Страница 13 из 30
Тогда я не задавался вопросом, кто убил Кеннеди, но так или иначе, ты прислушиваешься. Вокруг поговаривали: «Посмотрите-ка, у кого есть мотив!» Линдон Джонсон жил в Техасе и очень хотел быть президентом. Он был одним из самых влиятельных сенаторов и отдал все это только за пост вице-президента? От президентства его отделяла лишь маленькая пуля, и я уверен, что он ненавидел Кеннеди и организовал убийство, чтобы занять его пост. Такова моя теория.
В восьмом классе я по какой-то причине увлекался наукой, и когда пошел в девятый, то записался во все естественнонаучные классы. Сейчас мне с трудом в это верится. Четыре года, забитых наукой! В девятом классе я познакомился с Тоби Килером, и он рассказал мне, что его отец был художником – нет, не дома красил, а рисовал картины, вот так, бум! В моей голове будто бомба взорвалась. Огромная водородная бомба. Я сразу понял, чем хотел заниматься. Но мне приходилось ходить в школу, а старшая школа была просто кошмаром. Просто находиться в том здании по нескольку часов казалось нелепым. У меня есть всего три воспоминания, связанных со школой, и все они не очень хорошие. Помню как просил Сэма Джонсона: «Скажи мне, скажи, скажи!». У нас была контрольная, он подсказывал мне ответы, а я пытался их запомнить, чтобы написать ее. Я никогда не учился и не мог бросить эти научные классы. В итоге я вылетел из совета учеников, потому что отказывался идти в класс по физике. Вместо этого я сидел у кабинета школьного руководства и умолял: «Избавьте меня от этого; я не хочу быть физиком», а они говорили: «Дэвид, в жизни есть вещи, которые приходится делать независимо от того, нравятся они тебе или нет». Мой младший брат с детства увлекался электроникой и с этим в итоге и связал свою жизнь, и я был уверен, что все с детства знают, чем будут заниматься. Нас просто должны забирать из школы и позволять концентрироваться на том, что для нас важно, что бы это ни было. Ну и ну! Я же мог рисовать все то время, что потратил на школу! И я не помню ничего, что выучил в школе.
На следующих выходных после нашего знакомства Тоби Килер отвел меня в студию своего отца, на тот момент у Бушнелла была невероятная студия в Джорджтауне. Я видел ее всего раз, а затем узнал, что он перебрался из Джорджтауна в Александрию, где снял целое здание. Я тоже хотел свою студию, и Бушнелл предложил мне снять комнату у него. Я обсудил это с отцом, и он сказал: «Я заплачу половину, но только если ты найдешь работу и будешь оплачивать другую половину». Так я устроился в аптечный магазин «Гертерс» и развозил лекарства на красно-белом джипе. Это был открытый джип с механической коробкой передач. Поверить не могу, что занимался этим. Мне необходимо было выяснять адреса людей и развозить им лекарства, а это была большая ответственность. По выходным я иногда подрабатывал в табачном отделе «Гертерс». В те времена к Бушнеллу часто заходили модели-натурщики, и я часто наблюдал за тем, как он их рисует и рисовал сам, а Бушнелл постоянно пил кофе. Парень по имени Билл Лэй хотел работать со мной в одной комнате, но пропал.
Джек начал работать в моей комнате у Бушнелла, но она была слишком тесной для нас двоих, и мы переехали в студию над обувным магазином. Нашу квартирную хозяйку звали миссис Марсиетт, и у нее не было зубов. Она очень много на нас жаловалась: «Я не собираюсь всю ночь жечь свет для двух бродячих котов; уберитесь; мне дурно; я не знаю, почему сдаю комнату вам» – и ее было очень много. Когда я включал свет в своей комнате хотя бы на секунду, то видел полчища тараканов, которые моментально разбегались. Это место кишело тараканами, но и у Джека, и у меня были комнаты, и у нас была кухня, и здесь было очень здорово рисовать.
