Исиза Тан Бул

Амономах видел затенённый длинными ресницами глаз Ханны, видел ротик, округлившийся сердечком, скорее естественно, нежели наигранно. Он видел вьющиеся её пушистые волосы, видел широкую нить серебренного её ожерелья. Тейя удерживала его возле себя. Она не ослепляла – она пленяла, что, безусловно, более ценно. Эта женщина полностью перевоплощалась в богиню оправдывая титул «Исида», которым владела, как призванием.

Кожа золотисто-смуглого оттенка открылась глазам зрителя. Карий глаз искрился. В сердцевидных пунцовых губах вспыхивали оскалы зубов, которые сделали бы честь Аштарет. Тейя опалилась зноем страсти Великой Женщины и её огнём ума. Она была нага наготой, которая радовала взор мужчины, а она умела получать и передавать записки Эрота. Какой же уверенностью в чарах должна была обладать смертная женщина, пользующаяся услугами евнуха. Немало пылких скопцов попало к ней по значению приза, но проходя через её руки не один из них замешкался, оставляя её. Она была из тех женщин, что сделаны были будто из теста, сдобренного пряностями, но проявлявших хладнокровие ростовщика чуть дело коснётся их интересов. На ней был фантастический наряд – жёлто-смуглая кожа её плоти. Глаза поблескивали из-под удлинённых век. Ань Ти Нетери в истории этой продолжала его призывать, истекать – увлажнявшим простынь – соком, молча радуясь его вниманию и радуясь, независимо от этого внимания, по поводу своей оголённой души. А упрямо сочившийся сок вызывал в ней чувство восторга. Ей не было жаль невысказавшейся до конца души, не о себе и не о своей задаче, а о милой ей дельте любви. Вдруг она спохватилась, что из-за собственного желания чуть не забыла о своей обязанности – отдать признательный свой взгляд счастью, возвышающемуся самым подобающим образом. И она подняла брови и любо взглянула на мужчину, стоявшего перед ней стопами на ложе. Он – его позвал её манящий взгляд – приблизился к ней и был теперь близко от неё, и близость эта была чувственна. Она взяла ловкими пальчиками его взбодрённое гранатовое яблоко и приложила его к своему рту, так что пальчики вдавились в мякоть прижимая яблоко к нижней губе. От восторга кровь у него застыла, а в палате всё было внимательным и ожидающим.

Богомол вскинул голову и его согбенного затрясло ознобом. Он ощупывал пальцами пустую мошонку и закутав ладонью вершину короткого пениса, сокрушённо теребил его, качая слепым – поддёрнутым к верху – лицом. Карлик стоял на крышке ларя и грозил золочённой человеческой косточкой, на которой уже не было печенья, а рот его, с налипшими хлебными крошками над подбородком, отворялся и затворялся, извергая беззвучную песнь. Любовникам были ведомы слетавшие с хлопотливого Богомолова языка мысли, ибо в дружном и громком его дыхании можно было различить шёпот:

– Да, это так, – шептали губы Богомола и взгляд его ещё глубже, чем прежде, уходил в себя. – Так живут благословенные и жить так им свойственно. Они должны держать своё сиянье под спудом, чтобы оно не заблистало им во вред, тогда как большинству приходится блистать ложным блеском, чтоб продержаться.

Карлик поглядел на своих господ.

– Какие вы милые! Люди правы, когда улыбаются вам!

Слова эти повторялись Богомолом снова и снова. Шепчущий голос его ясно слышался Тейей, когда она засыпала от блаженства исцеленья, ощутив, как кадуцей жизни её ударил.

Глава – 5

Учение – источник, удаляющий от смерти. Разум – это приятность. Путь беззаконных жесток. Благоразумный действует со знанием, а у глупого на показе глупость. Притчи Тин_ниТ.

Когда Тейя – пробудившись ото сна – открыла око, взгляд её упал на сводчатый потолок, выложенный из камней, а затем обежал стены. Возвращающееся сознание ещё боролось с остатками ночных грёз. Сон это или явь. Что с ней творилось? В эту минуту страстные сцены вновь представились ей. Она вспомнила Амономаха, когда тот касался её; вспомнила служанку, когда та помогала ему; вспомнила Богомола, когда он творил свой магический обряд. Припомнилось ей и то, как в минуту вожделения лобное место её оросилось чудесной влагой, как ощутила слабую боль и чувствовала, что жива, что наполняется она здоровьем и силой.

