Страница 29 из 38
32
Житоров лёг ничком на диван, прижал к его прохладной коже лицо, осыпанное жаром азарта. Возбуждённый ум подсказывал, что услышанное от Вакера надо оформить как собственные анализ и выводы. И направить не только непосредственному начальству, но и деду. Тот может - подвернись какой-нибудь вопрос, касающийся литературы, - пристегнуть к нему докладную внука, и она попадёт к Сталину... О, был бы фарт, окажись, что не только в оренбургском, но и в других театрах - в самой Москве! - ставят спектакли по поэме "Пугачёв"! Тут уж Сталин оценит чекиста, который просигналил, когда все остальные деловито моргали... У Марата намечалось свидание вечером. Девушкой в своё время обеспечил Шаликин, обладавший не только страстишкой, но и умением отметиться. Наедине, с тем тактом, который внушает уважение к делу и к пристойности, показал фотокарточку из служебной папки: "Новый секретный сотрудник. Хорошо бы вам самим с ней побеседовать..." Квартира, предназначенная для уединённой передачи сведений, скромно помогла знакомству. Студентка мединститута как источник информации не стала существенной ценностью, но в ином проявила себя вполне достойно. Однако у Житорова выветрилось желание убедиться в этом в очередной раз: ревниво звало дело. Он вызвал автомашину и скоро был у себя в управлении. Девушка, отперев заветным ключом квартиру, никого в ней не застанет. Зазвонит телефон, и она услышит: встреча откладывается. Падёт ли на её лицо тень? Марату было мало убеждения, что он нравится женщинам и весьма. Он хотел, чтобы каждая переспавшая с ним только о нём и думала, безраздельно покорённая. Реальность же не уставала иронизировать. "Отдавалась мне так самозабвенно! А через два дня - с недоноском..." - узнавая об одной, другой, третьей, он беспомощно перекипал неистовством. Он не женился на неотразимой девушке, которую отбил у Вакера, ибо воспалённо-трепещущее "я" не выдерживало терзания: рано или поздно такая породистая, изысканная красотка изменит ему, мужу, и он не сможет жить, не убив её и того недоноска... Судьба будет скомкана. Остановил выбор на девице, влюблённой в планёры: в свои двадцать три она и впрямь оказалась девицей. Работавшие с нею мужчины давно привыкли, что ухаживаний она "не понимает", и видели в ней товарищески-симпатичное бесполое существо. После его женитьбы оставленная красавица вышла замуж за сравнительно молодого отличаемого руководством работника внешторга. Марат возобновил с нею близость. Ревнуя её к мужу, черпал своеобразное утешение в том, что не ему изменяют, а с ним, не он унижен, а наоборот. Он захлёбывался в омуте душевных искажений, ненасытно ошпаривал горло изощрённо-острой смесью, пока не приспел отъезд из столицы в Оренбург.
...Вакер, в отличие от друга, не мучался тем, что приятная ему женщина может оказаться благосклонной к кому-то ещё. Он ценил упоительность мига самого по себе, безотносительно к прошлому и к грядущему. С завидным мужеством Юрий преодолел путь, изобиловавший терниями, и сделался мужем прославленной молодой поэтессы, чей отец, литературный критик, носил военную форму, демонстрируя воинствующую идейность. Он возглавлял журнал, который, насаждая пролетарскую культуру, с определённой избирательностью указывал на сорняки и рьяно призывал к прополке. Вакер со стойкой миной приветливости выносил угловатость сердитого человека, подкатываясь к дочери, воздавая в печати хвалу её стихам. Однажды в доме отдыха железнодорожников, на вечере после её выступления, он отменно танцевал с нею шимми, и потом в отведённой ей комнате оба разделили бурный наплыв радости. Однако чувственная дочь твердокаменного марксиста вовсе не собиралась выделять Юрия из среды своих спутников. Это не загнало его в плен смущению. Обуздывая внутреннюю дрожь, он зимой отчаянно тратился на цветы и с букетом дожидался возлюбленную у подъезда её дома, зная, что к себе она вернётся не одна. В конце концов, взглядывая на него, она стала как-то задумываться - чем дальше, тем теплее. С неуклонностью укореняющейся привычки это привело к тому, что был зарегистрирован брак. Когда появился сын, радость Юрия не была трескучей, но и известного рода сомнения не оказались крикливыми. Болезненный ребёнок в двухлетнем возрасте умер от инфлуэнцы. Минула ещё пара лет: кремлёвский хозяин, давно замечавший, что на литературном подворье недостаёт строгости, а сторожа стучат в колотушку больше себе на радость, чем из радения о хозяйском добре, вызвал приказчиков. Грозный марксист, что утвердил себя в качестве председателя литревкома, был сведён с поста. Известие грянуло утром, а в полдень - работники загса не успели уйти на обед - Вакер уже подал заявление на развод, процедуру которого в то время не отягощали сложности.
