Страница 17 из 27
– Ах ты, косой черт!.. – вдруг выругался он, останавливаясь: матерый русак, ковыляя, перебежал ему дорогу. – Чтобы тебя черти взяли!..
Это считалось в народе очень дурной приметой, и Пушкин был раздосадован… Он подходил уже к своим любимым трем старым соснам на границе михайловских владений, как услыхал в темноте скрип полозьев и пофыркивание лошади. Он посторонился в сугроб.
– Никак Александр Сергеич? – послышался из возка знакомый голос.
Это был поп Шкода со своим верным спутником Панфилом, дьячком и политиком.
– Ах, чтоб тебе провалиться, батька!.. – с досады воскликнул Пушкин. – Ведь знаешь же, что встреча с попом – это еще хуже зайца, а лезешь…
Попик с Панфилом засмеялись.
– А что новенького слышно? – спросил отец Шкода.
– А, поди ты к черту!.. – выругался Пушкин. – И какого черта тебя тут в темноте носит!..
Отцы духовные закатились веселым смехом.
– Ага!.. Не любишь… Бога опровергать – это сколько угодно, а попа боишься… Эх, вы, Аники-воины!.. Ну, прощай, коли так…
Пушкин сердито зашагал к дому: «Приметы скверные, ехать нельзя… Но, с другой стороны, там, может… Нет, поеду, наплевать…»
Вокруг в темных полях стояла глубокая тишина – только где-то за Соротью, на деревне, упорно лаяла собачонка… Потом в лесу сова жалобно прокричала. Это был тоже недобрый знак… Пушкин, входя, сердито хлопнул дверью, но, увидев Арину Родионовну, смягчился…
– Мама, собери мне с Якимом все, что нужно в дорогу на короткое время, – сказал он. – Я еду на рассвете в Петербург…
Старуха удивленно посмотрела на него. Она хорошо знала, что ему ехать никуда нельзя. Он угадал ее мысли.
– Няня, прошу тебя не вмешиваться в мои дела!.. – решительно сказал он. – Мне многого с собой не надо, только то, что войдет в кожаный чемодан…
В почти сонном доме началась беготня. В кабинете Пушкин остановился в задумчивости над ворохом бумаг на столе. Неожиданно тихо вошла Оля. Сильно исхудавшее и бледное лицо ее было все в слезах.
– Ну, ну, ну… – нахмурился он. – В чем дело? Я еду всего дня на два, на три, а потом назад…
Она закрыла лицо обеими руками и заплакала еще больше. Ему было и жаль ее, и как-то противно все это. Он чувствовал себя точно в западне. И, пересилив в себе недоброе чувство, он подошел к ней, обнял и стал шепотом успокаивать ее. Но она не отвечала ни слова и была безутешна…
Ночью он почти не спал. В темноте фантазия его буйно разыгралась. Что думает тайное общество? Неужели они упустят такой прекрасный случай?.. Нет, он сразу воспламенит их всех на подвиг! И он чувствовал в себе такой прилив решимости, что был совершенно уверен, что, если понадобится, готов пожертвовать всем…
Он забылся только под утро. И ему приснилось, как-то смутно и исковерканно, что он снова попал к той же гадалке в Петербурге, которая предсказала ему некогда гибель от белого человека. И теперь она снова, зловеще глядя на него от разложенных ею на столе карт, повторила свое жуткое предсказание…
Сквозь сон он услышал голос няни… С оплывшей свечой в руке она будила его. Он разом вскочил, оделся, позавтракал и, так как его Яким вдруг заболел, решил ехать с Петром. У подъезда в ночи уже позванивал колокольчик его тройки, слышалось пофыркивание лошадей… Он надел шубу, сунул в карман заряженный пистолет и обнял няню…
– Ну, Христос с тобой… – говорила она. – Только ты там… смотри… не везде суйся, где тебя не спрашивают… И об… Оленьке подумай… – тише прибавила она. – Надо выручать девку-то…
– Ладно, ладно… – смутился он. – Ты тут за ней поглядывай… Я скоро…
Зазвенел колокольчик, завизжали полозья… Как вдруг, едва выехали из ворот, Петр крепко выругался.
– Что такое?..
– Да заяц, косоглазый блядун, дорогу перебежал… – хмуро отвечал Петр. – Теперь добра не жди. Косой черт, право, косой черт!..
