Страница 14 из 15
«Изначальный образ (исконный), названный мной также архетипом… всегда коллективен, т.е. он одинаково присущ, по крайней мере, целым народам или эпохам. Вероятно, главнейшие мифологические мотивы общи всем расам и всем временам; так, мне удалось вскрыть целый ряд мотивов греческой мифологии в сновидениях и фантазиях душевнобольных чистокровных негров»118.
Исследования Юнга убедили его в однородности «человеческой психологии во все времена и повсюду». Эта однородность «заходит так далеко, что мы встречаем одни и те же мифические и сказочные мотивы во всех углах земного шара, так что негр южноамериканских штатов воспроизводит в своих снах мотивы греческой мифологии, а торговый ученик из швейцарцев повторяет в своем психозе видение египетского гностика»119.
Названная однородность многократно подтверждалась. «…Нет для души ничего более неведомого, чем она сама для себя. Один мудрец говорит: душа не может создать или получить свой образ, поэтому ей нечем познать себя самое. Ибо всякий образ приходит через внешние чувства: оттого она не может иметь своего образа. Поэтому она знает все, только не самое себя. Из-за отсутствия этого посредника ни о какой вещи не знает она так мало, как о себе самой»120.
«Душа все знает, но только не себя» – спустя почти полтора столетия так скажет Вийон, едва ли читавший Экхарта и даже вряд ли слышавший о нем: «Je co
Подобными признаниями нечаянно для их авторов определена задача человека – узнать себя. В этом и состоит назначение, смысл культуры, один и тот же на все времена.
Следовательно, между культурами нет смысловой разницы, как полагал Шпенглер, только стилистическая, коль скоро в разные эпохи в один голос вещали и античная, и фаустовская (сохраняю термин Шпенглера). Если же так, из этого с очевидностью следует задача современной культуры / этики: в стилистически новых условиях продолжить извечное дело – человеку узнавать себя. Что именно так формулируется эта задача, об этом говорит опыт К.Г. Юнга, аналитическая психология которого открыла душе человека нечто, не ведомое прежним эпохам.
Универсализм культуры, выходящий за пределы расовые и географические, раньше Юнга отметил его соотечественник И.Я. Бахофен.
«Движение амазонок представляется… как явление всеобщее. Оно коренится не в особенных физических или исторических чертах какого‐то народа, но гораздо вернее – в состояниях и явлениях человеческого бытия вообще. <…> Явление амазонок присутствует у истоков всех народов. Его можно проследить от Средней Азии до Востока, от скифского Севера до Запада Африки, по ту сторону океана они столь же многочисленны и несомненны, как и по эту…»122
Амазонки, полагает Бахофен, – последний всплеск матриархата перед тем, как ему на смену придет патриархат.
В мою задачу не входит выяснять, в какой степени повлияли (или могли повлиять) идеи Бахофена на представления Юнга. Как бы то ни было, оба совпадают в оценках культуры как непрерывного процесса, а это разрушает картину замкнутых и не связанных между собой культурных типов Шпенглера.
Когда Л. Леви-Брюль ввел в оборот понятие «мистической сопричастности» (participation mystique), которым определил основу мифологического мышления123, он, в сущности, дал едва ли опровержимые свидетельства против концепции Шпенглера. Речь шла о том, что «сопричастность» свойственна человеку, где бы тот ни находился на земном шаре. Такое мышление не выделяет человека из окружающего мира, и как мир воздействует на него, так и он, по его понятиям, может воздействовать на этот мир, будучи его соучастником.
Такая психология лежит в основании магизма. Чтобы охота была удачной, танцуют охотничий танец, часто (по наблюдениям этнологов) до изнеможения, хотя, казалось бы, надо сохранить силы. Но магическое мышление рассуждает иначе и неудачную охоту готово объяснить недостаточными усилиями во время танца.
Гераклит выразил этот магизм понятием меры – такого устройства окружающего мира (космоса), где все соразмерно («сопричастно»), а потому никто не избежит своего жребия, ни свободный, раб судьбы, ни его раб. Индивидуальному волению не было места в этой системе мысли. В «Прикованном Прометее» Эсхила герой говорит: «Что суждено, не избежит и бог того». Эту психологию и выразила философия Гераклита. Однако он же писал: судьба человека – его характер, признавая возможность индивидуальных поступков, определяемых личными порывами, а не судьбой.
