Посол Петра Великого

– Ты думаешь, что я брошу своего большого русского медведя? – томным голосом произнесла красавица, не делая попыток вырваться из крепких рук государя.

Она слегка повернула голову и вызывающе посмотрела на незнакомку, сидящую в санях. Пётр Алексеевич отследил направление её взора. Марфа в это время с любопытством разглядывала обнимающуюся пару. Для неё это было в диковинку. В Москве Иоанна Васильевича за такое прилюдное, безнравственное деяние можно было бы дорого поплатиться.

– Кто это? – надменно спросила Анна, указав недовольным взглядом на продолжающую в присутствии царя сидеть в санях девушку.

– Да так, не обращай внимания. Жена одного из моих новых слуг! – пожал плечами царь и ещё крепче сжал в своих объятиях всадницу. – Представляешь, ему сегодня удалось спасти мою жизнь! А я ведь мог до тебя и не доехать!

Анна лишь глухо ойкнула да недовольно посмотрела на государя. Затем отстранилась и фыркнула:

– Ты мне делаешь больно, русский медведь!

Тут подъехала карета, установленная на полозья, покрытая лаком и богато отделанная золотом. На её двери красовался золочёный вензель Лефорта. Владелец кареты, опережая своего кучера, стрелой метнулся к двери, открыл её и – широким жестом пригласил государя сесть на мягкие, ярко-красные бархатные сиденья:

– Прошу, мой государь! Во дворце уже всё готово к встрече!

Пётр Алексеевич взял под руку Анну и не торопясь повёл её к карете. Та в это время сравнивала оттенок цвета обивки сидений в карете с цветом своего наряда. Оттенки совпали идеально, и дама удовлетворённо улыбнулась. Она хорошо помнила, с кем каталась в этой карете и почему цвет обивки так подходит к её платью.

Проходя мимо Лефорта, царь приостановился и сурово посмотрел на своего фаворита. Отчего тот стал белее недавно выпавшего снега. Наступила полная тишина. Казалось, что даже шумящий в вершинах елей ветер смолк. Пару минут царь сурово смотрел на адмирала, с которым ещё совсем недавно вместе отбивал у турок крепость Азов. Но вдруг громко рассмеялся, отпустил руку Анны и схватил в объятия Лефорта.

– А всё-таки порадовал ты меня своим фейерверком, дружище! От души порадовал! Умеют же европейские черти праздники красиво оформлять! А у нас сегодня Масленица, а значит, и праздник для Всешутейшего, Всепьянейшего и Сумасброднейшего Собора! Посему всех приглашаю принять самое непосредственное участие в торжествах! Приказываю пить, веселиться и радоваться всем! Кого замечу в неискренности отмечания нашего праздника – будет лично мною наказан штрафной из «Двуглавого Орла»!

Пётр Алексеевич задорно рассмеялся и внимательно оглядел своих соратников. Те понимающе заулыбались. Они прекрасно знали объём сего царского штрафного сосуда.

– Прости ещё раз, государь, что своим фейерверком твоих зверей распугал! – низко склонившись в поклоне, произнёс Лефорт. – Сейчас же прикажу немедленно сыскать твоих сбежавших медведей и вернуть их тебе!

– Что дикие звери, мой дорогой Франц! Главное – это чтобы мои люди в трудный для меня момент зверьми не оказались. Не струсили да не сбежали бы от меня, а тем паче – не впились бы мне зубами в горло со звериной злобою и не разорвали бы на части!

Пётр Алексеевич резко сменил выражение лица. Он перестал улыбаться и с суровым видом осмотрел собравшихся. Никто не посмел и слово молвить в своё оправдание. Все лишь склонили в почтении головы, давая понять царю, что они в полной его власти. Анна сразу же отвела взгляд в сторону, будто бы и не расслышала речь царя. Она стала рассматривать растущую на берегу реки высоченную ель. Там кукушка пристраивалась в чьём-то заброшенном гнезде. Немка усмехнулась, посмотрела в глаза царя и – поспешно сделала глубокий реверанс, будто бы ненароком показывая тому выступающие из декольте округлые груди. Усы Петра Алексеевича тут же затопорщились, и он оглянулся. Но никто, кроме него, не смотрел на выставленные напоказ прелести Анны. Его свита продолжала стоять, почтенно склонив головы. Царь довольно крякнул и приказал:

– Едем во дворец! Гулять сегодня будем до упаду! Как-никак, а у нас праздник Всепьянейшего Собора!

Посадив Анну в карету и уже поставив ногу на ступеньку, он спохватился и дёрнул за рукав направившегося к лошади Лефорта:

– Как остальные мои люди? Все живы?

– С остальными твоими людьми ничего страшного не произошло, Пётр Алексеевич. Думаю, что сейчас они уже все во дворце. В отличие от твоей упряжки, их «скакуны» были не столь ретивы, как твои, и далеко убежать не успели. Мои люди поймали их всех.

