Страница 8 из 16
Двоякое возможно также отношение и к страданию. И здесь, быть может, будет уместным высказать, что каждый подлинный художник является хотя бы бессознательным последователем и единомышленником философа художников Шопенгауэра. У Жуковского встречаются такие выражения: благодать страдания, таинство страдания, вдохновение несчастия; «страдание – творец великого»81. И наконец, в удивительном и полном соответствии с определенными страницами у Шопенгауэра Жуковский заносит в свой дневник: «Счастие не цель жизни. Мы соединены состраданием с другими. Их несчастие общее для нас. Мы менее радуемся, нежели печалимся вместе с другими. Несчастие делает другого нам любезнее, почтеннее; он в наших глазах возвысится; чем более страдает и борется, тем любезнее. Мы знаем здесь одно потерянное счастие. Счастие наш предмет; здесь мы имеем только тень предмета»82. Подобное благословение страдания совершенно непонятно эмпирикам, для которых оно есть, напротив, очевиднейшее и несомненное зло. Из этой основной неоднородности проистекает то, что художественное творчество в целом не доходит до тех, которым недоступна метафизическая глубина83. Страдая, душа отвращается от всех временных утех, которыми ее завлекает эмпирия, и обращается к себе самой; страдание влечет к творчеству, оно – метафизично. Красота и страдание интимно связаны в нашей душе и если мы говорим о красоте страдания, то и наоборот: мы знаем страдание красоты. Жуковский проникновенно замечает: «Весьма понятно, почему почти всегда соединяется с ним (ощущением прекрасного) грусть – но грусть, не приводящая в уныние, а животворная, сладкая, какое-то смутное стремление – это происходит от его скоротечности, от его невыразимости, от его необъятности»84.85
Жуковский делил историков и исторических живописцев так: первый, который «представляет одну настоящую минуту: характер его тогда одна только прозаическая правда»86, и другой, который выражает идеальное в материальном, высшее в ежедневном. – Эти характеры враждебны друг другу, и если, с точки зрения первых, идеальная истина окажется лишь ложью и пустой мечтой, то и обратно, для сторонников «возвышающего обмана» всякая фактическая, эмпирическая истина, всякий наивный реализм будет бессмыслицей, только представлением, чем-то в себе несуществующим. Но эмпирический характер есть лишь искаженное проявление метафизического, которое только затенено во всех направлениях грубою сетью наших «представлений». Жуковский превосходно говорит об этом метафизическом существе в нас: «Мы говорили о ней. Что составляет ее прелесть? Правдивость. И вообще что есть сущность красоты? Правда, т.е. тесное сродство с тем, что составляет сущность души человеческой; не с тем, чем мы бываем в ту или иную минуту нашей жизни, но с тем, что есть основание нашего бытия, что во всякую минуту жизни присутственно, что служит масштабом всех возможных модификаций нашего бытия… К ней нельзя иметь привязанности, не имея привязанности к чисто прекрасному. И нельзя удалиться от этой чистоты, не почувствовав себя виноватым перед нею»87. В этом же смысле говорит Жуковский о выражении лица Мадонны Рафаэля: «На лице ее ничто не выражено, т.е. на нем нет выражения понятного, имеющего определенное имя»88… Глубокая художественность Жуковского, притом всегда ровная, никогда не изменяющая себе, привела его к такому отношению к миру в целом, которое единственно представляет истинно художественное миросозерцание. «По-настоящему чувствуешь только самого себя и в физической, и в нравственной природе. Она есть только то, что мы сами»89.
«Можно сказать, что вокруг нас ничто не существует отдельно: все берет образ души нашей; все – ее отголосок; все оживляет она тем бытием, которое в ней самой таится»90. «Мир существует только для души человеческой. Бог и душа вот два существа; все прочее – печатное объявление, приклеенное на минуту»91. После всего предыдущего будет понятным, если мы скажем, что приведенные отрывки тяготеют к признанию того, что можно выразить так: весь мир есть мое созерцание, или: жизнь есть сновидение.
