Страница 11 из 12
И в том, как она вдруг разводит ноги в стороны, нет ни капли желания. Я поимел столько женщин, что научился чувствовать их желание по одному взгляду, а Кира — даже если это со всего размаху лупи по моему самолюбию — совершенно меня не хочет.
— Как ты там любишь говоришь? — Кира тянется к моим губам, и у меня мурашки бегут по коже, так хочется швырнуть ее в проклятую воду. — У меня на тебя не встает.
— Захлопни свой поганый рот, Кира, — цежу я буквально по звукам, словно жадный ростовщик.
И все-таки вижу слезы в ее глазах, от которых взгляд покрывается мутным туманом.
Она будто здесь и не здесь, словно я держу в руках лягушачью кожу, из которой только что вылетел дракон, и мне ни хрена не смешно от такой трансформации.
— Ты просто боишься меня, — с каким-то безумием шепчет Кира, но ее слова пропитаны колким, словно стеклянные сколы, ядом злости. — Надо же, кто-то вдруг дал отпор великому Габриэлю. Ну так давай поднимем ставки.
Она тяжело дышит, грудь часто поднимается и опускается, и когда Кира приоткрывает рот, чтобы судорожно смочить языком губы, я какого-то хера вздыхаю, и все-таки убираю ладонь. Нужно срочно вымыть руки с мылом, вычистить термоядерным средством, чтобы даже под кожей не сохранилось ни капли ее запаха.
Но Кире уже все равно: мы уже так близко, что почти прикасаемся друг к другу носами.
— Хочешь трахаться, Кира? — взрываюсь я, потому что оглушение спадает одновременно с ее всхлипом, в которой столько животной потребности, что самец во мне просто не может игнорировать очевидный призыв.
— Хочу, чтобы ты исчез из моей жизни, — твердо бросает она и вдруг обнимает меня за шею, словно ядовитый плющ.
— Прекрати, блядь, корчить из себя куртизанку, — каким-то совершенно задушенным голосом, хриплю я. У меня на глотке и правда будто сотня скрюченных пальцев, и каждый жмет на болевые точки, о существовании которых я раньше даже не догадывался.
— Я не куртизанка, Эл, я шлюха, — смеется Кира. — И ты, холеный золотой мальчик, бесишься, что эта шлюха тебе не дала.
Я понимаю, что она собирается поцеловать меня своими бледными губами и крепко, до противного зуда, сжимаю рот. Боюсь дышать, потому что каждая «затяжка» ее запахом — это словно глоток сока запретного плода. Собираюсь оттолкнуть ее, послать на хер, собираюсь угрожать свернуть шею, словно безмозглому цыпленку, но не успеваю ровным счетом ничего, потому что Кира впивается в меня жалящим поцелуем, от которого я каменею.
Она — треклятая Медуза Горгона со вкусом толченой звездной пыли. Все силы уходят на то, чтобы не разжать губ, не поддаться на провокацию. Чтобы просто не сдуреть. А она нарочно, открывает рот и лижет мои губы, как какое-то животное, и это так мерзко и желанно, что я позволяю ей и дальше делать со мной это ненормальное дерьмо.
— Ты и правда шлюха. — Кого я убеждаю? Себя, ведь мгновение назад Кира сама в этом созналась.
Я хватаю Киру за плечи, сдавливаю смертельными тисками, в которых трещат ее ребра.
Хочу ее. Не как продажную девку. Просто, как Киру. И это самая дерьмовая правда моей жизни за последнее время.
А потом этот Ядовитый плющ вгрызается в мой рот, и я воплю от боли, потому что Кира едва не прокусывает мне губу. Она сплевывает кровь в бассейн, подбирает с пола полотенце — и сваливает в гребаный рассвет, словно Королева, уделавшая дракона шпилькой для волос.
Я просто стою возле бассейна и чувствую себя так, будто это не я ее хотел поиметь, а она меня — хотела и поимела, и для этого ей даже не пришлось стаскивать с меня трусы.
Это что за на хрен сейчас было?