Мысль Гераклита находилась на границе мифологического мышления и выхода из этих границ, сделанного Эдипом Софокла, который, продолжая театральные преобразования Эсхила, уже не был человеком мифологического мышления, каким еще оставался Эсхил.
Эдип – первый богоборец, ибо поднял руку на то, против чего не осмеливались идти и боги, – на судьбу, хотя и сам не избежал ее. Но ударение надо сделать на порыве, а не результате, порыв – свидетельство начавшейся индивидуализации, которая – вопреки утверждениям Шпенглера – с тех пор только развивается, как бы ни отличались эпохи одна от другой своими стилистиками. Эти стили – Шпенглер прав – меняются, но культура (индивидуализации) остается и останется, а посему на ее будущее можно смотреть с надеждой, хотя напряжения, угрозы никуда не делись и не денутся: у каждой эпохи они свои, но есть и одна общая – животная природа человека, выражаемая в его племенных предпочтениях (коллективности, «стадности»). Однако с не меньшей силой ей противостоит порыв (начатый Эдипом, если не погружаться вглубь, в матриархальные отношения) к индивидуализации.
Едва ли первым в европейской культуре Эдип шагнул из мифологического (коллективного) мировоззрения в индивидуальное. В этом направлении пошло развитие европейской культуры, если же так, она не могла исчезнуть, завершить свой цикл, как полагал Шпенглер, в противном случае сейчас эта многовековая духовная ценность не имела бы никакого значения. Циклична не культура, а ее стилистики, разные в разные эпохи, сама же культура непрерывна и не делима на замкнутые типы.
Разумеется, индивидуализация всегда трудно давалась, и то, что мы наблюдаем сейчас (в частности, всеподавляющее преобладание массовой культуры), свидетельствует о тяготах нашего времени, и у Юнга не меньше, чем у Шпенглера, саркастических суждений о европейской культуре.
«Дехристианизация нашего мира, сатанинское развитие науки и технологии, устрашающие материальные и моральные разрушения, оставленные Второй мировой войной, – все это не однажды сравнивалось с эсхатологическими событиями, предсказанными в Новом Завете»124.
Или:
«Если бы тридцать лет назад кто-нибудь осмелился предсказать, что наше психологическое развитие направлено к возрождению средневековых преследований евреев, что Европа вновь содрогнется перед римскими фасциями и поступью легионов, что люди вновь будут отдавать честь по римскому обычаю, как два тысячелетия тому назад, и что архаическая свастика вместо христианского креста будет увлекать вперед миллионы воинов, готовых на смерть, – такой человек был бы освистан как несостоявшийся мистик»125.
«Как это ни удивительно, но весь этот абсурд является страшной действительностью. Частная жизнь, частная этиология и сугубо индивидуальный невроз превратились почти в фикцию в современном мире. Человек прошлого, живший в мире архаических “коллективных представлений”, возродился вновь в самой видимой и болезненной реальности, причем произошло это вовсе не среди кучки неуравновешенных индивидов, а среди миллионов людей»126.
118
Там же. – С. 541.
119
Там же. – С. 590.
120
Экхарт Мейстер. Духовные проповеди и рассуждения. – М.: Мусагет, 1912. – С. 13. – (Репринт. – М.: Изд-во полит. литры, 1991).
121
Вийон Ф. Баллада примет // Вийон Ф. Лирика. – М.: Худ. лит., 1981. – С. 171–172.
122
Bachofen J.J. Das Mutterrecht. – Frankfurt a. Main: Suhrkamp Verlag, 1975. – S. 43.
123
См.: Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. – М.: Педагогика-Пресс, 1994, 1999.
124
Юнг К.Г. AION. Исследование феноменологии самости. – Б. м.: РЕФЛБУК: ВАКЛЕР, 1991. – С. 50.
125
Юнг К.Г. Инстинкт и бессознательное // Юнг К.Г. Человек и его символы.– М.: Серебряные нити, 2002 – С. 208.
126
Там же.