Женщина окинула палату взглядом. Окошки были узки, как в крепостной стене и освещения от них не было. Но яркий дневной свет просачивался всё-таки сквозь щели ставень, но сумрак вбирал его в себя, отчего внутри царил мягкий радужный полумрак.

– Святая Мать! Сделай так, чтобы первое лицо, какое войдёт в спальный покой, будет лицо заступника и супруга.

Сквозь лёгкую завесу тишины её слуха достиг чей-то голос. Тейя приподнялась на ложе, её груди вздулись и налегли на живот. Она прислушалась, глаз расширился, наконец, радостно вскрикнув, она упала на подушки с золотой бахромой и бархатом.

Тейя узнала голос Амономаха.

Не прошло и минуты, как створки дверей раскрылись, и он появился на пороге. Она закрыла глаза руками, а дрожавшие её губы повторяли, как в лихорадке:

– О, Аштарт! О, Аштарт!

Зрелищем, взволновавшее её взор, являлось прямо-таки сияние лица. Глаза его, будто алмазные, мерцали точно звёзды. Платье на нём было из шёлка, пурпурный цвет подчёркивал необыкновенную красоту поклонника солнца. Рождённый женщиной из свиты Аштарет: статный, чернобровый, горделивый, самый пригожий изо всех мужчин, смотрел он на Тейю с покорностью. Видя, что волнение не покидает её лица заговорил голосом низким и счастливым:

– Привет тебе Исида!

– Я тебя люблю ужасно.

– Я фаворит твой! Мне бы сидеть у порога да в очи твои глядеть. И я любви желаю! Не чужой я тебе – друг верный.

К щекам женщины прихлынула кровь, очи полыхнули огнём. С минуту продолжалось молчанье.

– Будь покоен, ты во мне, как Солнце в храме.

Тейя подняла к небу очи благодаря, что есть на свете человек, который чествует и возвышает её. Но не произнесла она его имя, дабы не навредить этому имени, не дразнить в ком-либо свирепого зверя – зависть. Голова её упала на подушки: всё шире развёрзалась перед нею пропасть историй – без дна и без желания на избавление. Нежное её лицо выражало волю, гордость и силу. Голубка более походила на орлицу.

– Так ты будешь ко мне добра?

Белые зубы женщины сверкнули в улыбке.

– Отчего же мне не быть доброй, – сказала она.

Тейя ещё не называла его сновидцем, это пришло позднее. Сон о воинских сборах, которым он утешал её, являлся недостаточным, чтобы обратить внимание на его притязание сновидца, а об остальных снах, будто бы его посещавших, он не упоминал. Последний разительный сон был значителен по своему замаху замысла. И Амономах выкладывал его. В этот час откровенности женщине случилось выслушать сон, умалчивать о котором он не собирался. Тейя, будучи любопытной женщиной, выслушивала его с живейшим интересом и даже порой чего-то выпытывала. Увлечённая тайной мирта и им прежде взволнованная, она не могла – слушая фаворита – избавиться от боязливости, которую приписывала своей женственности и поэтому старалась её преодолеть. Ведь чувство это имело объективное основание. Она, встревоженная вопиющим «сном» для народа, слушала его. Она признавала необходимость такого сна и как первая слушательница была сном покорена.

Сон – предмет отвлечённой идеи, Амономах рассказывал с закрытыми глазами, негромким, порывисто повышающимся голосом, явно волнуясь и просил Тейю слушать его как можно спокойнее.

– Прошу тебя, не прерывай меня никакими вопросами, не тревожься от сна и не плачь! – говорил он.

– Как можно, Амономах! – отвечала Тейя. – Я знаю, какой мне быть. Я буду спокойна, а как только мне станет не по себе, я вспомню, что это лишь сон и то меня охладит.

– Мне снилось, – начал свой рассказ Амономах, – будто я был на вершине башни, один над народом, что бродил вокруг выси, на которой я стоял. Стопы мои опирались о вечный камень и мысли мои были так же ленивы, как моё тело. Вдруг на меня и на башню упала тень, так будто туча скрыла солнце, а воздух наполнился могучим грозовым трепетом. Когда я взглянул вверх, оказалось, что надо мной кружит огромный орёл, от него-то и падала тень. Меня обдало ветром, птица обхватила меня лапами и, гребя крылами, понесла вверх от земли.