Несколько долгих минут я бултыхаюсь в собственной беспомощности, и впервые в жизни чувствую себя на хрен отыметым по полной программе. И ее губы на моих губах, бля… Тру рот тыльной стороной ладони, до красноты, до жжения, чтобы вытравить из- под кожи впрыснутой этой гадиной отраву, но ничего не помогает. Я чувствую ее вкус сильнее, чем собственную кровь, которая теперь у меня на ладонях. Щупаю кончиком языка припухлость и морщусь от боли. Эта дрянь явно не сойдет за несколько дней, а значит, я буду носить на себе метку Киры. А это значит, что всякий раз, когда я буду пить кофе или коктейль, или тупо бухать в баре, она о себе напомнит.
Я возвращаюсь в номер с сумасшедшей башкой и полным непониманием, как же так получилось. Как я вдруг стал жертвой, хот я загонял эту дрянь как настоящий охотник. Я ведь чувствовал, как сильно она меня боится, как растягивается оголенным нервом вся сразу, до пальцев на ногах. Может, она была под кайфом?
Я практически вываливаюсь из горячего душа, смазываю дымку пара на зеркале и «любуюсь» раной на нижней губе. И за каким-то хреном скольжу по ней языком, и снова оказываюсь на грани долбаной смеси отвращения и желания. По-хорошему, сейчас самое время валить отсюда подальше. Привести мысли в порядок, придумать новый план по превращению жизни Киры в кошмар, но меня выкручивает от одной мысли, что я сяду в самолет, а она в это время будет отсасывать моему дяде, и он, возможно, будет лупить ее по заднице, чтобы старалась усерднее. И в этот момент мерзкий полудохлый ангел шепчет мне на ухо разбитыми губами: «Нет, придурок, это твоя фишка — шлепать самку по заду, и это тебе до каменного стояка хочется врезать по ее тощим булкам, пока она будет держать твой член глубоко в горле, и кончить в тот момент, когда она застонет, принимая боль как награду».
Чтобы вытравить ее вкус, извожу почти полтюбика зубной пасты, но Кира словно въелась мне в язык. Ни черта не помогает. Еще и Снежана просыпается и прется в ванну. Слава богу, хоть не трогает, а то бы я оторвал ей руки. И все равно, когда я случайно замечаю ее взлохмаченную голову у себя за спиной, нервы окончательно разъедают терпение.
Не та, блядь, голова. И не тот рот. И вообще все не то.
Я с трудом понимаю, что делаю, когда со всего размаха тараню кулаком стекло.
Снежана взвизгивает и с криками «ты больной!», вылетает наружу. А я смотрю на сотни своих отражений, которые разбегаются по спирали, и мне становится легче от того, что костяшки кровоточат.
Я трезвею. Это хорошо.
Больше никаких слабостей, только пустой трах, чтобы подарить любимому дяде эксклюзивное видео, и вытолкать Киру-блядь из своей жизни.
Сую кулак под проточную воду и, практически не чувствуя боли, вытаскиваю из кожи кусочки стекла. То, что доктор прописал для моей почти не прекращающейся эрекции.
— Дай хоть перевяжу, — спохватывается Снежана, когда я возвращаюсь в спальню.
Видимо вспоминает, что может получить сверх положенного, если будет хорошо стараться, а ее приступ истерики этому никак не способствует.
— Свали на хер и сделай так, чтобы я тебя не видел, — говорю я, накидывая рубашку.
К пяти часам вечера я успеваю купить преуспевающую электронную газету. Которая заметно портила жизнь моим изданиям. Она, конечно, не стоит тех денег, что пришлось отвалить, но я все равно не собираюсь использовать ее по назначению, разобью на пару мелких изданий, а продам по кускам. Так я обычно поступаю со всем, что усложняет мне жизнь: покупаю, ломаю и выбрасываю.
А когда я готов поверить, что жизнь налаживается, на горизонте появляется мать.
Вместе со своей вечной протеже — Анечкой из рода Беловых. Дочери того самого музыкального продюсера, который специализируется на раскрутке молодых звезд. Он и из Анечки пытается вылепить этакую Рианну отечественного разлива, но пока что продукт отцовской любви больше похож на Рианну версии «тот самый дешевый Китай».
Зато моей матери Анечка очень нравится, и она даже не скрывает, что заделалась нашей сводней. Только потому, что в руках моей семьи основные медийные каналы и издания, я не даю спелтням об их тесной дружбе расползаться дальше положенного.
Не потому, что мне неприятно быть заочно сосватанным, а из здравого расчета. Пока я хожу в статусе почетного холостяка, многие богатые папаши предпочитают не сраться со мной в открытую. Как знать, вдруг придется породниться.