Золото скифов

В изголовье большой кровати висел портрет красивой женщины, которой на вид было бы около сорока лет, сидящей в высоком резном кресле с гербом на спинке в виде головы льва, на фоне тёмной драпировки. Она была одета в тёмное бархатное платье, с накинутым на плечи норковом манто и в колье с изумрудами. Как понял Роман, портрет, скорее всего, был изображением покойной жены Олбериха Морица, Эльзы Карловны фон Ригер.

Лицо старика казалось болезненно бледным, у кровати на приставном столике на колёсиках находились какие-то лекарства, тонометр в темной бархатной коробке, градусник, большой стакан и графин с водой.  Олберих Мориц пригласил Райнгольда присесть в стоящее  у стола кресло для посетителей. Дворецкий увидев, что его услуги больше не требуются, аккуратно прикрыл за собой дверь и молча удалился.

– Как вы уже знаете Роман Генрихович, у нас произошло великое несчастье, – начал срывающимся, но твёрдым голосом старик Мориц свой разговор с Райнгольдом, – уже как две недели тому назад, пятого числа в Коктебеле, на нашей яхте трагически погиб мой сын. Мой единственный сын Карл, – старик сделал паузу, видимо разговор давался ему с большим трудом, – обстоятельства его безвременной смерти, а точнее гибели, вызывают у меня ряд вопросов, хотя следствие уже пришло видимо к своим выводам. Карл был найден на нашей яхте, сгоревшей у причала в нашем  яхт-клубе,  с огнестрельным ранением в голову… Мне говорят, что это он сам застрелился, в его руке якобы был найден пистолет. Но я не верю. Как мог застрелиться человек… Мой сын… Имея чувство долга перед семьёй, перед детьми, перед свои отцом наконец…. Как он мог уйти не поговорив со мной… Он бы ни когда так не поступил, не уронил бы честь семьи, что бы не случилось.

       Видимо силы на какое то время оставили Морица, его глаза закрылись. Через некоторое время, собравшись с силами, Мориц продолжил:

– Я получил значимые для меня рекомендации в Вашей компетенции и порядочности, есть ещё ряд имеющих для меня значение обстоятельств, по которым я вынужден был обратиться за содействием именно к вам. Я уверен, что вы приложите все усилия, что бы выяснить всё, что случилось с Карлом и если в этом есть виновные, я хочу, что бы они были наказаны, не богом, не судом, а вами… Вашей рукой, но моей волей… Вы понимаете это, я хочу, что бы они сгорели в аду…  Роман был поражён речью старика, конечно, он списывал это всё на волнение и боль его утраты, но покарать кого то даже за деньги он был не готов, это же не личная вендетта…

Увидев его сомнения Олберих Мориц сказал:

– Пока вам надо выяснить все обстоятельства гибели сына. Вот вам номер моего телефона, звоните в любое время. А теперь прошу меня извинить… Силы оставили меня… Деньги на расходы вам переведут по номеру телефона. Обо всём остальном побеседуйте с женой Карла Соней, она ждёт вас внизу, Юстас вас проводит….

Мориц нажал кнопку на брелоке, который находился у него рядом с подушкой. Услышав вызов хозяина, дворецкий открыл дверь в комнату и пригласил Романа проследовать за ним.

Райнгольд встал, попрощался с Морицем и спустился за Юстасом на первый этаж. Здесь его уже встречала стройная молодая женщина. Ей было на вид около тридцати с небольшим хвостиком, и она была одета в длинное траурное платье. Тёмно-каштановые волосы молодой женщины были красиво уложены в высокую строгую причёску, а лицо было сглажено лёгким макияжем пастельных тонов. Она представилась Роме как Соня Мориц и пригласила его последовать за ней, попросив дворецкого, что бы им в зал подали кофе.

