На сегодня все

***

– Что привело вас снова?

Или же кто? Отец или Брат?

Локи казался спокойнее, значительно спокойнее, словно годы отобрали у него прежнюю скованность, что он мог бы назвать броней. Его волосы были короче, чем я помнил, пусть память в последнее время подводила меня все чаще, слишком часто. Его глаза были светлее, прозрачнее. Однако что-то все же оставалось прежним, и никакое время не могло это изменить – мрачность, жестокостью притаившаяся в уголках его губ.

– Нет, ответил он, – и голос его также был неизменен – низкий, глубокий, иссиня-черный. – Я пришел по своей воле.

Прошло три или четыре года – я уже не мог сказать наверняка – с нашей последней встречи. Тогда, закрыв за собой дверь, он так и не вернулся – я и не ждал его возвращения, уверенный в том, что отныне он сам по себе. Я был на свадьбе, что празднеством разгорелась уже на следующий день – празднество то озарило весь Асгард зарождающейся звездой. Невеста была красива – красива, но чуть бледна, однако смотрела прямо и храбро, руку супруга своего нареченного и вечного держала уверенно в своей руке. Локи не было нигде.

Прошло три или четыре года – о Торе и Джейн не было слышно почти ничего, но еще меньше было слышно о Локи.

Я молчал, ожидая, когда он будет готов заговорить – и он заговорил.

– Я плохо сплю, – сказал он мне тогда, и я видел доказательство этому в его усталости и опустошенности. – Я вижу кошмары. Я видел их с того для, как сорвался с моста – иногда они были ярче, иногда отступали. Но сейчас что-то изменилось, и это не дает мне покоя.

Он потер переносицу, словно бы отгоняя от себя призраки прошлого. Мост, вспомнил я. Радужный мост был практически полностью уничтожен, и виновник всех разрушений сидел прямо передо мной. Источник – и причина – его кошмаров скрывались в последствиях того падения.

– Что-то назревает, – сказал он, и это было правдой. В последнее время это чувствовали все. Небо, нависшее над Асгардом, было непритязательно серо и бесстрастно и больше не было способно впитать себя ни единого луча света. Воздух же, всегда кристально чистый, легкий, теперь звенел от напряжения.

– Вы знаете, с чем это связано?

Он посмотрел куда-то в сторону, вдаль, словно бы не в силах вынести моего взгляда – и это прежде было несвойственно ему, эта его обреченность, так и не находящая выхода.

– Боюсь, что да, – выдохнул он.

Что бы это ни было, о чем бы он не желал рассказывать мне, оно было сильнее его, и оно его пугало. Во Вселенной было столько всего, что было сильнее его, и я терялся в догадках, однако его главный страх все же заключался в кошмарах, и первым делом ему стоило избавиться именно от них.

– Почему бы вам не рассказать кому-нибудь об этом? Кому-нибудь, кому вы действительно доверяете?

Но Локи лишь усмехнулся – усмешка его была навязанной, едва ли не вымученной, выдавленной.

– Она едва ли захочет меня выслушать, – ответил он, тихо и неспешно.

Он не уточнил, кого именно он имел ввиду.

***

– Как ваш брат относится ко всей ситуации в целом?

Словно ничего и не изменилось – он пришел ко мне спустя месяц, закованный в металл брони, и зелень, и странную ожесточенность. Он сел на свое кресло, что стояло напротив моего, и поджал губы, отчего те, и так узкие, стали еще уже и острее.

– Вы имеете ввиду слухи? Надо же, я думал, вы никогда не выбираетесь из своей халупы, однако они все же дошли и до вас.

Мой дом не был халупой, однако переубеждать Локи – что сражаться с волнами океана в шторм, невозможно и бессмысленно. Я лишь посмотрел на него – немного с укором, но он только отмахнулся и произнес – серьезнее, вдумчивее, убеждая.

– Ничего не было.

Их застали в одном из крыльев дворца – слухи, дошедшие до меня, описывали их двоих, его, обнимавшего ее – вдали ото всех, и я не имел ни малейшего представления, насколько они были правдивы, были ли, и если да – насколько верно отражали истину. Эхо сомнения, наверное, все же отразилось во мне слишком отчетливо, словно в зеркальной поверхности, потому что он вдруг оскалился – напоминая и являя собой то, чем он и был – опасностью и яростью.

