Любовь по обмену

— Что? — Бормочу на русском, опешив от такой наглости.

Как сказать по-английски «вот еще» или «больно мне надо»?!

Так и не придумав, возмущенно надуваю губы и отворачиваюсь.

— Надеюсь, вышла досадная ошибка, и его отправят обратно. — Срываюсь с места и иду на кухню к единственному человеку, который может помочь нам во всем разобраться. — Этот парень не просто не воспитан, он — настоящая самовлюбленная задница!

В эту секунду отец как раз заканчивает говорить по телефону. Поворачивается ко мне, и я вижу мечтательное выражение, застывшее на его лице. Он кажется довольным, его глаза хитро блестят, уголки губ приподнимаются в улыбке.

— Зайка, почему ты не говорила мне, что отец Челси — известный бейсболист?

Борясь с желанием разбить что-то из посуды, застываю у обеденного стола.

— А это имеет какое-то значение?

— Да… — Папа бросает заинтересованный взгляд в сторону гостиной. — Очень большое значение…

— И что изменит факт того, что этот хам из богатой семьи?

Он кладет руку на мое плечо и несколько раз похлопывает:

— А то, что мы покажем этому иностранцу всю мощь русского гостеприимства. И сделаем все, чтобы он освоился. — Папа ласково касается подушечкой указательного пальца кончика моего носа. Будто бы мне пять лет, а не восемнадцать. «Что за детский сад?» — А ты поможешь ему с учебой, зайка. Поняла?

Что?! Чего это ради?! У меня чуть дар речи не пропал.

— Но почему? — Только и смогла выдавить, косясь на чужестранца, презрительно морщившего нос при взгляде на обстановку нашего дома.

— Потому что отец Джастина щедро оплатит наше терпение. Вот почему.

— Но он ведь не собирается учиться! — Я сама не заметила, как повысила голос. — Этот Джастин собирается сделать все, чтобы быстрее уехать назад! Его вышвырнут, и я не смогу поехать в следующем году в Штаты. Мне просто не позволят, потому что я «не оказала теплый прием и не создала должных условий» для студента по обмену!

— Значит, мы сделаем все, чтобы он остался здесь на ближайшие полгода. — Папа потирает ладони, натягивает на лицо широкую улыбку и следует в гостиную.

— Ради чего? Ради денег? И сколько он тебе пообещал?

Но мой протест ничего не значит для моего отца, когда перед ним маячит возможность покрыть все наши долги.

— Сынок, — он подходит к Джастину и указывает на лестницу. — Пойдем, посмотрим твою комнату!

— Не трудись, — ворчу, тяжело вздохнув, — он не понимает абсолютно ни шиша.

Приближаюсь к гостю:

— Бери свои вещи. — И киваю наверх. — Твоя комната. Там.

Мне так обидно. Я злюсь. На папу, на американца, на себя и на безвыходность всей ситуации. Поэтому стараюсь не смотреть в сторону Джастина. К тому же заранее знаю, что увижу в его глазах — чувство собственного превосходства, не знающее никаких границ.

Поднимаюсь вверх по лестнице самой первой, а когда, наконец, оборачиваюсь, вижу все ту же самодовольную ухмылочку на его лице.

Вот же наглец!

Отворачиваюсь и ускоряю шаг.

— Мы ведь не можем поселить его в комнате с нашей дочерью? — Беспокойно спрашивает мама, откуда-то из-за спины.

— Конечно же, нет, Люда! — Отвечает папа. Его голос, как растопленный мед. Я не вижу его лица, но знаю, что он продолжает «гостеприимно» улыбаться. — Пацан поживет в комнате Степана.

— Да. — Мне не удается удержаться, чтобы не съязвить. — Пусть разнесет там все к чертям. — Поворачиваю по коридору и толкаю дверь в комнату брата. — И не забудь поставить ему там пепельницу, а то все горшки с цветами загадит! А нам выдай противогазы!

— Не переживай, дочь. — Папа проходит мимо меня и радостно указывает гостю на комнату. — Сделаем мы из него человека, и не таких перевоспитывали. — Заметив, что парень замешкался, потрясает рукой. — Ну, входи, входи. Вэлкам! Правда, здесь всего одно окно, и нет отдельной ванной комнаты, зато имеется неплохой компьютер. И вид прямо на улицу. Тебе будет не скучно. — Цыкает на меня. — Переводи, переводи!

