Страница 99 из 102
Чем невыносимее жизнь, тем больнее понимать, что именно тебе выпал несчастливый жребий. Не смотри по сторонам! Отвлекись от своей беды, взвали на плечи побольше обязанностей. Ты выдержишь. Твои мысли развеются между многими заботами, и та сокровенная, самая болезненная тайна скроется в них, как в сорной траве.
Ты не останешься с ней один на один в неравной схватке. Она не поглотит тебя, как непременно сделала бы прежде. Теперь ты можешь ей сказать: да, мне больно, но обожди – и без тебя дел по горло. И заботы уведут твои мысли прочь от чаши горя и страданий…
Это жестокая битва: победить невозможно. Но зачем отбивать каждый из падающих на тебя ударов? Иногда от них можно попросту увернуться. Набраться сил и вновь с улыбкой посмотреть в лицо своему врагу…
Все мы сильны и счастливы, когда есть отдача от наших трудов. Мои старшие сыновья выросли, как сорная трава, и лишь милостью Великого Духа не пошли по скользкой дорожке. Не будь у меня Олана – разве оценил бы я подобный дар? Нет – возгордился бы до небес: вот, поглядите, каких сыновей «вырастил»! Повстречавшись с теми родителями, кому не повезло с детьми, как бы думал про них? Осуждал бы? Несомненно! Понимал бы, каким на самом деле рабским, безжалостным, безвыходным трудом они живут? Догадывался бы, какая это мука – вкладывать втрое больше усилий, чем родители шустрых, самостоятельных детей, а отдачи не получать никакой? Мучиться жизнью, наблюдая за царящим в доме безумием и болью, и каждый день принимать всё новые удары от посторонних, жадных до чужой беды людей? Сытый голодного не разумеет – и твою боль тоже никто не поймёт. Зато ударить точно сумеет – вольно или невольно.
Что ж, мне повезло не возгордиться успехами старших, глядя на младшего. И свою цену за подобный урок я заплатил сполна…
У развилки я остановился. Окна в моём доме ещё оставались тёмными, зато в том, что напротив, уже разгорались слабым огнём: Октавия зажгла лучину. Бывшая соседка, рыжая Тьяра, вышла замуж за рыбака из Кристара и уехала к мужу, а предприимчивая свояченица тут же предложила свою цену за уже ненужный той дом. Тьяра согласилась: всё равно жить рядом со мной теперь не сумела бы. Да и мне не хотелось лишний раз смотреть в обиженные глаза…
– Плохо ты привечал соседку, Белый Орёл, – оглядывая свой новый кров, заметила Октавия. – Вон, ставни покосились, да и крышу неплохо бы залатать. Поможешь по-свойски?
Ещё бы я не помог! С тех пор, как вернулся в Ло-Хельм, вся жизнь моя только и состояла, что из службы да стройки. То детям пособить, то свояченице – свой дом запустил вконец, на что и не уставала мне намекать словоохотливая Дария.
– Обойдётся Лия, – косо поглядывала на родственницу сикирийка, как только подходила очередь той на мою помощь, – вы за своим-то домом приглядите, тато: не глянешь без слёз. Вы же ж староста! Большой человек! На крылатом чудовище летаете! Самого Императора лепший друг! Даже не спорьте: завтра мы к вам. А вы уж не поленитесь, петли-то свои бычьим жиром смажьте, а то как ни зайдёшь, ушам больно.
Невестка наговаривала: дверь моя давно не скрипела. Милостью Великого Духа – всё в хозяйстве спорилось, несмотря на отсутствие старших сыновей. Олан уже выполнял некоторую работу по дому, а дочери не оставляли нас с ним голодными, но мужских рук не хватало. Выручали неравнодушные соседи: то зять Фрола забежит, дров заготовит, то кто-то из сыновей Шера заглянет. Легионерам, служившим у меня в подчинении, я приближаться к своему дому запретил: не хватало ещё дурных слухов о самоуправстве! Впрочем, двое молодцев всё же заглядывали время от времени в моё отсутствие, вроде как по делу. Секретом для меня их рвение не осталось, но съездить обоим по наглым рожам всё руки не доходили. По правде, я толком не разобрался, чьего расположения они добивались – одной Лии или обеих дочерей – но бойкая Дария шустро разобралась с непростой ситуацией.
– Банька-то у Лии недостроена, – услышал я как-то, проходя мимо домов своих сыновей, – а у меня работы домашней – по горло! Тоже мне, ухажёры! Толку-то от вас? Пока я тут спину гну, вы на задний план полюбуетесь? Пошли вон, бесполезные!
