Страница 21 из 50
В исторической литературе бытует мнение, что в 1883 г. начальник петербургского охранного отделения подполковник Г. П. Судейкин совершил «одну из самых гнусных провокаций», известную как «дегаевщина»[95]. Есть основания усомниться в этом и уточнить происшедшее в далеком 1883 г.[96]
20 декабря 1882 г. С. П. Дегаев, член военного центра «Народной воли» был арестован. Товарищи по партии, а вслед за ними исследователи стали обвинять его в малодушии, беспринципности, трусости[97]. Безусловно, используя эти качества, Судейкин мог его завербовать. Но истинным мотивом сотрудничества Дегаева с охранкой стал арест его жены, которая была арестована одновременно с ним и от страха или растерянности рассказала полиции все, что знала. Для Судейкина безусловный интерес представлял Дегаев. Поэтому начальник охранки решил сыграть на чувствах арестованного. Он предоставил супругам кратковременное свидание, после чего Дегаев дал согласие на сотрудничество. У него был выбор: пренебречь личными чувствами и страданиями любимого человека во имя идеи и товарищей по партии или же пожертвовать ими ради семейного счастья.
Став секретным сотрудником, Дегаев добился освобождения жены, хотя это еще не означало освобождения от зоркого ока Судейкина. Дегаеву необходимо было получить его доверие, а уже потом пытаться обрести свободу. Он стал «сдавать» своих единомышленников. За четыре месяца своей работы в охранке Дегаев выдал Военный центр партии «Народная воля» и местные военные группы. Арестовано было 200 офицеров и десятки штатских членов партии, в том числе В. Фигнер – последний член Исполнительного комитета. Добившись ценой предательства доверия у охранника, Дегаев якобы для выяснения «зловещих замыслов» русской эмиграции убедил Судейкина откомандировать его вместе с женой в Париж. Это ставило ее в «пределы недосягаемости» охранки. Поняв, что он запутался, Дегаев решил «раскрыться» в содеянном перед заграничным представителем Исполнительного комитета Л. А. Тихомировым. Члены Исполнительного комитета (ИК) «Народной воли» посчитали возможным сохранить Дегаеву жизнь, видимо, не зная об истинных масштабах его предательства. Перед ним была поставлена задача спасти от расправы известных Судейкину революционеров и организовать его убийство. Оставив заложницей свою жену, Дегаев возвратился в Петербург. Его отношения с Судейкиным были довольно двусмысленны. Видимо, Дегаев был не до конца уверен в успехе своей затеи и искал пути к отступлению. Собравшись с духом, Дегаев 16 декабря 1883 г. заманил к себе на квартиру Судейкина, где его убили народовольцы Н. П. Стародворский и В. П. Коношевич[98].
Для того чтобы полиция и революционеры были заинтересованы в Дегаеве, он должен был представлять планы противников в наиболее опасном для них ракурсе. Судейкину он рассказывал о зловещих планах революционеров по подготовке террористических актов, а революционерам – о намерениях охранника создать террористическое подполье во главе с Дегаевым. Это нужно было Судейкину якобы для того, чтобы при помощи террористов наносить удары по правительству, а затем при помощи охранки устранять убийц. Таким образом, Судейкин намеревался террором привести в повиновение правительство, а террористов – охранкой[99].
Только не зная и не понимая работы тайной полиции, можно поверить в реальность подобного плана. Судейкин, безусловно, был заинтересован в масштабности революционного движения, так как это способствовало усилению политического розыска и его личному продвижению по службе (он стал инспектором тайной полиции), но провоцировать политические убийства не было смысла. Народовольцы были разгромлены, секретный сотрудник находился почти в центре организации, и масштабная провокация могла привести к провалу не только агента, но и всей операции, да и в ДП к провокации относились настороженно. К тому же строить планы разработки с малоизученным агентом едва ли разумно.
Скорее всего, Дегаев вел какие-то беседы с Судейкиным о продвижении его в центр организации и для устрашения полиции интерпретировал их в выгодном для себя свете. Создавая «зловещий» образ Судейкина, Дегаев подталкивал народовольцев к его убийству и таким образом обретал свободу.
