Страница 73 из 79
Те встают — давайте нальем, товарищ артист!
Лёдя уперся:
— Нет, этого я не люблю… Не надо, халявы не надо, артист горд… Я вот нераспечатанную забираю и такую же верну.
Бац — и в центре нашего стола бутылка! Музыка гремит. Я восхищаюсь — как он это легко, озорно, запросто — и, взяв бутылку, собираюсь пробку отвинчивать.
— Ку-у-уда? — Он у меня бутылку вырвал. — Ниночка! — зовет. — Давай быстренько бутылочку эту вон в тот дальний угол грузинам на стол. От моего имени. Скоренько, скоренько!
Ниночка завиляла между столиками. Подошла. Поставила. Сказала. Грузины ахнули, вскинулись, завертели орлиными носами в нашу сторону. Лёдя уже к ним двигается, раскинув руки:
— Хочется по-человечески встречать новых гостей. Просто, скромно, по-доброму — бутылкой водки! Кто потянулся к искусству, кто к художникам потянулся, у того, значит, руки длинные. Того не останавливать надо, не бить по рукам, а водкой-солью, с земным поклоном!
Лёдя и в самом деле коснулся рукой паркета. И все эти раскидывания рук и поклоны, и вся эта ахинея, которую он молол и молол, получились у него как-то солидно. И даже засосные поцелуи (а он, окончив речь, расцеловал каждого ошалевшего грузина), даже эти звонкие троекратники прозвучали убедительно — вроде не только от себя, а от имени всех присутствующих… и отсутствующих… ну, в общем, хорошо прозвучали.
— Но я пришел предупредить, — гудел Лёдя, навалившись пузом на грузинский стол, — никаких этих «от вашего стола — нашему, от нашего — вашему… Ты мне бутылку, я тебе две» — это не нужно, у нас это не проходит. Во-первых, за вами все равно не угонишься (тут грузины одобрительно засмеялись), а во-вторых, это, ребята, от души! Всё, гуляйте! Мы, кинематографисты, рады видеть вас в нашем Доме!
Он опрокинул две рюмки подряд и отошел. Ну, чтобы не соврать, минут семь прошло, не больше, как официант Боря приволок к нашему столу ящик спиртного: пополам водка и коньяк, десять белых бутылок, десять рыжих.
— Ну, Лёдя, ну гений, ну сила! — восхищались мы. И уже сильно хотелось запить свое восхищение. И опять я схватил бутылку за горло, и опять получил по рукам.
Лёдя распоряжался:
— Значит, так, Ниночка, одну бутылку вернуть евреям, а остальные, значит, в буфет. Напитки сдашь, деньги мне. А пока… Зорик! — обратился он к младшему из нас. — Зорик сгоняет… напротив, во дворе… знаешь «Красный богатырь»? Возьмешь две бутылки. Мы не нацмены, чтобы с наценкой пить. Нина, дай ему пока червончик до расчета. А я сейчас вернусь.
И правда, вернулся довольно скоро с двумя эффектными, но сильно пьяными девицами. У одной в руке был воздушный шарик, которым она все время хлопала себя по губам. Другая буквально висела на Лёде, обвивая недурными, высоко заголенными ногами его ляжку. Лёдя шагал, как слон, поднимая всю тяжесть веселой бесстыдницы, и на каждом его шагу вздрагивали и звякали на ней десятки цепочек, ошейничков, браслетов и сергушечек.
Лёдя гулял. И мы гуляли вместе с ним. И чем больше он прокучивал, заказывал, жертвовал, тем богаче становился в тот вечер. Деньги липли к деньгам, наворачивались, как снежный ком. Окружение сменилось раз, потом еще раз. Грузины исчезли, пришли узбеки в тюбетейках. Евреи сменились другими евреями. И скатерти сменились — «Все заново, Ниночка!» — и в руках у Ниночки свежестираный крахмал взлетал, как парус. Дело шло к вечеру. Были в прохладной зеленой бильярдной. Лёдя не играл. Он авторитетно распоряжался, давал советы, заключал пари чуть не на каждый удар, судил пари и все время выигрывал. Вроде шутка, вроде розыгрыш, но деньги к нему слетались настоящие, быстрые и нешуточные. Открывали шампанское, учили девиц держать кий. Ломились в маленький просмотровый зал, где шло какое-то кино. Вломились и расселись, но быстро надоело, и тогда, перекликаясь в темноте, ломились уже в обратную сторону, на выход. Были на каком-то вечернем заседании. Кого-то выдвигали куда-то, и Лёдя выступил с места — горячо и непонятно. Присутствовали на открытии выставки, видимо детской, потому что там было много детей.