Пока царь замешкался, Меншиков уже успел протиснуться в карету и теперь с довольным видом выглядывал в открытую дверь и тайком показывал Николаю язык. В нём взыграло чувство собственника на право быть первым подле государя. Теперь он таким образом показывал конкуренту на свой высокий статус и на то, что хоть Николай и князь, но ему ещё очень далеко до истинной власти царского камердинера.

Лефорт распорядился отдать Николаю лошадь, на которой приехала Анна. А сам в качестве десятника царского эскорта ускакал вместе с государем, оставив сыскарю для сопровождения одного из своих солдат.

Лошадь у Николая была лишь одна, и пришлось посадить Марфу перед собой. Девушка робела. Она первый раз в жизни ехала подобным образом, но её одновременно распирало от чувства гордости, что именно её муж оказался вновь столь ловким и спас жизнь не только её, но и царя. В этом странном путешествии многое для неё было удивительным и впервые.

Путь на лошадях оказался не столь долгим, и вскоре они уже подъезжали ко дворцу адмирала Лефорта. Это было весьма помпезное сооружение, хотя ещё и не вполне достроенное до конца. Архитектор наметил целый комплекс строений, уникальный для всей Москвы, ибо построены они были в новом европейском стиле, что для России того времени являлось ещё великой редкостью. Многие горожане приходили в Немецкую слободу, чтобы увидеть своими глазами это архитектурное чудо, в котором жил один из самых богатых фаворитов царя. Он был швейцарцем по происхождению, а именно – Женева была тем городом, где родился сей амбициозный человек, имевший великую тягу к авантюрному стилю жизни, а также – к роскоши и ко всему прекрасному, начиная с женского пола и заканчивая дорогими вещами. Ну и, конечно, он безумно любил дворцы. Именно он познакомил Петра Алексеевича с Анной Моне, дочкой простого немецкого винодела. Девушкой весьма богатой внешними данными, но из низов. Что тем не менее не мешало ей довольно прохладно относиться к притязаниям государя, а вместе с тем управлять им. Она уступала Петру Алексеевичу и одновременно оставалась для него недоступной. Царя это и расстраивало, и в то же самое время неистово заводило. Он не отпускал её от себя, хотя ему и передавали ползущие по городу сплетни про его немецкую пассию. Горожане шушукались, что она, дескать, околдовала царя, тем самым отвадив того от настоящей жены, и отвернула государя от исконно русских обычаев и главное – от веры православной. Люди считали, что оттого Петр Алексеевич и глумится над священниками всякими несуразными выходками, хотя на деле причина сего поведения Петра Алексеевича крылась совсем в другом. Несмотря на все разговоры, государю хотелось безмятежно верить, что эта женщина его всё-таки любит. Но кто из мужчин может сказать, что он до конца понял свою женщину? Если вы себя считаете таковым, то трижды подумайте, прежде чем об этом ей заявить. Поговаривают, что Анна Моне, до того как стать первой фрейлиной царя, имела весьма тесную связь с Лефортом.

Что сейчас на самом деле в это мгновение происходило в очаровательной головке Анны – никто не знал. Но когда Николай с Марфой вошли в приёмный зал, то увидели её сидящей за столом подле царя, который был в одежде голландского моряка, а в противоположность простому виду государя его избранница была одета в дорогое платье и с короной на голове, украшенной настоящими бриллиантами.

В зале творился самый настоящий балаган. Бегали и кувыркались с бубенцами в руках клоуны; отпускали остроты шуты; прямо по столу, между тарелками и бокалами, расхаживали карлики и подливали всем участникам Всешутейного, Всепьянейшего и Сумасброднейшего Собора вино из сосудов, напоминавших огромные фаллосы. Николай немного смутился и посмотрел на Марфу, у которой вновь зарделись щёки, и она стала усердно разглядывать мозаичный пол, который, как и весь дворец Лефорта, был просто великолепен. Что Николая ещё больше удивляло, так это то, что царь сидел вместе со всеми, а во главе стола находился человек, который в весёлом царском поезде ехал верхом на бочке с вином. Он сидел на троне, который возвышался над всеми сидящими за столом. В ризе и митре с Бахусом. В одной руке посох с Адамом и Венерой, а в другой – полная вина огромная чаша с тем самым «Двуглавым Орлом». Князь-папа время от времени потягивал из чаши вино. А подле «его святейшества» стояла бочка с вином. Та самая, на которой духовный пастор Всепьянейшего Собора приехал на праздник. Карлики регулярно подходили к бочке и наполняли вином стеклянный «мужской сосуд», из которого затем разливали живительное зелье собравшимся за столом. Друзья Николая сидели аккурат напротив царя и его «царицы» и о чём-то беседовали. Тесть помахал Николаю рукой и хотел предложить ему и Марфе расположиться рядом с ними, но, посмотрев на встающего с кресла царя, передумал.