Страница 17 из 18
тогда же и там же. Великая Княгиня Ольга Александровна Романова, 22 года.
Я часто убеждалась, что когда какое-то время не видишь человека, потом, при встрече, он кажется немного другим. В нем замечаешь то, на что ты раньше не обращала внимания – какие-то мелкие детали, которые словно бы обрели вдруг дополнительную четкость. Интересно, что все это касалось исключительно тех людей, которые были мне дороги.
И вот сейчас, когда Александр Владимирович в одно мгновение оказался рядом со мной, я заметила, что у него густые ресницы… что на его левой брови есть маленький шрам, а на виске – родинка… Что его карие глаза имеют золотисто-зеленые вкрапления, а волосы его совсем не темно-русые, как мне казалось прежде, а каштановые…
Он вернулся, он жив и даже не ранен. Он вернулся с блестящей победой, в ореоле славы и к тому же со щитом, а не на щите! Мне тут тихонько шепнули, что это он со своим военным опытом ста лет тому вперед и явился главным мотором Тюреченской победы, а мой брат Мишкин и полковник Агапеев только брали у него, как это говорят в будущем, мастер-класс в том, как делать победу самым правильным способом. И теперь чем больше я смотрела на Александра Владимировича, тем больше во мне нарастали ликование и гордость за моего героя.
На несколько секунд он застыл передо мной, жадно вглядываясь в мое лицо. «Я думал о тебе, я скучал», – ясно говорил его взгляд. Удивительно – но, кажется, он даже не замечал, что я выгляжу по-другому! Нет, он это заметил, но воспринял как должное, ведь в его глазах я всегда была самой прекрасной женщиной в мире.
А я любовалась на него, на моего дорогого и близкого человека. И утверждалась в этом своем мнении, что теперь я для него одинаково красива и с косметикой, и без, потому что видит он меня глазами любви. От него исходило тепло. Точнее, упоительное ощущение тепла. И хотелось согреться этим теплом после того леденящего холода, что получала я в избытке от своего нелепого мужа в своем нелепом браке…
Когда он, приблизившись почти вплотную, наклонился, чтобы поцеловать мою руку, меня стали одолевать какие-то странные, доселе не испытанные мною чувства и ощущения. Внутри меня, от низа живота до кончиков ушей, поднялась затопляющая все горячая волна, а когда он прикоснулся к моей руке, чтобы поцеловать ее, меня, будто молния, пронзило острейшее ощущение удовольствия. Я узнала это чувство. В романах о любви его называли томлением, влечением. Мне хотелось прикасаться к этому человеку. Хотелось вдыхать запах его кожи – такой волнующий, такой мужской… Хотелось провести рукой по его щеке – медленно и с наслаждением. И целовать его – долго, порывисто и страстно. Внутри меня поднималась какая-то дрожь; ноги немели, а щеки стала заливать краска – но не та, что бывает от стыда или смущения, а та, что выступает от разгоняющих кровь сильных и частых ударов сердца.
И я, едва ли отдавая себе отчет в том, что делаю, подалась вперед и обхватила его за шею. И он, тут же выпрямившись, заключил меня в плен своих сильных рук… Он прижал меня к себе – и я уже не ощущала ни своего веса, ни земли под ногами. «Александр! Мой дорогой! – Слова эти сами собой лились прямо из моего сердца. – Я так счастлива видеть тебя! Я люблю… люблю тебя… Ты слышишь?» И так легко мне было произносить эти слова… они шли из глубины моей души. Ах, никогда прежде я не испытывала ничего подобного, и это было восхитительно. Я поняла, что хочу прожить с этим человеком вместе всю свою жизнь и умереть с ним в один день и час, потому что ни один из нас не может существовать без другого.
– Я тоже тебя люблю, душа моя, – шепнул он мне на ухо и мир вокруг меня закрутился в феерическом калейдоскопе красок. Он меня тоже любит, и там, под вражескими пулями, он думал только обо мне. Перед этим фактом мое злосчастное замужество побледнело и отступило куда-то вдаль, а перспективы его продолжения сделались расплывчатыми. Ведь есть же, наконец, мужчины, которые и должны заниматься подобными вопросами. Например, мой любимый братец Мишкин с высоты своего нового авторитета может сделать Петру Ольденбургскому такое предложение, от которого тот не сможет отказаться. Ведь моего бывшего мужа даже не обязательно убивать, достаточно будет предложить ему согласиться на развод и навечно отъехать из России…
О какой ерунде я думаю в такой замечательный момент?! Почему-то вдруг появилось ощущение, что так или иначе, но трудами моих новых и старых друзей мой «бывший», как бы он тому не сопротивлялся, в самое ближайшее время навсегда исчезнет из моей жизни и я смогу без остатка раствориться в чистом и беспредельном счастье с любимым человеком, который сам по себе является сильной, яркой и многогранной личностью. Любимый, мой, родной, дорогой Александр Владимирович, как я рада, что ты пришел из своего мира в наш и встретил меня. Еще будучи маленькой девочкой, я всегда знала, что Боженька меня любит и найдет мне самого лучшего жениха…
26 апреля 1904 года, полдень по местному времени. Острова Эллиота, пароход «Принцесса Солнца», бывший салон для пассажиров первого класса.
Присутствуют:
Наместник Дальнего Востока – адмирал Евгений Иванович Алексеев;
Командующий Тихоокеанским флотом – вице-адмирал Степан Осипович Макаров;
Командующий Маньчжурской армией – генерал-адъютант Николай Петрович Линевич;
Спецпредставитель Е.И.В. и наследник-цесаревич ВК Михаил Александрович;
ВК Александр Михайлович, он же ВКАМ, он же Сандро.
Штаб наследника-цесаревича ВК Михаила Александровича:
Начальник штаба – полковник Александр Петрович Агапеев;
Политический консультант – тайный советник Павел Павлович Одинцов;
Военно-морской консультант и командир Отряда кораблей особого назначения – капитан первого ранга Сергей Сергеевич Карпенко;
Военный консультант и командир Тихоокеанской бригады морской пехоты – полковник Александр Владимирович Новиков.
Наместник Алексеев, огладив холеную бороду и оглядев присутствующих, рассевшихся вдоль длинного стола, торжественно возгласил:
– Итак, господа, давайте подведем первые итоги этой злосчастной войны. Да-да, именно итоги. Несомненно, что в ходе боевых действий мы достигли определенных успехов. Враг потерпел поражение на море и на суше. И если на море разгром вражеского флота был результатом действий пришедших нам на помощь потомков, то на суше наши солдатики в основном справились самостоятельно и побили япошек так, что любо-дорого смотреть. И все благодаря присутствующему здесь генерал-адъютанту Николаю Петровичу Линевичу, который с высоты своего опыта орлиным взором узрел возможность уязвить супостата и незамедлительно ею воспользовался.
В салоне раздался сухой старческий смешок генерала Линевича.
– Вы уж извините старика, Ваше Высокопревосходительство, – отсмеявшись, сказал он, – но я тут совсем ни при чем. Посудите сами, когда же мне было узревать возможности, если по моему прибытию корпус Штакельберга уже полным ходом маршировал к Тюречену. Его императорское высочество наследник-цесаревич сам распорядился перебросить дополнительные силы на границу, а потом выехал туда лично, потому что времени прибрать за господином Куропаткиным почти не оставалось. Сказать честно, я не ожидал от него такой дурости, как сдача врагу сильнейшего оборонительного рубежа и отход Восточного отряда в направлении Главных Сил. Но, по счастию, это уже в прошлом, и теперь нам надо думать не о том, как отражать врага, ворвавшегося на территорию Маньчжурии, а строить планы по полному разгрому японских войск и изгнанию их с территории Кореи.
Немного помолчав, Линевич добавил:
– Некоторые спросят, почему, вступив в права командования, я не стал отменять приказания столь молодого человека, каким является наследник-цесаревич? Я не сделал этого по некоторым причинам, которые сейчас поясню. Во-первых – тюреченскую позицию в любом случае надо было спасать. Во-вторых – если отменить это приказание, то времени на другое более-менее осмысленное решение уже не оставалось времени. И в-третьих – наследник-цесаревич самолично вместе со своим штабом выехал к месту будущего сражения, чтобы принять на себя всю полноту ответственности за исход грядущих событий. А те люди, из которых он составил свой штаб, мне понравились. С господином Одинцовым я тогда знаком не был и оставался неосведомленным даже о самом факте его существования, но господа Агапеев и Новиков были оценены мною достаточно высоко. Поскольку мы сейчас обсуждаем результаты нашей оглушительной победы, а не последствия сокрушительного поражения, значит, если я и ошибся, то совсем в другую сторону. Особенно это касается господина Новикова, который, как выяснилось, подсказал наследнику-цесаревичу такой ход, который поставил командование японской армии в безвыходное положение. Однако теперь, когда с позволения Евгения Ивановича меня посвятили во многие великие тайны, я думаю, что по-другому и быть не могло… Простите старика, заболтался.