Обманка

– Мать учила меня Корану, а лорд-христианин, который взял нас к себе в дом, читал мне Библию. А сейчас они оба умерли. Я не исполняю обрядов ни одной из религий. Боюсь, что я не имею веры.

Он тихо ахнул, огорчаясь такому отсутствию набожности, и покачал головой.

– Дитя мое, я буду молиться за тебя и надеяться, что ты найдешь дорогу к истинной вере. Ты не придешь ко мне для вразумления?

– Если вы настаиваете, – неохотно согласилась Ишрак. – Но, отче, к сожалению, должна признаться, что учения веры мне плохо даются.

Он улыбнулся ей, словно ее смелость позабавила его.

– Потому что другое учение тебе дается очень хорошо? Что ты читаешь, моя ученая дщерь?

Она кивнула, игнорируя его мягкую иронию.

– Я и правда учусь, отче. Меня интересуют новые знания, – ответила она. – Труды греков, которые начали переводить арабские ученые, чтобы мы все могли черпать из них мудрость.

– Да благословит тебя Бог, дитя мое, – с жаром проговорил он. – Я буду молиться, чтобы Господь коснулся твоего сердца и чтобы ты была готова получать знания через откровения, а не через учение человеков. Но разве тебе не хочется снова вернуться домой?

Она на секунду задумалась.

– Я и не знаю, какое место сейчас могу назвать домом. Тот дом, где я выросла – замок Лукретили, – захвачен вором, братом моей подруги, а я поклялась помочь ей его вернуть. Я была бы рада за него сражаться и увидеть, как он будет ей возвращен. Но даже если мы победим, даже если она вернется домой, чтобы там жить… я не смогу говорить, что это действительно мой дом. – Ишрак устремила на него открытый взгляд черных глаз. – Отче, иногда я начинаю бояться, что мне нигде нет места. У меня нет ни отца, ни матери, ни дома.

– А может, ты свободна, – негромко заметил отец Пьетро.

Мысль оказалась настолько новой, что Ишрак ничего не ответила.

Он улыбнулся.

– Принадлежать кому-то – значит всегда быть чем-то связанным: долгом верности, работой, временем, любовью, налогами. Ты – необычная молодая женщина, раз не принадлежишь ни какому-то мужчине, ни какому-то месту. Тобой не распоряжается твой хозяин или твой муж. Это значит, ты вольна выбирать, где жить. Ты вольна выбирать, как жить.

– Я… – промямлила Ишрак, – это правда. Я свободна.

Он поднял палец.

– И потому сделай правильный выбор, дщерь моя. Постарайся идти путями Господними. Ты свободна жить свободно по Его святым законам.

Затем он с мягкой улыбкой обратился к Фрейзе:

– А ты, сын мой, во Христе?

– О, я никому не интересен! – жизнерадостно сообщил Фрейзе. – Раньше помогал на кухне в монастыре, теперь служу молодому господину. Денег всегда мало, всегда хочется есть, всегда радуюсь. Обо мне не тревожьтесь.

– Ты посещаешь церковь? – спросил отец.

– Да, конечно, отче, – подтвердил Фрейзе, почувствовав легкий укол стыда: ходил-то он туда регулярно, а вот слушал редко.

– Тогда ходи путями Господними, – посоветовал ему отец, – и помогай бедным, а не игрокам.

Ишрак округлила глаза, удивляясь, что отец видел, как они делали ставки в игре с шариком и стаканчиками.

– А они всегда здесь? – спросила она.

– Каждый день, и одному только Богу известно, сколько пикколи они собирают с глупцов и транжир, – ответил он. – Это – ловушка для простаков, и каждый день они уходят отсюда с набитым серебром кошелем. Больше не трать на них деньги. – Он улыбнулся и, подняв руку, благословил их обоих. – И передай своему хозяину, что я жду его завтра.

Когда гондола с Ишрак и Фрейзе причалила у великолепного особняка, Изольда, брат Пьетро и Лука уже их дожидались. Изольда распаковала новую одежду, пережившую путешествие из Равенны, и тщательно обследовала все их новое жилище. Она увела Ишрак наверх, а Фрейзе в апартаментах мужчин сообщил Луке, что они отыскали отца Пьетро.