На чердаке надо мной и Джеком жил парень, которого звали Радио. Мы с ним познакомились. Он был горбат и взбирался по этим действительно узким ступенькам, ведущим к деревянной двери с висячим замком на ней. За этой дверью была его комната. Радио не мог похвастаться достаточным количеством зубов, а по его комнате было разбросано порядка пятидесяти порножурналов, были также плита, на которой он готовил стейки – просто стейки – и дешевый крепкий ликер. Он работал телефонистом в цирке: путешествовал по городам, опережая свой цирк, звонил богатым предпринимателям и просил их пожертвовать деньги неимущим детям на цирк. Труппа снимала комнату неизвестно где, и всего в цирке имелось двенадцать телефонов, за каждым из которых сидели ребята и совершали звонки. Вот это схема. В цирк отправляли от силы один автобус с детьми, а остальное прикарманивали. Радио говорил: «Меня зовут Радио, потому что меня нельзя выключить». У нас с Джеком был телефон, и однажды ночью он спустился к нам и спросил, мог ли он им воспользоваться. Мы сказали: «Конечно, Радио», – и он подошел к маленькому столику со стоявшим на нем дисковым телефоном. Его рука начинает набирать номер, и номер набирается в одну секунду. Я никогда не видел, чтобы кто-то так набирал. Как будто он положил на диск все пальцы сразу и через долю секунды уже разговаривал с кем-то на том конце провода. Если бы вы закрыли глаза, то услышали бы высокодуховного святого, который рассказывает о несчастных детях. Радио был невероятен.
Рядом с дверью миссис Марсиетт жила Фрэнки Уэлч, девушка, очень похожая на Дорис Дэй, если бы та была брюнеткой. Та часть дома выходила на здание городского совета, но ее состояние оставляло желать лучшего, и Фрэнки Уэлч была первой, кто там поселился. Она была очень дальновидной и держала модный магазин, где продавала одежду. Она также была дизайнером одежды и в конце концов очень сблизилась с Бетти Форд, начав шить одежду для нее. Когда она узнала, что мы художники, она попросила меня рисовать подписи маслом, и это действительно выглядело очень стильно. Но вскоре миссис Марсиетт попросила нас съехать. Мы постоянно гуляли по ночам и оставляли свет включенным, а она платила за электричество, к тому же весь дом заляпали краской. Мне не приходилось уезжать из места лучше, чем было там. Мы не устраивали бардак нарочно, просто когда рисуешь, везде остается краска. После того, как мы съехали, я один раз видел Радио. Он был в городе, этот горбун с побитым маленьким чемоданом, ждал автобус, который должен был отвезти его в следующий город.
В старшей школе я часто посещал врача, потому что у меня были сильные спазмы кишечника из-за нервов и неправильного образа жизни. Тогда у меня была жизнь в студии, жизнь в братстве, жизнь дома, и я не хотел, чтобы они пересекались. Я никогда не приглашал друзей домой и не хотел, чтобы мои родители о чем-то знали. Я знал, как вести себя дома, и это поведение отличалось от того, которого я придерживался в братстве и в студии. Я испытывал постоянное напряжение и нервозность из-за того, что вел три различные жизни.
Мир искусства Нью-Йорка меня не интересовал, и поступление в колледж там не значило для меня много. Не знаю, почему я выбрал именно Школу Музея изящных искусств в Бостоне – это просто всплыло у меня в мозгу. Я хотел в Бостон. Название института звучало так круто, но мне в нем совсем не понравилось. Я даже почти не посещал занятия, потому что боялся выйти из квартиры. У меня была агорафобия, и до сих пор чуть-чуть сохранилась. Мне не нравится выходить на улицу. Отец сказал, что мне следует найти соседа по комнате, потому что квартира обходилась слишком дорого, и я повесил в институте объявление. На него отозвался парень по имени Питер Бланкфилд – который позже сменил имя на Питер Вольф и стал солистом в группе J. Geils Band. Он пришел ко мне и сказал: «Хочу быть твоим соседом». Я сказал: «Хорошо», – и он въехал в ту же ночь.
У другого парня, Питера Лаффина, был грузовик-пикап, и как-то раз мы трое сели в него и поехали из Бостона в Бруклин или Бронкс или куда-то еще за вещами Питера. Они курили травку в машине, а я никогда не курил – меня и так уносило от того, что я в машине, – и они давали мне затянуться. Они знали, как действует марихуана, и знали, что я не знаю, и говорили: «Эй, Дэвид, вот бы сейчас пончика, а?». Я отвечал: «Я бы съел пончик!». Мы брали вчерашние пончики, и я так спешил их съесть, что вдыхал горы сахарной пудры в легкие. Надо было соблюдать осторожность.