Метро

Но к их счастью, оказалось на Савёловской нечто, что спасло и их, и всю Савёловскую, а может, и всю Серпуховско-Тимирязевскую линию: они ещё только подъезжали, взмыленные, крича дозорным о смерти, которую им удалось пока обогнать, но которая летела за ними по пятам, а те уже спешили, расчехляли какой-то внушительный агрегат на своём посту. Был это огнемёт, наверное, собранный местными умельцами, но такой мощный, что немногие армейские виды оружия могли с ним равняться. И как только показались передовые крысиные отряды, и всё нарастая, зазвучал из мрака шорох и скрежет тысяч крысиных лап, дозорные привели огнемёт в действие, и не отключали уже, пока не кончилось горючее. Ревущее оранжевое пламя заполнило туннель на десятки метров вперёд, и жгло, жгло крыс не переставая, десять, пятнадцать, двадцать минут, и туннель наполнился вонью, мерзкой вонью палёного мяса и шерсти, и диким крысиным визгом... А за спиной дозорных с Савёловской, ставших героями и прославившимися на всю линию, замерла остывающая дрезина, готовая к новому прыжку, а на ней - пятеро мужчин, спасшихся со станции Тимирязевская, и ещё один спасённый ими ребёнок. Мальчик. Артём.

Крысы отступили. Их безмозглая могучая воля была сломлена одним из последних изобретений человеческого военного гения. Человек всегда умел убивать лучше, чем любое другое живое существо.

Они схлынули, и обратной волной вернулись в огромное царство, истинные размеры которого не были известны никому. И все эти лабиринты, лежавшие на неимоверной глубине, были так таинственны и странны и, казалось бы, совершенно бесполезны для работы метрополитена, для осуществления всем известных его функций, что не верилось даже, несмотря на заверения авторитетных людей, что всё это были сооружено людьми, обычными метростроевцами.

Один из этих авторитетов даже был раньше, ещётогда, помощником машиниста электропоезда. Таких людей почти и не осталось, и были они в большой цене, потому что на первых порах они были единственными, кто не терялся и не поддавался страху, оказываясь вне удобной, скоростной и безопасной капсулы поезда в тёмных туннелях Московского Метрополитена, в этом кишечнике мегаполиса. И потому что все на станции относились к нему с таким почтением и детей своих учили тому же, Артём наверное и запомнил его, на всю свою жизнь запомнил - измождённого худого человека, зачахшего за долгие годы работы под землей, в истертой и выцветшей форме работника метрополитена, уже давно потерявшей свой первоначальный шик, но всё ещё надеваемой с той гордостью, с которой адмирал облачается в свой парадный мундир, и всё ещё внушающей благоговение простым смертным. И Артёму, тогда совсем ещё пацану, виделась в тщедушной фигуре помощника машиниста несказанная стать и мощь... Ещё бы! Ведь работники метро были для всех остальных всё равно что проводниками-туземцами для научных экспедиций в дремучих джунглях. Им свято верили, на них полностью полагались, от их знаний и умений зависело полностью выживание остальных. Они зачастую возглавляли станции, когда распалась система единого управления, и метрополитен из комплексного объекта гражданской обороны, огромного противоатомного бомбоубежища, предназначенного для спасения части населения в случае ядерной атаки, превратился во множество не связанных единой властью станций, погрузился в хаос и анархию. Станции стали независимыми и самостоятельными, своеобразными карликовыми государствами, со своими идеологиями и режимами, лидерами и армиями. Они воевали друг с другом, объединялись в федерации и конфедерации, сегодня становясь метрополиями воздвигаемых империй, чтобы завтра быть поверженными и колонизированными вчерашними друзьями или рабами. Они заключали краткосрочные союзы против общей угрозы, чтобы, когда угроза минует, с новыми силами вцепиться друг другу в глотку. Они самозабвенно грызлись за всё: за жизненное пространство, за пищу - за фермы белковых дрожжей, плантации грибов, не нуждающихся в дневном свете, чтобы взрасти, и за свиные фермы, где бледных подземных свиней вскармливали бесцветными подземными грибами, и, конечно, за воду, то есть, за фильтры. Варвары, не могшие починить пришедшие в негодность фильтрационные установки на их станциях, и умирающие от отравленной излучением воды, бросались со звериной яростью на оплоты цивилизованной жизни, на станции, где исправно действовали генераторы и регулярно ремонтировались фильтры, где взращённые заботливыми женскими руками, буравили мокрый грунт белые шляпки шампиньонов и сыто хрюкали свиньи в своих загонах. Их вёл вперёд, на этот бесконечный отчаянный штурм, инстинкт самосохранения и извечный революционный принцип - отнять и поделить. Защитники благополучных станций, организованные в боеспособные соединения бывшими профессиональными военными, до последней капли крови отражали нападения вандалов, переходили в контр-наступления, с боем сдавали и отбивали каждый метр межстанционных туннелей. Станции копили военную мощь, чтобы отвечать на набеги карательными экспедициями, чтобы теснить своих цивилизованных соседей с жизненно важного пространства, если не удавалось достичь договорённостей мирным путём, и наконец, чтобы давать отпор всей той нечисти, что лезла изо всех дыр и туннелей. Всем тем странным, уродливым и опасным созданиям, каждое из которых вполне могло привести в отчаяние Дарвина своим явным несоответсвием всем законам эволюционного развития. Как разительно ни отличались бы от привычных человеку животных все эти твари, то ли всегда обитавшие в глубинах, а сейчас потревоженные человеком, то ли переродившиеся из безобидных представителей городской фауны в исчадий ада под невидимыми губительными лучами, они всё-таки тоже были продолжением жизни на земле. Искажённым, извращённым, но всё же продолжением. И подчинялись они всё тому же главному импульсу, которым ведомо всё органическое на этой планете.

Выжить.

И чтобы выжить - размножаться.

И чтобы выжить - сражаться.

И убивать других - чтобы выжить.

Артём принял белую эмалированную кружку, в которой плескался их, собственный, станционный чай. Был это, конечно, никакой не чай, а настойка из сушёных грибов, с добавками, потому что настоящего чая всего-то и оставалось - ничего, и его и экономили, и пили только по большим праздникам, да и цена ему была в десятки раз выше, чем их грибной настойке. А всё-таки и своё варево у них на станции любили, и гордились им, и называли "чай". Чужаки, правда, с непривычки сначала отплёвывались, но потом ничего, привыкали. И даже за пределами их станции пошла об их чае слава - и челноки пошли к ним, сначала - рискуя собственными шкурами, поодиночке. Но чай их пошёл влёт по всей линии, и даже Ганза заинтересовалась их чаем, и потянулись на ВДНХ большие караваны, за их волшебной настойкой. И деньги к ним потекли. А где деньги - там и оружие. Там и жизнь. И с тех пор, как на ВДНХ стали делать этот самый чай, станция и стала крепчать, потекли сюда настоящие, хозяйственные люди с окрестных станций и перегонов, и пришло процветание.