В другой раз я с удивлением понял, что своей прямотой невестка не только не разогнала, а накрепко привязала вояк к нашим домам, ловко распределяя рабочую силу в удобном ей направлении.
– Управились? И хорошо! – одобрительно кивала Дария, оглядывая поле работ. – Вот, собрала вам домашненького, горяченького! Берите, не брезгуйте – готовлю добре, гостей в своём доме не травлю! В бараке-то и покушаете, вспомните тёплым словом… А? Чего? В дом вас пригласить? Щас, всё брошу и сломя голову помчусь! В своём ли ты уме, залётный, замужней женщине такое предлагать?!
И хохотала так, что я бы на месте ретивых молодцев тут же улетучился. Однажды я всё-таки нарычал на сикирийку и устроил такой разнос охотникам до чужих жён, что походы в сторону моего семейного гнезда на какое-то время прекратились. Затем возобновились снова, да так хитро, что я, занятый то на службе, то в собственном дворе, не сразу и разглядел. Лукавая Дария на этот раз, чтобы не вызывать моего гнева, уходила из дома, прихватив с собой Лию, то по воду, то в лавку к Торку, то в новую часовенку – словом, изыскивала обеим занятие, пока молодцы трудились на благо их хозяйств.
– Чтоб не подумали чего, – доходчиво объясняла Лие сикирийка.
Я и не думал: молча подал рапорт о том, чтобы ретивых легионеров перевели от греха подальше в северную крепость. Пусть лучше мне сыновей взамен вернут – хоть на время – пока головы безумцев остудятся на границе.
– Утро! – распахнув дверь, поприветствовала меня Октавия. – Что стоишь на развилке? Заходи, Белый Орёл, здесь уже давно никто не спит!
Я глянул в сторону своего дома – никак не дойду, что ж такое – и покорно пошёл, куда пригасили. В конце концов, тут меня ждут больше, чем где-либо…
– Папа пришёл, – пискнули со стороны, пока я, щурясь, привыкал к домашней полутьме.
В мою ногу тут же вцепились крепкие ручонки. Я присел на корточки, позволяя Ульфу обхватить меня за шею. Огромные серые глаза сияли, как звёзды, а на умытое, свежее лицо падал утренний свет, прорвавшийся наконец из распахнутых ставен. Мальчишка улыбался ярко и заразительно, не скрывая бурной радости от того, что я пришёл – радости, которую не мог выразить словами.
– Позавтракаешь с нами? – спросила Октавия чисто для откупа: знала, что не соглашусь.
– Олана ещё не видел, – откликнулся я. – Лучше вы к нам вечером, давно уж не выбирались.
– И я? – ахнул с лавки Эрик, едва ли не подпрыгивая от возбуждения. – И я?
Сердце болезненно сжалось, но я только улыбнулся и кивнул.
– Конечно! Давно уж в гости не заглядывал, совсем дорогу забыл, – ласково пожурил мальчишку.
Ульф от меня не отцепился: чтобы добраться к Эрику, пришлось его взять на руки. Усевшись между мальчишками, принялся за нехитрые расспросы о том, как спали, что делали накануне, и каким видят грядущий день. Отвечал, конечно, один Эрик; Ульф только следил за его губами, согласно кивал головой или толкал брата в плечо, отчаянно жестикулируя. Тот его понимал – тотчас вспоминал что-то интересное, возбуждённо пересказывал мне. Октавия собирала завтрак, время от времени поглядывая в нашу сторону, и я позволил себе на краткий миг улететь мыслями в прошлое.
В своё время я сделал для Олана, что мог: Творец помог моему сыну настолько, насколько счёл нужным. Но на этом мой путь не кончился. Не знаю, кто первым запустил неверный слух, но я прославился среди народа как белый маг, который исцеляет проклятых. Я разуверял людей, как мог, но ложь оказалась сильнее – а может, отчаяние тех, кто нуждался в помощи. Ко мне время от времени являлись ищущие совета: кого-то я отсылал к духовникам, кого-то – к знакомым магам, некоторым пытался и сам помочь, если видел, в чём дело. Никому не отказывал: знал, на что толкает боль обезумевших людей. Сам такой же. На недовольных моим недостаточным участием внимания не обращал: пусть злословят, если это облегчает их собственное горе. Благодарностей не принимал тоже. Болезнь детей кромсает родительское сердце, как ржавый клинок, убивая медленно и неотвратимо. А вместе с сердцем гибнет и душа, так что и духовникам порой нечего лечить…