* * *
Итак он был свободен и обогащён опытом, мужчина, который мартовским вечером направлялся в театр - подхлёстываемый охоткой попробовать, что за блюдо приготовил товарищ Кацнельсон? Будут ли в спектакле те соль и перец, коими Есенин сдобрил своего "Пугачёва"? Солнце зашло за городские крыши, и в той стороне, меж окрашенных в шафран облачков, непередаваемо утончённо сияло зеленоватое, политое косым светом небо. Юрий шёл через сад и с удовольствием обонял чуть внятный аромат набухших соком кленовых почек, погружаясь в лирические воспоминания о том, как Марата встряхнула и распалила его, Вакера, расшифровка поэмы... Две встретившиеся девушки взглянули на него сбоку, он полуобернулся - ещё немного, и мы имели бы случай рассказать о прелюдии к некой пьеске. Но девушки уронили смешок и вольно убыстрили лёгкий шаг. Юрий со скучающим видом подошёл к театральной кассе и прочитал объявление, что премьера переносится, а билеты действительны на послезавтра на пьесу А.М.Горького "Сомов и другие". "Марат резину не тянет!" - подумал Вакер с самодовольством: какого, мол, нагнал переполоха. Покусывало, правда, и сожаление: постановку Кацнельсона уже никогда не удастся увидеть. Резонная мысль, что следовало посмотреть премьеру, а потом потрясать начальника, вызвала кислый вздох: попробуй утерпи... Настроение оживлялось тем, что у него припасено кое-что. Адрес старца, сообщённый на днях Житоровым, не позабылся. В то время как Юрий удалялся от театра, всё бойчее разыгрывался аппетит творческой натуры на некое существование, что выделялось в хаотически мелочной, скудной действительности загадочным подмигиванием. Журналист посетил продовольственный магазин и продолжил путь по улицам, на которых, в отличие от Москвы, автомобили одиночествовали, тогда как лошади были представлены довольно широко. "Всё больше - чалые... да нет - сивых поболе... а вон снова - мухортая", - замечал Юрий, гордившийся, что владеет тем особым богатством русского языка, которым точно определяется разнообразие конских мастей. Вопрос, а сколько было бы лошадей, отсутствуй колхозы, тронул воображение, и оно невольно запрудило упряжками всю мостовую... Вечер меж тем предпочёл множеству мастей одну тёмно-серую, он также замазывал и без того полустёртые номера домов, отчего пешеход, усиленно приглядываясь к одному, нашёл, что у арочного хода очень кстати стоит дворник. - Скажите-ка, - требовательно обратился к нему Вакер, - вам известен Маненьков Терентий Пахомович? Дворник успел изучить броскую внешность прохожего до того, как прозвучал вопрос, и ответил с готовностью: - И-ии... эт-та-аа... идёмте проведу! Он двинулся мерным шагом в полутёмную глубину хода и, оборачиваясь, спросил осторожно и любопытно: - Э-эт-та-а... по какому делу? Вакер отрезал с приструнивающей насмешкой: - По воспоминаниям! Собеседник, однако, не вывалился из седла. - Пахомыч вспо-о-омнит! - протянул с уверенной свойскостью налаженных отношений. - В этом доме, - указал рукой на свод арки, - при нэпе жил и владел нэпач... После его ареста товарищи всё приходили и долбили стены... И каждый-то раз, видать, чего-то находили... "Да ты под мухой!" - догадался Юрий по словоохотливости человека. Пересекая двор, озаряемый светом из окон, они приближались к обшитому досками одноэтажному, с жилым полуподвалом, флигелю. - Шешнадцать лет тому я перенял от Пахомыча... он был тут дворник, мужчина взялся за дверную ручку и отпрянул в сторону. "Поклон отвесит?" - предположил Вакер. Но тот, вроде уже и начав сгибаться, не поклонился, а ребячливо хихикнул и распахнул дверь. Юрия обдало застарелым душком рухляди, квашеной капусты, гниющего дерева. Он пошёл было по лестнице вниз - провожатый ухватил за локоть: - Не, не-е, вон туда!.. Четыре дощатые ступени вели наверх в коридор. Дворник постучал кулаком в первую же, слева, дверь, на которой сохранялись клочья овчинной обивки. Открыла упитанная старушка в пёстреньком ситцевом платке. Секнув незнакомца смекалистыми глазками, выслушала дворника: - Встречай человека, Мокеевна! Это к Пахомычу.