Страница 47 из 53
— Трудно это, я сам всего до тридцать третьей книги учен.
— Ладно, что трудно, а все ж таки можно.
— Можно-то можно.
— Можно — так сказывай.
— Дай правый глаз выкусить — скажу.
Подумала сова — неспособна она без глаза-то. Ну, да что делать?
— Выкусывай, — говорит.
Вынул чернокнижник из смрадного рта четыре передних зуба — два верхних и два нижних. Вставил заместо их рыбьи — тонкие да длинные. Нацелился на совиный глаз.
Не успела сова моргнуть — глядь, уж и выкусил.
— Ахти, батюшки, — завопила сова. — Глазок мой, глазок!..
— Ладно, старая. За то все, что надо, сейчас узнаешь.
Плеснул он сове, чтобы кровь не шла.
Мигом рана зажила. В кровавую глазницу из красной склянки живой воды влил, взял со стола одиннадцатую книгу, развернул ее на поставце и говорит:
— Слушай…
Носом почмыхал, переносье пальцем потер и стал читать:
— А кто хочет сразу все науки произойти, тот пусть сойдет в ад и у его святейшества Асмодея снимет с левой руки перстень. В том перстне скрыта капля — слеза Асмодеева, которую пролил он в час нисхождения с неба в преисподнюю. Оную каплю проглотивший, сразу все тайны небесные и земные уразумеет.
— Слышала? — сказал чернокнижник и закрыл книгу.
Задумалась сова:
— Как достать перстень? Асмодея перехитрить?
Думала, думала, поднялась и полетела к себе в дупло.
Решила, что дома додумает.
Рыл крот ходы подземные. Около липы, в которой сова думала — земляных кучек понасыпано!
— А скажи, крот, — спрашивает его сова, — живешь ты под землей, — хитрые ходы роешь, — не знаешь ли, как в ад попасть?
— Знаю, — говорит крот.
— Как?!
— Согреши как поболе и попадешь.
— Так-то я и без тебя знаю. Как иначе?
— Иначе? Не знаю, как иначе. — И принялся за свое дело — повел ход вокруг липы.
Кого ни спрашивала сова, никто не знает, где в ад дорога. К чернокнижнику летала, добивалась, а он только усмехается.
— Что обещался, то сказал. Чего пристаешь?
— Выкуси левый глаз, только скажи!
— Зачем мне левый? левый глаз грешный.
Так и не узнала сова, как в ад ей попасть, и с тех пор каждую ночь в ад влета ищет. Порхает по земле крылом, под каждый куст заглядывает…
Ходил козел у реки, глядел в воду, бородой мотал.
Вышла из воды водяница. Села на отмели, на мелкий желтый песочек, и говорит козлу:
— Что ходишь? Давай бороду расчешу.
Сидит голая, чешет долгие волосы гребнем из рыбьей кости.
— Мне до тебя не допрыгнуть.
— А ты попробуй, — смеется водяница.
— А как утону?
— Не утонешь — мелко — за рога вытащу.
Подумал козел, подумал — охота ему с расчесанной бородой походить…
Разбежался — хотел перемахнуть на отмель — не вышло дело.
Отбежал от реки еще дальше и пустился изо всей мочи.
Не попал на отмель.
Бултыхнулся в воду..
— Тону!.. Хватай за рога!.. Тащи!.. Ох, тону!..
А водяница схватилась за бока, помирает со смеху.
— Тони. Мне-то что.
Мелькнули козлиные рога раз, другой, и ушел козел под воду.
Нырнула с отмели водяница. Подплыла к козлу.
Лежит козел. Раздуло его. Ноги вытянуты.
Запустила водяница руки в козлиную шерсть, ногами в спину ему уперлась, назад откинулась. Тянется — от сладости, да глаза зажмурила. Вдруг пополз козел по дну.
Глядит водяница — зацепил его за шею железный багор и тащит.
Она козла к себе, а багор — к себе.
Слышит на берегу человеческие голоса…
— Здеся — тяни!..
Видит водяница — не хватит у нее силы.
Хотела козла от багра отцепить и отцепила было, да вдруг сама волосами и запуталась. Потянуло ее наверх — разводит она руки, головой мотает. Хоть бы ты что — тянет багор.
Блеснул в глаза ей белый свет — застонала она протяжным голосом.
Зашумели на берегу.
Бежит из деревни народ, — а с лугов косцы.
— Русалку поймали. Русалку…
Разметалась водяница на берегу, притворилась мертвой.
