Страница 8 из 102
Тьяра открыла скоро: не спала, ждала меня. Я скользнул внутрь тише змеи, охватывая взглядом весь дом: всё ли в порядке. За перегородкой, в своих кроватях, дружно сопели мои старшие сыновья – зарылись в одеяла да тёплые шкуры, даже носов не видать – ещё тлел горячий очаг, а сразу за лестницей я увидел край колыбели, в которую Тьяра умудрилась уложить маленького Олана. Тонкая бледная ручка свисала с края, и я успокоился окончательно: жив, спит.
– Вот, вода свежая, – шепнула соседка, коснувшись серебряной мисы.
Я кивнул, бесшумно ополаскивая руки и лицо в ещё тёплой воде: никак, услышала мою возню на заднем дворе, подогрела. Игла стыда и благодарности кольнула сердце, и я в порыве признательности коротко сжал тонкие пальцы.
– Спасибо, – выдохнул одними губами.
И вместо привычно кроткого ответа вдруг ощутил прикосновение горячей ладони к своему плечу.
– Сибранд, – шепнула Тьяра, подаваясь вперёд.
Я так и не понял – не верил до самого конца – что она творит. Лишь когда мягкие губы коснулись моих, вздрогнул, выпрямился, неистово мотнув головой. Великий Дух!..
– Тиара, я… нет… нет! – почти в голос вскрикнул я, когда соседка приникла ко мне всем телом, оплетая тонкими руками мою талию.
– Вижу, трудно тебе, – шепнула ласково Тьяра. – Томишься один да скорбишь… Позволь, разделю с тобой горе, сниму ношу с твоих плеч… Как ни могучи, а и им отдых нужен… Разделю судьбу с тобой, Белый Орёл, ничего не попрошу… Год скорби прошёл – теперь уж можно…
Я лишь мотал головой, удерживая Тьяру за плечи, не в силах подобрать нужных слов. В вопросах с женщинами я никогда силён не был – даже Орле и той пришлось первой заговорить с заезжим легионером, который в третий раз молча помог ей донести воду от реки…
– Тиара, – мучительным шёпотом выдавил наконец я. – Ты… я… благодарен… тебе. Но ты мне… как сестра. Прости.
Она замерла, вглядываясь в меня жарко, с отчаянной надеждой: вдруг не так поняла?
– Прости, – повторил я трудно, прерывисто.
Грудь и впрямь ходила ходуном – будто за день пробежал от Ло-Хельма до Рантана. Великий Дух, как всё это сложно! Как не вовремя! Тьяра, добрая, милая, живая, настоящая – почему не мог я ответить ей взаимностью?
– Почему? – эхом отозвалась Тьяра, вглядываясь в моё лицо.
Разве мог я объяснить? Вместо внятного ответа помотал головой, неловко высвободился из жарких женских рук.
– Не могу, – пробормотал неразборчиво. – Прости…
Глаза соседки погасли, плечи сникли. Тьяра низко опустила голову, и несколько секунд тишины, прерываемой лишь сопением детей за перегородкой, показались вечностью.
– Мне не за что винить тебя, Белый Орёл, – наконец тяжело выдавила Тьяра. Скорбно поджались губы, плеснул болью прежде ласковый взгляд. – Не обещал ты мне ничего. Сама надумала.
Я вспыхнул, нахмурился. Отчего-то меньше виноватым чувствовать себя я не стал.
– Прощай, Сибранд, – наконец блекло улыбнулась соседка. Подняла на меня глаза, мягко, прощаясь, провела ладонью по лицу. – Прости и ты меня: не смогу я завтра за Оланом приглядеть. К чему привязываться, когда…
Она не договорила, да я и не ждал ответа: от совестливого стыда не знал, куда глаза девать. И впрямь, сын тем больше плачет за бывшей кормилицей, чем чаще видит. Да и её сердце, хоть и не материнское, а всё же женское, ранимое…
Великий Дух, как я запутался…
– Да, конечно, – пробормотал я, глядя, как соседка надевает меховую накидку, завязывает капюшон усталым, подавленным жестом. – Я провожу тебя, – привычно спохватился я. – Ночь на дворе…
– Недалеко мне, – жестом остановила Тьяра. – И небо чистое, звёзды путь осветят. Не надо, Сибранд. Не терзай…
– Прости, – в который раз беспомощно повинился я.
Соседка улыбнулась вымучено, безрадостно.
– Не виноват ты, – произнесла одними губами. – Прощай.