Зал особняка был поистине залом, в полном смысле этого слова, как и положено в таких богатых домах. Дорогая мебель из карельской берёзы была расставлена вдоль стен. У глухой стены напротив огромных римских окон в пол, стоял громадный овальный стол, на резных массивных ножках, из того же гарнитура, что и вся мебель в зале, его массивная столешница играла на солнце замысловатыми янтарными переливами среза натурального дерева и была предметом настоящей роскоши. Вокруг красивого стола стояло двенадцать  массивных стульев с резными высокими тронными спинками, в средине которых было изображение резной головы льва.  На столе были сервированы два прибора для завтрака, одно место напротив другого.  Соня показала рукой на место для Романа, сама села напротив него. Здесь, как и во всём остальном доме висели картины, в дорогих багетных рамах и на больших трофейных розетках были вывешены головы кабана, буйвола и оленя с прекрасными ветвистыми рогами на восемь отростков, видимо кто-то из хозяев дома увлекался спортивной охотой или им близка была эта тематика.

– Роман Генрихович, вы можете называть меня просто Соней, – обратилась к нему жена Карла, – так нам будет удобнее общаться. Давайте, чтобы не тратить время друг друга, построим наш разговор таким образом, что вы будете задавать мне вопросы, а я на них по возможности полно постараюсь ответить. Вас это устроит?

– Да, – ответил ей Райнгольд, эта женщина своим обликом и манерой разговора, сразу вызвала в нём симпатию, – мне так будет удобно. В первую очередь я сочувствую вашему горю,  я хотел бы от вас услышать более подробную версию гибели вашего мужа, а потом задам свои вопросы, если у меня таковые появятся.

Соня утвердительно кивнула в ответ, несколько секунд помолчала, опустив взгляд в пол, видимо решая с чего начать, и стала говорить негромко, хорошо поставленным приятным голосом:

– У меня также как и у Олбериха Леопольдовича, есть сомнения в том, что мой муж покончил с собой. Но давайте я начну по порядку.  В тот день, 5 августа в воскресенье, он был на банкете в Коктебеле по случаю закладки на территории нашего яхт-клуба новой гостиницы. Это событие отмечали в клубе-ресторане «Санта Фе», который находится в курортной зоне городка, рядом с набережной. В ресторанчике есть открытая площадка под навесом, где и был заказан стол на восемь часов вечера. На банкет собирались его компаньон  по яхт-клубу Борис Спасский, инженеры ведущие проект гостиницы, кто-то из администрации Коктебеля, кто-то из налоговой и полиции. Словом нужные люди. Я не хожу на такие мероприятия с Карлом. Извиняюсь не ходила…. Хотя Карл и просил меня пойти с ним, так как все приглашённые были с жёнами, но я не люблю такие деловые нужные застолья, меня они тяготят, и Карл не стал настаивать. Что касается Бориса Спасского, то это весельчак и балагур, бывший яхтсмен, такой большой и добрый мужчина и мне кажется хороший друг.  Карл слабо разбирался в яхтах и всем, что с этим связано, но очень любил море, паруса, свободу. И вот Спасский как раз и был рекомендован ему друзьями как порядочный человек и знаток этого всего связанного с яхтами и морем. Борис сам мечтал об организации яхт-клуба, и всего с ним связанного, но своих средств у него не было. Муж  предложил ему стать управляющим яхт-клуба и тот с радостью согласился. Борис проявил себя способным организатором и с вложенными деньгами мужа дело пошло.

Потом вы знаете у нас наступило это время голосований… Мы конечно не против России и кто же теперь будет против. Но прожив почти всю жизнь в Украине, как можно так сразу рвать по живому… Словом, когда это произошло, у мужа возникли трудности с деньгами, я имею в виду большие, свободные деньги на строительство гостиницы, а это большой и затратный проект, с долгой окупаемостью как вы понимаете.  Вино, которое он поставлял в Европу через своих родственников в Германию попало под санкции, и теперь там происходят особые лавирования, что бы изменить место происхождение вина, его ввозят сначала в Черногорию, а уже от туда под маркой местного вина ввезут  Германию, где разливают на фирме нашего дядюшки. Но это вызвало дополнительные расходы на логистику маршрута, на транспортировку, новую фурнитуру, бутылки, рекламу… Начались проблемы с бизнесом в Киеве, на Карла стали давить новые власти и требовать откатов или уйти с Украины. Словом проблемы появились… Так вот, отец Карла также был на банкете, после мероприятия, когда все разошлись он уехал домой около одиннадцати вечера. Карл же после банкета, проводив всех гостей, ушёл в яхт-клуб, где хотел переночевать на нашей яхте. Муж назвал её «Райнгольд», – Рома при этих её словах невольно вздрогнул.