Мальчишки ее за руки тянут. Мужики махорочный дым в рот пускают.
А она не шелохнется.
— Мертвая…
— Какая красавица! Не гляди, что поганая…
— Тоже тварь…
Стоят — не знают, что с ней делать.
— Это она козла уволокла!
— Вестимо, она. Сам он, что ль, в воду полезет.
А водяница лежит, думает: может, уйдут…
— Сжечь ее!..
— Неси, ребята, хворосту!..
Приоткрыла правый глаз водяница, видит, до реки всего шага три.
Улучила время, когда никто напротив не стоял, — метнулась по-рыбьему и была такова.
— Ах, паскуда! Уплыла!..
А водяница от того места, где лежал козел, поплыла что было силы в самую глубь реки, в темный омут, что за поповой мельницей.
Александр Емельянов-Коханский
МЕСТЬ
В овраге глубоком, вблизи от Днепра, засели огромные шайки разбойников страшных — двух братьев Гвоздя и Машеки, которых боялся не только один беззащитный народ, но множество рыцарей храбрых… Они обладали такою ужасной телесною силой, такою безумной отвагой, таким бессердечьем и злобой, что битву решали в мгновенье, как только в главе появлялись полчищ своих безобразных… Молва о злодействах двух братьев проникла повсюду… Они убивали без всякой пощады мужей, ловили и мучили женщин, с каким-то блаженством и страстью губили малюток и пили их кровь с наслажденьем… И берег Днепра был покрыт могилами жертв их злодейства… Особенно страшен и грозен был брат по прозванью Машека. Его все боялись… Он воле своей подчинил и родимого брата Гвоздя, который его почитал и любил, что отца дорогого… Блестящего взора Машеки никто перенесть был не в силах, а женщины падали прямо без чувств при виде горящих, как уголья, глаз… Однажды чрез их логовище старуха с тремя дочерьми в большой колымаге хотела проехать в Смоленск… Огромные деньги с собою везла она в город, где думала замуж отдать красавиц своих дочерей за знатных, богатых князей. Пять сотен рабов охраняло предлинный обоз, колымагу… Разбойники знали давно, что скоро им будет возможно хорошей добычей потешить свои молодецкие руки… Они окружили обоз и дружной толпою напали… Рабы, испугавшись сначала, пришли от волненья в смятенье, потом ободрились, сознавши, что бегство уж их не спасет… Кровавая сеча не на жизнь, а на смерть началася… Стон, крики, проклятья, бряцание копей, мечей наполнили воздух… Разбойники стали редеть… Как вдруг появились два брата с дружиной своею отборной… Услышавши голос Машеки, увидев его пылавшее гневом лицо, злодеи, собравши последние силы, отчаянный сделали натиск и смяли рабов. Они отступили… Разбойники, мстя за погибель товарищей храбрых своих, настигнувши, их перебили… Не тронули только они колымагу, в которой метались от ужаса сестры, несчастная мать их старуха… Машека к ним сам подошел и был поражен красотою младшей прекрасной сестры… Страсть всем телом его овладела… Как коршун хватает голубку, вонзив в нее острые когти, так он, подошедши к красавице юной, схватил и понес ее в мощных руках в землянку свою, предоставив других двух сестер в утеху родимому брату Гвоздю, развратным своим молодцам… Красавица билась в руках… Просила его со слезами, чтоб он отпустил ее к сестрам и к матери милой, чтоб он умереть ей позволил вместе с родными и сделаться жертвой свирепой толпы… Но он не видал слез горючих, не слышал молений ее: он страстью пылал как огнем, смотря на прекрасное, нежное тело девушки чистой, невинной… Теперь он не шел, а бежал и скоро достигнул землянки своей. Вошедши в нее, он внес туда ношу свою дорогую и прямо на ложе, покрытое шелком, парчою, ее уложил и в страстном порыве, забыв, что разбойник он лютый, шептал ей, как мальчик влюбленный, бессвязные, нежные речи; ласкал, миловал, целовал, прижимая к груди богатырской своей младую, прекрасную деву… Она терпеливо сносила объятья и ласки Машеки… но потом от стыда и от страха рванулась и, с силой отбросив злодея, хотела бежать из землянки… Машека, поймавши, схватил ее снова… Она присмирела, услышавши клятвы его, обещанья, в которых сулил он: свободу ей дать и родным, отпустить их сейчас же на волю, как только она исполнит его приказанья и даст насладиться ее красотою…