– Врешь ты все!.. – с досадой крикнул Пушкин. – Так, померещилось тебе…
– Ну, померещилось… Слава богу, трезвый… Во, гляди, след-то его…
Действительно, в предрассветной мгле на снегу были четко видны следы русака. И сейчас же увидали и самого виновника: он, не торопясь, пробирался к гумнам…
– А, черт!.. Поворачивай назад!.. – крикнул Пушкин. – Не везет, так уж не везет… Ворочай!..
Тройка повернула обратно.
– Ну, и слава богу, – узнав, в чем дело, проговорила няня. – Раздевайся, а я тебе сичас кофейку свеженького погорячее подам…
Оля сразу ожила: ей все казалось, что это от нее убегает так молодой барин… И тихонько, про себя, все благодарила Владычицу, что она, послав вовремя зайца, помогла ей в ее и без того непереносном горе…
Пушкин рвал и метал. Он забросил всякую работу и жадно ловил слухи, которые летели снежными полями из Петербурга. Потом вернулись из Питера мужики, возившие туда дрова, и привезли уже вполне определенную весть: был бунт, была стражения, государь анпиратор победил врагов отечества, и теперь все тюрьмы, сказывают, битком набиты бунтовавшими господишками. Потом приползла весть о бунте войск на юге, который был подавлен с такою же легкостью, как и в Петербурге. Говорили, что по пути следования тела Александра народ везде волнуется и генералишкам не доверяет, и сказывают, в Туле мастеровые требовали даже вскрытия гроба. А потом на дороге, в Белеве, умерла вдруг возвращавшаяся в Петербург императрица Елизавета Алексеевна – так же одиноко, как и жила всю жизнь. И еще тревожнее стало в народе: «Нечисто дело в царской семье… Быть беде!..»
Пушкин все сжимал кулаки и метал глазами молнии: и на озверевшего Николая, который хватал в Петербурге и по всей России людей, запирал их в крепости, мучил на допросах, и на этот проклятый народ. Ведь местами он выпрягал лошадей траурной колесницы и вез на себе прах умершего царя!.. О, презренные рабы!.. Но когда раз, ночью, он представил себе, что его у Рылеева арестовали, он попал бы в самую кашу, если бы не зайцы, и он сидел бы теперь, как все они, в каменном мешке, в цепях, без этой воли, без милых женщин, без своих стихов, его вдруг охватил страх… Нет!.. он все же у себя в Михайловском, он жив, и перед ним бездна всяких возможностей…
Одновременно ему было нестерпимо стыдно, что он здесь, а не с друзьями: ведь там его Пущин, там Кюхля, там целый ряд других милых людей!.. И, чтобы закрепить за собой все те блага, которыми он тут пользовался и которые так мало прежде ценил, он, краснея от стыда до того, что на лбу у него проступал пот, отправлял письма то Жуковскому, то Вяземскому, то Дельвигу, в которых успокаивал друзей о своей непричастности к событиям в Петербурге, хотя у многих из арестованных нашли письма и «возмутительные» его стихотворения. Пушкину верилось, что новый царь освободит его. «Может быть, Его Величеству угодно будет переменить мою судьбу… – писал он Жуковскому. – Каков бы ни был мой образ мыслей, политический и религиозный, я храню его про себя и не намерен безумно противоречить общепринятому порядку и необходимости…»
– Ах, какие молодцы зайцы!.. – не раз повторяла довольная Арина Родионовна. – Сидел бы ты в крепости, ежели бы Господь не наслал их на тебя?.. Ты озоруешь и все не в путь что городишь, а он, батюшка, жалеет вот тебя…
И она сходила старыми ногами своими в Святогорский монастырь и отслужила Владычице благодарственный молебен о спасении своего буйного воспитанника. А Пушкин не раз втайне дивился на причуды волшебницы жизни…
Глава 3. 1826 год
Новый 1826 год он встретил с няней. Они посидели, выпили вина, поговорили о погоде, о том, какая весна ожидается… А за окном злилась вьюга. Казалось, сто чертей завывают на крыше, творя свой шабаш.
Но уже 1 января Пушкин весь в трудах, набрасывая план драмы «Скупой рыцарь». Он заканчивает четвертую главу «Евгения Онегина» и приступает к пятой и шестой главам.
В Петербурге выходят из печати его «Стихотворения», «Русалка». В Петербурге ведется следствие по делу о 14 декабря, и некоторые из участников дают показания против Пушкина. Пущин все отрицает на допросе, защищая его.