– Красивее дома я в жизни не видела, – призналась Изольда Ишрак. – Лукретили был величественный, а этот – красивый. Каждый уголок – словно картина. Тут есть внутренний двор с крытой галереей по всем четырем сторонам и чудесный сад. Когда станет теплее, мы сможем гулять по двору и сидеть в саду.

– Но мы ведь будем гулять по набережным и площади? И будем выезжать на гондоле? – спросила Ишрак.

Изольда чуть поморщилась.

– Оказывается, дамы в Венеции из дома мало выходят. Так сказала Мария, домоправительница. Нам придется оставаться дома. Раз в день можно ходить в церковь и, наверное, навещать друзей у них дома. Но в основном дамы сидят у себя. Или наносят визиты другим дамам.

– Я не могу сидеть взаперти! – запротестовала Ишрак.

– В Венеции так принято. Если мы хотим, чтобы нас считали сестрой преуспевающего молодого торговца и ее компаньонкой, придется вести себя именно так. Это же ненадолго – только до тех пор, пока Лука не найдет источник золотых монет и не отправит милорду доклад.

– Но на это могут уйти недели, если не месяцы, – ужаснулась Ишрак.

– Наверное, мы могли бы плавать по каналам на нашей гондоле, – предположила Изольда, – если опустим вуали или будем сидеть в каюте.

Ишрак недоумевающе посмотрела на нее.

– Мы в одном из богатейших и интереснейших городов всего христианского мира, и ты хочешь сказать, что нам не дозволено ходить пешком?

Изольда заметно смутилась.

– Тебе, наверное, можно ходить на рынок с Фрейзе или со старшей женщиной, – сказала она. – А мне нельзя. Мне даже не разрешили послушать лекцию, хотя она должна проходить в капелле при церкви.

– А что за лекция? – моментально заинтересовалась Ишрак.

– В церкви есть священник, который изучает все на свете. Он состоит при университете Венеции, а иногда ездит в Падую, чтобы там заниматься. Он читал лекцию после службы, и Лука задержался, чтобы его послушать. Лука говорил с ним насчет радужной мозаики в мавзолее Галлы Плацидии.

– А что в это время делала ты?

– Брат Пьетро сопроводил меня домой. Брат Пьетро считает, что женщинам ученье ни к чему.

Ишрак раздраженно дернула плечом.

– А Луку лекция впечатлила?

– О, да: он хочет еще раз пойти. Он хочет учиться, пока мы здесь. Тут во дворце дожей есть огромная библиотека, есть традиции исследований. Там собраны рукописи со всего света и работает печатная мастерская, где издают книги. Не расписывают от руки, не копируют пером и чернилами, а печатают сотнями на специальном станке.

– Станок, чтобы делать книги?

– Да. Он может мгновенно напечатать страницу.

– Но, надо полагать, ни тебе, ни мне лекции слушать нельзя? Или пойти посмотреть, как делают книги? Все это учение – только для мужчин? Хотя у арабов есть женщины-ученые и женщины-учителя?

Изольда кивнула.

– Брат Пьетро говорит, что у женщин головы слишком слабые для учения.

– Старый хрен, – пробормотала Ишрак себе под нос и направилась к лестнице.

Лука и брат Пьетро были в парадной столовой, окна которой выходили на Гранд-Канал. Лука закрыл жалюзи на больших окнах и чуть сдвинул одну планку, чтобы луч солнца падал на осколок стекла, который он прихватил в Равенне. Когда они вошли, Лука повернулся к ним.

– Я говорил с одним ученым в Сан-Марко, – сказал он Ишрак. – Он заявил, что, прежде чем задумываться о радуге, надо понять, как вообще видят.

Ишрак выжидающе посмотрела на него.

– По его словам, арабский философ Аль-Кинди считал, что люди видят потому, что из наших глаз выходят лучи, которые потом отскакивают от всего и возвращаются обратно в глаз.

– Аль-Кинди? – переспросила она.

– Ты о нем слышала?

– Когда училась в Испании, – объяснила она. – Он перевел Платона на арабский язык.

– Я смогу прочесть его труды?

Лука встал из-за стола и положил осколок стекла.

Она кивнула:

– Его наверняка переводили на латынь.

– Тебе надо удостовериться, что это – не еретические тексты, – напомнил ему брат Пьетро. – Раз уж они пришли от древних греков, которые не знали о Христе, и переданы мыслителем-неверным.