Медленно поворачиваюсь к Джастину и устало произношу:

— Папа говорит, что мы хотели поселить тебя в сарае, но, к сожалению, у нас его нет. — Взмахиваю рукой. — Поэтому, вот.

— Будь, как дома! — Подсказывает папа, улыбаясь.

— Курить в доме строго запрещено. — Перевожу я.

— Проходи, сынок. — Снова папа.

— Отбой в одиннадцать. — Я.

— Смелее. — Он.

— Шевели ногами. — Я.

Смерив нас по очереди недоверчивым взглядом, парень входит в комнату.

Боже, как же мне нравится следить за его реакцией. В ней всё — обреченность, мольба, трагедия, ужас.

Да, милый, тебе придется несладко. Это тебе не роскошный папенькин особнячок у моря с прислугой, кинотеатром, тренажеркой и бассейном. Это комната моего разгильдяя-брата.

И это — Россия, детка!

Джастин

Непостижимо.

Еще вчера единственной моей неприятностью было нежелание отца слушать и слышать меня, сегодня — вот, все это. Темная комнатка размером с гардеробную, низкие потолки, узкая кровать, стол со старым компьютером на нем, простой деревянный стул и осенняя хмарь за окном. Точнее, десятки разношерстных домов, выстроившихся вдоль кривой серой улочки.

Смотрю через стекло и не верю своим глазам. Как живут все эти люди? Им самим приятно смотреть в окна? Почему все такое… разное? Разве никто не контролирует внешний вид строений?

Соседский дом, виднеющийся из-за забора, — просто мини-амбар. Деревянный, маленький, всего два окна. Следующий — натуральный скворечник в три этажа. Дальше по улице — ассорти из каменных замков с коваными заборами и понатыканных друг на друге замысловатых клетушек. И у каждого во дворе какие-то холмики. Что это? Может, грядки? Они что, выращивают… овощи?

Самое интересное — все вокруг кажется ужасно неухоженным у одних и картинно роскошным у других. У нас же такого не встретишь: каждый район обычно выдержан в собственном стиле, и оговорены все мелочи, начиная от высоты, цветовой гаммы и материалов, используемых в строительстве специально нанятой фирмой, заканчивая высотой и формой газона перед домами. Проложили тебе пешеходную дорожку перед домом — получаешь счет на оплату, провели освещение, поставили почтовый ящик — то же самое. Никто тебя и не спрашивает. Порядок, демократия.

А тут что? Мрак. Не удивительно, что в этой стране никто почти никогда не улыбается. Кроме родителей Зоуи — те все еще старательно делают вид, что ужасно рады меня видеть. Достаю смартфон, щелкаю серый пейзаж за окном и отправляю в Инстаграм. Не забываю и о геолокации — пусть она будет вместо ответа на десятки пропущенных звонков, сообщений в ватсапп и твиттер. У меня нет сейчас ни сил, ни желания общаться ни с кем из парней.

Я зол. Ужасно зол.

Оборачиваюсь.

Родители Зоуи все еще здесь. Стоят на пороге комнатенки, улыбаются. Отец поглаживает тыльной стороной ладони гладко выбритую щеку, мать нервно теребит край сиреневой кофточки. Забавные. Он — высокий, подтянутый для своего возраста, светловолосый мужчина, она — худенькая брюнетка, ростом доходящая ему до плеча. Надо будет спросить у девчонки, как их все-таки зовут. Хотя незачем. Я же не собираюсь здесь задерживаться, ведь так?

Они что-то говорят, пытаются объяснить, указывают на мой багаж. Хмурюсь, пытаясь понять, что же именно. Кажется, это что-то вроде «располагайся» или «будь, как дома». Наверное.

Пожав плечами, склоняюсь над сумкой, лежащей на кровати. Открываю замок, достаю оттуда скейт. Предки Зоуи тихо перешептываются. Ее мама не верит своим глазам, подходит ближе и заглядывает внутрь.

На дне сумки остаются лежать четыре одинаковых черных футболки, три простых белых, кепка, две кофты и джинсы. Три одинаковых пары. Еще где-то в боковом кармане должно быть нижнее белье. А, вот и самое главное — наушники. Достаю их, всовываю в уши, подключаю к телефону и врубаю музыку громче.

Мама Зоуи о чем-то переговаривается с мужем, указывает на мои вещи, картинно хватается за сердце. А я ложусь на постель и тупо закрываю глаза. В этой стране, видимо, никто не знает о понятии «личного пространства». Может, хоть так догадаются. Вскоре фоновые звуки стихают — кажется, они ушли.