Но в его действиях усматривается двурушничество, двойное предательство и соучастие в убийстве. В его поведении прослеживается определенная логика, но вряд ли это был до конца продуманный план действий. Скорее всего, Дегаев исходил из реальных обстоятельств и интуитивно использовал их. Поэтому «дегаевщина» не может рассматриваться как «полицейская провокация», а, скорее, это было «крупномасштабное предательство»[100].
Оценивая деятельность секретной агентуры как провокацию, революционеры не стремились разобраться в сущности вопроса. Причины тому вскрыл в своей речи в Государственной Думе 11 февраля 1909 г. П. А. Столыпин. «Во-первых, – говорил он, – почти каждый революционер, который улавливался в преступных деяниях, обычно заявляет, что лицо, которое на него донесло, само провоцировало его на преступление, а во-вторых, провокация сама по себе есть акт настолько преступный, что для революции небезвыгодно, с точки зрения общественной оценки, подвести под это понятие действия каждого лица, соприкасающегося с полицией»[101].
Столыпин подчеркивал, что правительство считает провокатором только такое лицо, которое само принимает на себя инициативу преступления, вовлекая в это преступление третьих лиц, которые вступили на этот путь по побуждению агента-провокатора»[102].
Достаточно строго относились к провокации некоторые чиновники полиции и офицеры Отдельного корпуса жандармов. При разработке материалов полицейской реформы 1902 г. в «Свод правил, выработанных в развитие утвержденного господином министром внутренних дел 12 августа текущего года „Положения о начальниках розыскных отделений“» был включен пункт о провокации. Он гласил: «провокация в смысле подстрекательства или побуждения других лиц к свершению преступлений и созданию, таким образом, дел не может быть допустима. Поэтому, например, сотрудники не должны склонять непричастных к революционной организации лиц к свершению каких-либо преступных действий или давать им нелегальные поручения. Но с другой стороны сотрудники не должны отказываться от принятия на себя таких поручений от лиц, уже принимающих участие в революционных организациях, если только этим путем они могут содействовать целям розыска»[103].
Подходивший более утилитарно к вопросам розыска министр внутренних дел В. К. Плеве вычеркнул этот пункт. У министра были на то свои основания.
В конце 1901 – начале 1902 гг. из региональных объединений и отдельных народовольческих организаций возникла партия эсеров. ДП отмечал, «что социал-демократы в липе РСДРП с ее комитетом за границей и местными в России и партийным органом „Искра“ получили в лице своих теоретических противников социал-революционеров крупную силу, содействующую достижению ими революционных задач»[104].
Для борьбы с террористической угрозой расширялись административные права полиции, и использовалась провокация как средство предупреждения политических убийств. Хорошо знавший приемы работы тайной полиции Л. Меньщиков отмечал, что существовало несколько категорий агентов-провокаторов[105]. К ним относились агенты-пропагандисты, агенты-типографщики, агенты-террористы и агенты-экспроприаторы, вокруг них группировались революционеры, создавая по воле полиции необходимые улики, что позволяло полиции расправляться с ними в судебном порядке.
95
Троицкий Н. А. Царизм под судом прогрессивной общественности. 1866–1895 гг. М., 1979. С. 37.
96
Овченко Ю. Ф. Провокация на службе охранки // Новый исторический вестник. М., 2003. № 1 (9). С. 35–37.
97
Жухрай В. Тайны царской охранки. М., 1991. С. 12.
98
Троицкий Н. А. Указ. соч. С. 38.
99
Там же. С. 37.
100
Овченко Ю. Ф. Указ. соч. С. 37.
101
Столыпин П. А. Нам нужна Великая Россия. М., 1991. С. 189.
102
Там же.
103
ГАРФ. Ф. 102. Оп. ОО. 1902. Д. 825. Л. 126 об.
104
Там же. Л. 209об.
105
Меньщиков Л. П. Охрана и революция. Ч III. М., 1932. С. 35–48.