Жуковский – поэт вполне оригинальный. Этому не противоречит то обстоятельство, что его знают, главным образом, как поэта-переводчика. Вообще, эстетически воспринять художественное произведение – значит снова пережить в себе, проникнуться сновидением, вызвать его в себе в том виде, как оно проплывало перед душою его творца. Отсюда должно исходить и представление о художнике – исполнителе вообще, а также и о переводчике как художнике. Мысли Жуковского по этому поводу, опирающиеся на всю значительность его собственного опыта, должны быть отнесены к самым тонким и глубоким. «Переводя стихотворца, весьма полезно присоединить к основательному понятию о рифмах богатых и бедных, о цезуре, о грамматике, о том языке, с которого переводишь, и еще о том, на который переводишь, и дарование стихотворное – и чем оно ближе к дарованию образца, тем лучше для подражателя; но я позволю себе думать, что оно непременно должно быть с ним одинаково»92. Он, «наполнившись идеалом, представляющимся ему в творении переводимого им поэта, преобразит его, так сказать, в создание собственного воображения;.. когда руководимый автором оригинальным, повторит с начала до конца работу его гения»93. «Дело не в том, чтобы каждое отдельное слово оригинала было изображено таким же отдельным и то же значащим словом в переводе… но в том, чтобы стих переведенный такое же производил на душу читателя впечатление в целом, как и стих оригинальный; чтобы… слова… были если не переведены, то непременно заменены другими, имеющими соответственную им силу… но таких слов надобно искать не в лексиконе, а в воображении стихотворном, и вот один из бесчисленных случаев, в котором переводчик необходимо должен быть сам творцом оригинальным»94. Переводы самого Жуковского, как известно, служат лучшим подтверждением его взглядов на этот вид творчества. Ибо Жуковский поэт оригинальный и в обычном употреблении этого слова. И в этом смысле им оставлено совсем немало. Художественное наследие Жуковского пополняется еще его прозой. Здесь выделяются его письма и заметки путешествий по Западной Европе – как по встречающимся в них глубоким, вылившимся прямо из души, замечаниям различного характера, так и по необыкновенно художественным изображениям природы. Жуковский не оставил нам ни одной строчки общего места, избитых образов или чего-нибудь деланного, рассудком составленного лишь для заполнения требуемых связей – недостатки, от которых несвободны и многие из признанных корифеев нашей литературы. «Путешествия»95 Жуковского достойны стоять наряду с выдающимися описаниями путешествий, например, с очерками путешествий Гейне, которые они, пожалуй, даже несколько напоминают, хотя бы по общему «романтическому» духу. Та устарелость, которую имеют в виду, говоря о романтизме Жуковского, и те черты его творчества, которые называют сентиментальными (считая их тем самым показателями некоторой слабости его художественного дарования), по существу, правда, должны быть отнесены к общему колориту той эпохи, но что все это не может касаться вопроса о степени художественного таланта, это очевидно хотя бы из того, что многие из этих особенностей равно свойственны как Жуковскому, так, например, и Гёте и др.
81
Жуковский В.А. Певец во стане русских воинов: Стихотворения. Баллады, Поэмы. Письма. Очерки. Заметки. – М.: Эксмо, 2008. – С. 95. – Режим доступа: www.litmir.me/br/?b=242758=87
82
Жуковский В.А. Дневники. Записные книжки (1804–1833). – C. 129. – Режим доступа: https://books.google.ru./books?isbn=5445819124
83
Чехов говорит, как в выражении несчастия бывает «что-то притягивающее, трогающее сердце, именно та тонкая, едва уловимая красота человеческого горя, которую не скоро еще научатся понимать и описывать».
