходы съели бурлака... Только наш Пантюха все еще по старой вере.
-Народом кормился и отец мой и я. Душу свою нечистому не отдам. Что такое пароходы? Кто их возит? Души утопленников колеса вертят, а нечистые их огнем палят...
Этот разговор я слышал еще накануне, после ужина. Путина, в которую я попал, была случайная. Только один на всей Волге старый "хозяин" Пантелей из-за Утки-Майны водил суда народом, по старинке.
Короткие путины, конечно, еще были: народом поднимали или унжаки с посудой или паузки с камнем, и наша единственная уцелевшая на Волге Крымзенская расшива была анахронизмом. Она была старше Ивана Костыги, который от Утки-Майны до Рыбны больше двадцати путин сделал у Пантюхи, и потому с презрением смотрел и на пароходы и на всех нас, которых бурлаками не считал. Мне посчастливилось, он меня сразу поставил третьим, за подшишечным Уланом, сказав:
- Здоров малый, - этот сдержить! И Улан подтвердил: сдержить! И приходилось сдерживать, - инда икры болели, грудь ломило и глаза наливались кровью.
-Суводь (Суводь - порыв встречного течения.), робя, держись. О-го-го-го... - загремело с расшивы, попавшей в водоворот.
И на повороте Волги, когда мы переваливали песчаную косу, сразу натянулась бичева, и нас рвануло назад.
- Над-дай, робя, У-ух! - грянул Костыга, когда мы на момент остановились и кое-кто упал:
- Над-дай! Не засарива-ай!.. - ревел косной с прясла.
Сдержали. Двинулись, качаясь и задыхаясь... В глазах потемнело, а встречное течение, суводь - еще крутила посудину.
- Федька, пудиля! - хрипел Костыга. И сзади меня чудный высокий тенор затянул звонко и приказательно: