Страница 32 из 38
34
Мы оставили Байбарина и Лабинцова в весеннем парке, полном щебетанья воробьёв, писка трясогузок, стрёкота сорок и других свежих проявлений жизни в погожую полуденную пору. Семён Кириллович рассказывал о том, как споспешествовал превращению обиженного человека в исторически необходимого свободомыслящего созидателя. Когда осенью завод, занимавший тысячи рабочих, встал, Лабинцов увидел, что не может смириться с бессмысленностью социальных отношений, загнавших массу жизней в ловушку. Владельцы завода постоянно в Баймаке не жили, управляя из неблизкого большого города; теперь же они хранили молчание вероятно, готовясь убыть или уже убыв куда подальше. В пустые заводские корпуса врывался сквозь разбитые стёкла холодеющий день ото дня ветер, колёса вагонеток и рельсы схватывались яркой влажной ржавчиной, и для Семёна Кирилловича становилось всё невыносимее, что нет - и сколько ещё времени не будет? - возбуждённой толкучки, очередей у касс. Крестьяне перестанут привозить на базар продовольствие, ибо здешнему заводскому люду нечем платить за муку, за крупную перловку, прозываемую "шрапнелью", за топлёное молоко и говяжьи ноги. Семён Кириллович представлял множество унылых изб посёлка в зиму, в долгую немилостивую уральскую зиму, когда скоро будут съедены картошка и капуста с огорода, исчезнет домашняя птица. Небольшое хозяйство здесь только подспорье - до сего дня хлеб давал населению завод. И те же дрова, чтобы в неотступную бесконечную стужу жилища не заросли изнутри льдом, требовали отчислений из получки: потому как на себе из лесу топливо не привезёшь. Лабинцов проникал мысленным взглядом на месяцы вперёд, и "противочеловечность положения" причиняла ему страдания, для многих непонятные. Сами баймаковцы - те, кому не миновать было потери детей, и те, чья собственная жизнь навряд ли протянулась бы до весны, - не разделяли душевных мук Семёна Кирилловича, защищённые умеренностью воображения. Семён Кириллович же всё более желал восстать против "хищной абсурдности установлений", но какое-то время сопротивлялся себе, называя побуждение "соблазном стихийного разрушительства". Внутренняя распря влекла к тому надрезыванию жизни, когда из жестокой борьбы отрицания и утверждения рождается истина. Сокрушение и притом неотложное, сказал себе, наконец, Лабинцов - позитивно, ибо только отчаянное дерзание созидает права и обычаи. Он заинтересовал совет посёлка Баймак мыслью созвать собрание рабочих повод был исключительно заманчивого характера... Таким образом, Семён Кириллович пришёл любящим усилием к мигу, когда, почувствовав поток чужих ожиданий, произнёс в теснившуюся толпу: - Товарищи, наш завод, прилегающие рудники, Бегунная фабрика, а также земля, на которой это находится, есть собственность рабочих! Заметим, что ещё только перевалил за середину ноябрь семнадцатого, а заводы и фабрики стали конфисковывать в восемнадцатом году летом. И потому народ в банкетном зале заводоуправления обнаружил незрелость отсутствием слитно-могучего "ура!" Благо бы - то, что они услышали, провозгласил приезжий человек властной наружности и с вооружённой свитой... Семён Кириллович и сам был не свободен от робости, осознавая себя безоглядно-рисковым коммунистом, но ему помогало ощущение, что его душевный ритм диктует текущую минуту. Он обратился к местному большевику, председательствующему на собрании: - По Карлу Марксу я говорю, товарищ? Председатель, осведомлённый инженером об ожидающем сюрпризе, придал себе ещё большую степенность и ответил фальшиво-невозмутимо: - Следовает по Карлу Марксу. Лабинцов налил в стакан воды из графина, бегло отхлебнул и, поставив стакан на стол так, что вода расплескалась, объявил народу: - Мне, по моей должности, известно: на Бегунной фабрике имеется запас добытого золота. Семь пудов тридцать восемь фунтов! Толпа то ли раздалась в обширном помещении, то ли, наоборот, стало ей особенно тесно - такое множество людей сгрудилось здесь. Там и там голоса враз зазвучали приглушённо и невнятно, и с силой разнёсся один, перехлёстнутый нестерпимым желанием удачи: - Почти восемь пудов? Семён Кириллович счастливо подтвердил и добавил в порыве: он знает, где именно хранится драгоценный запас. - Это ваше достояние, товарищи! - произнёс он, тяжело задышав в блеске крайней выстраданной решимости. В массе рабочих ёжились служащие администрации, коллеги Лабинцова, и он уловил то, что испытывают к отступнику и что пряталось сейчас захирело и немо. Раззадоривая себя вызовом - да, отщепенец! - он преподал массе: эти пуды золота - лишь толика счёта, который население Баймака должно предъявить капитализму, обрёкшему его на смерть от голода и холода. Семёну Кирилловичу виделось, что он строит мост, взойдя на который, приниженное существо должно будет пойти к осознанию своей возвышенной созидательской роли. Председательствующий товарищ одобрил речь инженера отчётливым тоном руководителя. Этот человек был из рабочих, посещавших воскресную школу, теперь он имел перед собой тетрадь, ещё какие-то бумаги и записывал "тезисы", распоряжался с таким видом привычности и понимания, будто собаку съел на подобном занятии. Кто увидел бы его в эти минуты впервые, наверняка посчитал бы одним из тех малых, о которых говорят, что они родились с пером за ухом и с чернильницей в кулаке. - Значит, в результате, - авторитетно продолжил председатель, - в результате следовает выдать товарищу Лабинцову мандат под расписку. И надо избрать уполномоченных, чтобы дело было при их подписях. Руководящий человек, из уважения к достоинствам Семёна Кирилловича, скромно уступал ему первенствующую роль - и с нею отдавал главную долю ответственности перед лицом весьма в то время неопределённого будущего. Логический ум и кроткая душа Семёна Кирилловича покорились любви и вере, слегка дрожащая рука подняла факел, и за ним пошли потрясённые и пробуждающиеся... Золото было перевезено в заводоуправление, в полуподвал, чьи окна оберегали решётки, кованные из первосортного железа. Народ раздобыл четыре армейских винтовки, нашлось в Баймаке и малое количество принадлежащих прошлому веку однозарядных берданок. Вооружённая дружина из четырнадцати человек начала учения под окнами совета рабочих депутатов: "Заложи патроны, приготовьсь!" У входа в полуподвал стояла на часах охрана, важничая от новизны своего назначения. Лабинцов же, организовав обмен золота на рубли, озаботясь закупками муки, солонины и дров, стал наижеланным в Баймаке лицом, особенно любимым многодетными матерями. Гревшиеся вокруг него помощники не упускали случая обмануть его, но если кто попадался - Семён Кириллович бывал гневен и беспощаден. Жулика судил избранный жителями суд, краденое отбиралось, и виновного лишали всякого пособия. Уважение к Лабинцову, который "на пуды золота не позарился", крепчало, подпитываясь неосознанным удивлением и глубиной искренности. Встречая восхищённые и ласковые улыбки, он, не отличавшийся ростом, незаметно для себя приобрёл необыкновенную прямизну фигуры, ту непринуждённо внушительную осанистость, которая, как говорили древние, сопутствует щедрости благородно мыслящего. Однажды, возвращаясь в заводоуправление из поездки за партией сухого гороха, Семён Кириллович подумывал, не хлопнуть ли рюмку коньяку - по случаю удавшейся торговой операции, а более потому, что мороз доставал и сквозь енотовую шубу... Обметая в холле снег с обуви и отмечая с удовлетворением, что здание протоплено без скупости, он увидел расположившихся на дубовых диванах незнакомых вооружённых людей. Старик-швейцар прошептал в ухо: - Из Оренбурга. За золотом приехали. Лабинцов в тяжёлой сосредоточенности взошёл на второй этаж и в помещении руководителей совета застал, помимо них, нескольких приезжих. Один стоял у изразцовой печи, грея протянутые к ней руки: мужчина лет сорока, по-видимому, только что снявший полушубок, он был в стёганых шароварах и в меховом жилете, а на боку у него висела, к ошеломлению Семёна Кирилловича, шпага в никелированных ножнах. Ординарно-грубое лицо усмехнулось. - Ну как оно вам, а? - он горделиво притронулся красноватой пятернёй к эфесу и сообщил инженеру: - С барона снята! Хватит ей ходить по обедам пускай теперь здеся! - и прищёлкнул ногтем по рукояти. Остальные присутствующие заседали за столом, и Лабинцов встретил взгляд, до неестественности внимательный и тягучий. Маленькие глаза смотревшего, казалось, не имели ресниц, что производило страшноватое впечатление. Инженер про себя назвал незнакомца "гологлазым". Тот небрежно окликнул мужчину со шпагой, обнаружив своё начальническое положение: - Займи место! Человек пошёл к столу, и Лабинцов увидел, что он украшен не только холодным оружием: на другом его боку висела бутылочная граната, отливая серебром. Местный большевик, уже знакомый читателю, сидевший с чернильным карандашом в руке, пригласил Семёна Кирилловича тоном обходительного официального лица: - Присаживайтесь, товарищ Лабинцов. - Бывший рабочий, теперь именовавшийся по должности председателем районного исполнительного комитета, объяснил: - Требуют золото в Оренбург... - далее он говорил, уже смотря на гологлазого и как бы пробуя пункт для полемики: - Требуется забрать от нас золотой запас, то есть ценность трудового Баймака. Семён Кириллович понял, что предрика никак не сочувствует желанию губернской власти. Живо представились многолюдные революционные учреждения Оренбурга - как там, при вести о пудах золота в Баймаке, до судорог взыграл аппетит. Отделы и подотделы уже азартно готовятся к делёжке, подводя основания под запросы финотчислений, прокладывая желоба, побежав по которым, золотые ручейки будут споро превращаться в дополнительные пайки для советских служащих, в сахар, в сливочное масло, в не менее жирные, чем оно, оклады. Жизнелюбие новорождённой бюрократии лихо затмило претензии прежней, избалованной изобилием: примета, которую успели оценить весьма многие, в их числе и Семён Кириллович. - Губернское руководство чем-то помогло Баймаку в его бедственном положении? - сдержанно-упрекающе обратился он к вожаку оренбуржцев. Губерния может поручиться, что в ближайший срок завод заработает и рабочим будут выдавать жалование? Предрика вставил с выражением косвенной поддержки: - Так и запишем! Оренбуржец с неприятными глазами сказал Лабинцову без раздражения: - Эти знают, а вы ещё нет. Я - особоуполномоченный губкома и губернского военно-революционного комитета! - он указал взглядом на лежащий на столе документ. Инженер понял, что должен с ним ознакомиться. Напечатанные на машинке строчки читались с невольно заострившимся вниманием. Предъявитель мандата был "вправе принимать любые революционные меры, вплоть до расстрела виновных в саботаже и в срыве порученного ему особо важного задания". В ту пору подобные документы и персоны с неограниченными правами были явлением, можно сказать, обязательным на просторах бывшей Российской империи, многие к этому попривыкли, и всё же у Семёна Кирилловича на минуту опустились веки от болезненного гула крови в висках. Он укротил заплясавшие нервы. - Мне доверились тысячи и тысячи рабочих семей, - усиливался говорить так же спокойно, как гологлазый, - и я обязан довести до них о цели вашего приезда. Немалая часть населения до весны вымрет - без того, что может дать золотой резерв. Люди, которых жизненно касается вопрос, должны и решать его. - Запишем! - предрика сладковато глянул на приезжих и стал старательно работать карандашом. - Запишем о местной революционной инициативе... добавил он со значением. Вожак оренбуржцев спросил Семёна Кирилловича по-прежнему флегматически: - А ваш долг коммуниста-большевика? - Я - не член партии большевиков! - ответил Лабинцов зазвеневшим голосом. Особоуполномоченный помедлил и перевёл тягостно-привязчивый взгляд на председателя: - Кто у вас у власти? - бесстрастие теперь выглядело деланным, и за ним угадывалось тихое ледяное бешенство. Предрика обладал лицом, выразительно-подвижным до невероятия: в течение пяти секунд оно могло быть прокурорски требовательным и ехидно-слащавым. Сейчас оно выражало конденсированное глубокомыслие. - На текущий момент - не состоит, а в другой момент будет коммунист. Как и учит нас по диалектике Карл Маркс, - философски разъяснил он приезжему. - Мы с вами как с представителем губернии, - продолжил поучающе, - должны учитывать местный характер обстановки - раз! И революционную волю местного рабочего класса - два! Депутаты баймакского совета подхватили с прорвавшимся возбуждением: - Само собой так! - Оно действительно! - Именно что надо учитывать! Один из активистов бросил оренбуржцам, обернув злорадство в шутейность: - Во-о, знали бы наши бабы сейчас про ваше дело!.. Успели б вы смыться, нет? - он потускнел и закончил с тоскливой язвительностью: - Правда, можно огонь открыть - по бабам. Особоуполномоченный переглянулся со своими людьми: с тем, что при шпаге, и с двумя другими. Пристальные, без ресниц, глазки вперились в инженера: - А убедиться, как хранят золотой запас, губернская власть тоже не вправе, гражданин р-рабочий р-радетель? - проговорил он с внезапной резкостью, ядовито-яростно. Семён Кириллович не мог и представить столь пронзительной, безграничной ненависти, сконцентрировавшейся на нём. Его оглушило чувство словно бы горячечного сновидения, когда в сумеречной неподвластности выделилась черта совершенно чёрная - воздействие, оказанное гологлазым и оправдавшее его расчёт. Натура Лабинцова не позволила ему ничего иного, как ответить: - Да, убедиться вы можете... Он не видел, каким взглядом сбоку угостил его предрика. Взгляд сперва выразил сожаление и снисходительность, а затем - презрение. Семёна Кирилловича раньше не занимало, как он ходит, но сейчас, направившись к двери, он взволнованно следил за тем, чтобы ступать крепко и неторопливо. Длинный, просторный, с высоким лепным потолком коридор имел выход на лестницу, что вела вниз, к месту хранения золота. Лабинцов, слыша за собой шаги и дыхание оренбуржцев, давяще-явственно чувствовал, будто нечто невообразимо тяжёлое, из металла, неумолимо нагоняет его, вот-вот подомнёт и расплющит. Самоосуждающе изгоняя из себя это мозжение, сосавшее каждый нерв, он услышал: - Стойте! - слово было произнесено за ним в такой близости, что затылок ощутил колебание воздуха. Особоуполномоченный обошёл инженера и встал на его пути к лестнице. Идти дальше, приближаясь к караулу в полуподвале, он находил нежелательным. Человек застыл, сжав губы, и его безмолвие было для Семёна Кирилловича чем-то сжато-испепеляющим, отчего сердцебиение выпило все силы. - Подойдём к посту, и вы распорядитесь, чтобы нам передали запас, произнёс с безраздельной нутряной злобой вожак оренбуржцев. Отуманенный возмущением, Лабинцов инстинктивно поспешил опередить миг, когда страх достигнет убеждающей полноты, и прошептал громко, как мог: - Какое свинство!.. - Играетесь... хорошо! - оренбуржец бросил руку на кобуру, точно замыкая этим движением истину в её стальной категоричности. Прозрачная ясность секунд отбивалась в голове инженера бешеным пульсом. От ступней поднимался, сделав ноги вялыми, тянущий книзу смертельный груз. Тонкое остриё стыда, стыда за