84
То же говорит и Чехов: «Ощущал я красоту как-то странно. Не желания, не восторги, не наслаждение возбуждала во мне (красавица), а тяжелую, хотя и приятную грусть. Эта грусть была неопределенная, смутная, как сон. Почему-то мне было жаль и себя… и самой (красавицы) и было во мне такое чувство, как будто мы все… потеряли что-то важное и нужное для жизни, чего уже больше никогда не найдем… смутно чувствовал я, что ее редкая красота случайна, не нужна и, как все на земле, недолговечна или, быть может, моя грусть была тем особенным чувством, которое возбуждается в человеке созерцанием настоящей красоты, Бог знает» (Чехов А.П. Красавицы: https://www.lib.ru/Litra/chehow/ Krasavitsy.txt_with-big-html)
85
Это примечание Жуковского к стихотворению «Лалла Рук», которое было написано в 1821 г. как отклик на дворцовый праздник в Берлине, данный прусским королем Фридрихом 15 января 1821 г. по случаю приезда его дочери – великой княгини Александры Федоровны – и зятя – будущего императора Николая I. Одним из центральных эпизодов праздника было представление по мотивам поэмы английского поэта Томаса Мура (1779–1852), одноименной со стихотворением Жуковского. Роль индийской принцессы Лалла Рук играла в спектакле Александра Федоровна, адресат Жуковского. Жуковский, присутствовавший на празднике, написал это стихотворение, где образ Лалла Рук превратился в символ поэзии, поэтического вдохновения. Обширное примечание к этому стихотворению Жуковский не опубликовал. В.П. Петушков приводит его по рукописи (В.П. Петушков. Комментарии: В.А. Жуковский. Лалла Рук. – Режим доступа: http://rvb.ru/19vek/zhukovsky/02comm/183.htm)
В.А. Жуковский. О поэте и современном его значении // Жуковский В.А. Статьи по эстетике и критике. – С. 102. – Режим доступа: https://books. google.ru./books?isbn=5445819256, или Жуковский В.А. Дневники. Записные книжки (1804–1833). – Режим доступа: https://books. google.ru./books?isbn=5445819124
86
Жуковский В.А. Дневники. Записные книжки (1834–1847) https//books.googl.ru/books?isbn=5445816702
87
Жуковский В.А. Дневники, 1821: Жуковский. Полн. собр. соч. – М.: Языки славянской культуры, 2004. – Т. 13. – Режим доступа: http://feb-web.ru/feb/zhukovsky/text/zh0/zhd/zhd-154.-htm
88
Жуковский В.А. Статьи по эстетике и критике. – Режим доступа: https:/books.google.ru/books?isbn=5445819256
89
Жуковский В.А. Статьи по эстетике и критике. – С. 88. – Режим доступа:
90
Жуковский В.А. Дневники. Записные книжки (1804–1833). – C. 144. – Режим доступа: https://books.google.ru./books?isbn=5445819124
91
Жуковский В.А. Дневники, 1821: Жуковский. Полн. собр. соч. – М.: Языки славянской культуры, 2004. – Т. 13. – С. 155. – Режим доступа: http://feb-web.ru/feb/zhukovsky/text/zh0/zhd/zhd-154.-htm
92
Жуковский В.А. Радамист и Зенобия. Трагедия в пяти действиях, в стихах, сочинение Кребильйона // Русские писатели о переводе: XVIII–XX вв. / Под ред. Ю.Д. Левина и А.Ф. Федорова. – Л.: Советский писатель, 1960. – С. 156. – Режим доступа: http://Lib.ru”Классика”,Жуковский Василий Андреевич/az.lib.ru/z/zhukowskij_w_a/text_0440. shtml.
93
Там же.
94
Там же.
95
Жуковский В.А. Дневники. Записные книжки (1804–1833). Режим доступа: https://books.google.ru./books?isbn=544581924; Жуковский В.А. Дневники 1821: Жуковский В.А. Полн. собр. соч. – 2004. М.: Языки славянской культуры. – Т. 13; Жуковский В.А. Дневники. 1838. Записные книжки (1834–1847). – Режим доступа: https://books.google.ru./books?isbn=545816702; Жуковский В.А. Полн. собр. соч.: В 20 т. – М.: Языки русской культуры, 1999. – Т. 13. (Путешествия: Швейцария, Франция, Германия, Италия, Голландия, Швеция).