– Я говорю правду. Это ведь то, что я должен здесь делать? Говорить правду.

И я верил ему, потому что уже знал его и знал то, чем Джейн была для него. Я сказал ему об этом – о своей вере, и он словно бы немного утих – но не успокоился, не до конца.

– Как ко всему отнесся Тор?

Локи лишь безразлично пожал плечами – его волнения, те самые, в которых он тонул и задыхался, лишь отчасти были связаны с его братом.

– Он в ярости, – ответил Локи.

Я покосился на него, отмечая – про себя, – что не ожидал ничего другого.

– И, несмотря ни на что, вам не доставляет это никакого удовольствия.

Их отношения всегда были, как когда-то Локи выразился, довольно сложными, и эта ситуация должна была их еще несколько усложнить. Отвечал он негромко и ровно, тщательно подбирая слова, используя их аккуратно, осмотрительно:

– Его ярость для меня не имеет значения, но она выльется на Джейн – рано или поздно.

Я не мог оставить его утверждение без внимания – оно было странным, боязливым, словно дикий зверь, и я не знал, как верно подступиться к нему. Я отметил очевидное.

– Он любит свою жену – разве он способен причинить ей вред?

Локи глядел бездонно и застывшее, и руки его, сцепленные на груди, были покойны, словно вода.

– Да, любит, – ответил он, и в ответе том – лишь увядшие туманы, – но он по-прежнему опрометчивый, недальновидный и избалованный мальчишка, а гнев ослепляет его.

– Однако вы не опровергаете ничего, чем бы оно ни было.

Слухи загорелись ярко и внезапно, бродили долго, обсуждаемые, окрашиваемые в новые подробности, словно в цвета, но никто – никто не знал наверняка, что произошло на самом деле. Молчал Локи, молчала и Джейн.

– Зачем? – произнес он тогда. – Пусть каждый думает так, как пожелает.

Пусть и спорный, но это был все же его выбор.

– Как Джейн относится к ситуации?

Если он что-то и испытывал в то мгновение, то никак не выдал своих чувств, лишь его лицо, и так бледное, стало еще бледнее и острее. Он говорил отстраненно:

– Она верна своему супругу.

Я покачал головой.

– Вопрос не о верности, Локи, а о ее отношении.

Была ли она расстроена или равнодушна? Пыталась ли она бороться с теми слухами, расцветшими диким ядовитым цветком, стеблями своими опутавшим ее ноги, ее тело, ее стремления, или же оставила все на милость судьбы?

– Она делает вид, будто ничего не произошло.

Очевидно, это была верная реакция на происходящее, единственно правильная – со временем все забудется; все пройдет, растворится во времени памятью и больше никого не потревожит.

И все же:

– И это вас не устраивает.

Его недовольство – происходящим или же ею – было очевидным и открытым, словно незаживающая, слишком долго и упрямо незаживающая рана. Его заинденевшие губы едва подчинялись ему:

– Мне нет до этого дела.

И то, что он солжет, мне стало ясно ровно за секунду до самого обмана.

Я полагал – до последнего, будто его проблема – главная и едва ли не единственная – заключалась в его неспособности любить, однако я слишком постарел, чтобы увидеть немного раньше – дело было вовсе не в этом. Я попрощался с ним в тот день, замкнутым и тревожным, произнося привычное – на сегодня все, и он только едва ощутимо кивнул мне в ответ.

Дело было в том, что он отталкивал всякого, кто любил его и кого он мог полюбить сам.

***

– Вас не было несколько месяцев. Это как-то связано с нашим последним разговором?

Он лишь покачал головой, и стальные блики его одеяния нашли путь к его глазам и отразились в них металлическим и неукоснительным сиянием.

– Нет, нисколько.

Чувство, что он не был расположен к беседе, не покидало меня, однако он все же пришел, и я решил попробовать разговорить его. Последняя новость, пришедшая из дворца, пробудила во мне дурные предчувствия, стылые и промозглые – я не мог оставить их без внимания. Впрочем, вглядываясь в лицо младшего принца, ища и не находя в нем и мимолетного чувства (лишнего, нежеланного), я начинал верить, что ошибся. Однако я слишком хорошо изучил его, чтобы слепо полагаться на проявление его эмоций.