желание кричать: "Да, да-а! Всё сделаю!" прошло сквозь закрутевшее страдание, и Лабинцов, содрогаясь, выхватил из кармана маленький плоский пистолет, быстро снял его с предохранителя. Гологлазый, вынимавший кольт, моментально толкнул его назад, как-то странно смачно прохрипев: - Не беситесь... Его спутники вспомнили о своих кобурах, и инженер в высшей жизненной точке, о которой будет помниться почти как о прорыве в безумие, прокричал: - Кто двинется - стреляю в вашего! - рука резко и прямо протянула пистолет к переносице оренбуржца - его глаза без ресниц скошенно свелись к дулу. Семён Кириллович в остром томлении, в котором его тело как бы беспомощно исчезло, осознал, что не выстрелит - чего бы ни было, - и изо всей силы выкрикнул несколько раз: - Товарищи - нападение! В коридор стали выходить один за другим депутаты совета, что до сей минуты, дружно занятые, оставались в комнате. Предрика, словно видя нечто ребячливое, сказал с выражением простоты и несерьёзности: - Что тут такое? Инженер опустил пистолет, продолжая крепко сжимать его: - Меня хотели... угрожали... убить. Предрика сухо заметил: - Оружие у вас только в руках. Снизу взбежал по лестнице караул, и Лабинцов, которого трепало ощущение тошнотворной зыбкости, обратился к рабочим в автоматизме сдающегося усилия: - Угрожали - чтобы я распорядился передать им запас... Рука его, будто не вынося больше того, что она держит пистолет, как-то крадучись вернула его в карман, и через мгновение в руке гологлазого был кольт. Предрика судорожно отшатнулся, прижал спину к стене и стремительно скользнул по ней вбок, к двери в комнату. Семён Кириллович же не чувствовал ничего, кроме грома в сердце, и в безучастности перенапряжения будто перестал присутствовать здесь. Мягко треснула сталь - рабочий, передёрнув затвор винтовки, прицелился в голову оренбуржцу. - В сторону! В сторону! - кричал караульный инженеру. Пространство спёрло ожиданием, что сгустилось в осязаемую душную силу. Оно вылилось в медленные и лёгкие шаги гологлазого - прочь от дула винтовки, в другой конец коридора, откуда сходили в холл. Спутники последовали за вожаком, теснясь к нему и, казалось, удерживаясь, чтобы не обогнать. Надо было понимать, что сейчас они вернутся - вместе с теми, кто оставался внизу, - и рабочий, давеча целившийся в уполномоченного, отрывисто сказал: - Чёрным ходом послать кого... за подмогой! Предрика высматривал из комнаты с таким видом, что в любой миг отскочит внутрь и захлопнет дверь. Остальные, обратив себя в слух, сосредоточились в неком тщательном онемении, будто оно, а не решение действовать, было теперь единственно важным. Наконец один из активистов пробежал сторожко, на носках, к лестнице в холл и возвратился с возгласом: - Уехали! Это означало, что особоуполномоченный ухватчиво оценил положение. Одолеть со всеми своими людьми караульных он смог бы - но при кровопролитии. Перетаскать золото в сани, может, и удалось бы, но удалиться из густонаселённого Баймака - навряд ли. От накатившего облегчения у Лабинцова заломило виски. Отрывочные фразы караульных зазвучали освежающим волнением: - Не посмели силой! - Такого указу Оренбург бы не дал! - А полезли б в наглянку - мы бы влепили! Было ясно, что это только начало предолгих всепоглощающих обсуждений. Предрика, уже уверенно-деловой, объявил тоном победителя: - Наша позиция коммунистов - учёт местных нужд! Он подошёл к инженеру, улыбкой разливая пересахаренное дружелюбие: - Покажите вашу пушечку... Семёну Кирилловичу стало как-то противно-жарко, он протянул пистолет рукояткой вперёд. Председатель взялся цепко его осматривать, поворачивая так и эдак и едва не нюхая. - Английская вещь? - Бельгийская. С неохотой возвращая пистолет, человек проговорил вкрадчиво-осуждающе: - Оружие с собой носите...