Дверь за нею закрылась с тихим скрипом – проклятые петли! – захлопнулась снаружи калитка, коротко тявкнул Зверь. Некоторое время я стоял, закусив губу, слушая тишину, затем с силой протёр лицо ладонью. На душе было всё так же пусто, на плечи легли новые заботы – без Тьяры как справлюсь с детьми да заботами, как поведу заезжих магов на север, на кого оставлю Олана? – но и неуместное чувство свободы, несмотря на все трудности, закралось в сердце. Устыдившись собственных мыслей, торопливо прошёл в угол, к священному символу, припал на колени, углубившись в молитву. Великий Дух, правильно ли поступаю? Обидел честную женщину, лишил детей материнского тепла из-за своего же упрямства – не могу целовать чужие уста, не могу принять её в свой дом как верную спутницу…
Молился недолго: веки отяжелели после трудного дня, даже пустой желудок не смущал усталый разум. Поднявшись, тихо прошёл по лестнице в свою спальню, заглянул в колыбель. Олан был по-своему прекрасен: белесые волосы, которые в будущем обещали стать медовыми, как у жены, голубые глаза, прикрытые сейчас бледными нежными веками. Красиво очерченные губы, правильные черты лица… не выражавшего никакого интереса к миру.
Горло вновь сжала невидимая рука; я быстро разделся и лёг в холодную постель, устремив взгляд на колыбель. Сына я уже не видел, но его лицо по-прежнему стояло у меня перед глазами. И не исчезало перед внутренним взором даже тогда, когда сон наконец взял своё, погрузив сознание в липкую темноту.
Наутро меня разбудил шум во дворе и бесцеремонный стук в дверь. Стучали не иначе как кованым сапогом; я не успел одеться, как зашевелились разбуженные непрошеным гостем дети. Олан, хвала Духу, ещё спал, и я кубарем скатился с лестницы, стремясь успеть к двери раньше, чем проклятый визитёр растревожит младшего.
– Горазд же ты спать, Белый Орёл! – насмешливо поприветствовали меня из-за двери, пока я возился с засовом. – Я тут уж с час блуждаю у тебя по огороду, жду рассвета! Мне не привыкать, знаешь ли, да только от родственничка хотелось бы большей гостеприимности!
– Тётка приехала! – радостно взвизгнул за спиной Илиан, мгновенно выбираясь из-под шкур. – Тётка!!!
– Назар, вставай, – толкнул брата в плечо Никанор, впопыхах путаясь в штанах. – Тётка Октавия приехала!..
Сестра покойной жены продолжала своё громогласное приветствие, не дожидаясь, пока я открою дверь; рассказывала о том, как гнала всю ночь с юга на север, соскучившись за племянниками, и как ждала тёплого приёма, но не рассчитала и приехала раньше, и за ночь отморозила на ветру все неприличные места, да только к состраданию бывшего легионера взывать всё равно бесполезно…
Когда я распахнул наконец дверь, из яркого солнечного утра вместе со свежим морозным воздухом внутрь ворвалась сумасбродная женщина, которую я всегда на дух не переносил, но которой был очень рад сейчас. Выкладывая из походных мешков гостинцы и оставшуюся с припасов снедь, Октавия одновременно обцеловывала подвернувшихся под руку племянников, насмехалась над убранством дома, который я, безрукий легионер, умудрился за год запустить до неузнаваемости и, хохоча вполголоса, рассказывала о происшествиях в дороге. Октавия была старше меня на несколько зим, но обветренное, загрубевшее от битв и приключений лицо выдавало возраст куда более почтенный, что нимало не заботило искательницу приключений. С приходом свояченицы мой сонный, унылый дом оживился и проснулся; заискрился в очаге огонь, настежь распахнулись ставни, уставился стол яствами, которые я всегда старался растянуть на неделю.
– Обнимемся, родственник? – вроде как спросила Октавия, тотчас смыкая на мне кольцо железных объятий. – А ты похудел! Меч-то в руках держать не разучился?
Не дожидаясь ответа, обернулась к племянникам, одновременно стягивая пучком растрепавшиеся бесцветные волосы. Наверху проснулся Олан; свояченица всплеснула мозолистыми руками, взлетая вверх по лестнице, подхватила из колыбели младшего, забрасывая вопросами, как взрослого, и принялась носиться по дому уже с младенцем на руках.
Я тихо сел в стороне, пряча слабую улыбку в давно нестриженной бороде. В моём доме раздавались смех и веселье; радостно прыгали вокруг любимой тётки сыновья; даже Олан, не понимавший, что происходит, улыбался в пустоту. Не слишком-то жаловал я Октавию, но появление её из ниоткуда, сегодня, сейчас, в тот момент, когда я нуждался в помощи больше всего, одному лишь мне было ответом.