— Ваш ребенок? — кричал Лёдя какой-то застенчивой женщине. — Ребенок ваш? А? Где ваш ребенок? Сколько ему? А? Не слышу! А? Одиннадцать лет? Хорошо! Роды легкие были? Я спрашиваю, роды были легкие? Воды скоро отошли? Говорите, не стесняйтесь, я сам из ОСВОДа.
А в ресторане тем временем уже накрыли столы к большому банкету. Известный Шурик Д. праздновал то ли премьеру, то ли день рождения жены. Цветов по летнему времени надарили великое множество. Большую часть роскошных роз и гвоздик свалили горой в предбаннике ресторана, прямо на подзеркальные диваны. Тут-то мы и оказались всей нашей компанией. Уже поздно было и некоторые настраивались на «пошли домой, у меня собака не гуляна», но не так судьба велела. За дверьми шумел банкет и соревновались острословы. Лёдя сгреб все цветы с диванов в огромную неохватную охапку и вломился в зал.
— Шурик! — закричал он изумленному хозяину стола. — Извини, что я не с вами, но у нас тут свой праздник. Я просто не мог не зайти, не поздравить в этот день Катю.
— Риту, — поправил кто-то из гостей.
— Да Риту, Риту! — нисколько не смущаясь, прямо-таки завопил Лёдя. — Для вас — Риту! А для меня она всегда останется Катей! Да, Катерина? Вот — к твоим ногам! — И он кинул на пол всю гигантскую охапку.
Гости узнавали свои еще не освобожденные от прозрачной бумаги букеты, уже подаренные той же Рите час назад, но все неслось мимо, мимо… весело неслось, нахально… мимо правил, мимо смысла… артисты, они такие, они другие… Может, и надо так?! Вот и вся наша компания уже на почетных местах.
— За Риту! За Катю! За Шуру!
— Ну, Лёдя, ну-у! Спасибо тебе, что не забыл!
— Как я мог?! А давайте поклянемся — каждый год в этот день в том же зале и в том же составе…
Гуляли за полночь, и далеко за полночь. С криками вывалились на уснувшую уже Васильевскую улицу. Захлопали дверцы машин. Кто на такси, кто на своей, но пьяные — поголовно. Мы с Лёдей, каким-то Вадюшей, какой-то Ядей и еще, и еще набились в «Волгу» Саши с его именинницей. Ехали как молния — быстро и криво. На пустынном проспекте резко свистнул милиционер, и в углублении садика мелькнула затаившаяся гаишная машина.
— Гони! — рявкнул Лёдя.
Да чего рявкать? И так уже гнали дальше. Но в заднее стекло было видно — мильтон побежал к своей машине.
— Направо, — приказал Лёдя.
Свернули в улочку, и Лёдя громыхнул:
— Стой!
На удивление живо выскочил, обежал машину, силком вытащил из-за руля обалдевшего Сашу, затолкал его назад, сам втиснулся на место водителя и замер. Все произошло в доли секунды. Машина стояла с включенным мотором, а мы застыли в молчании.
Милицейский громкоговоритель прохрипел на весь город: «Белая “Волга” номер такой-то, остановитесь!» И тут же из-за угла со свистом вывернул гаишный «мерседес». Так рванул, что проскочил нас метров на сто. Остановился. Взревел и на большой скорости подал задом.
— Всем молчать! — сказал сквозь зубы Лёдя.
Бежали инспектора. Лёдя грузно вылез навстречу.
— Инспектор окружной ГАИ (далее неразборчиво). Ваши документы, товарищ водитель.
— Какая власть в городе? — строго спросил Лёдя.
Оба инспектора остолбенели. Инициатива была перехвачена. Лёдя властно протянул руку и крепко пожал неуверенные длани обоих преследователей.
— Кажется, все спокойно. Продолжайте дежурство, товарищи офицеры.
Мильтоны переглянулись.
— Смущение понимаю, — продолжал Лёдя. — Вы запомнили меня по таким фильмам, как «Большой крюк», «Ошибка инженера Кочина», «Смелые люди». Особенно, думаю, в роли полковника милиции Носарева. Вас как по имени?
— Володя… Игорь… — потупились сержанты.
— Вова, тезка! Игорек! Перед вами пьяный народный артист. Я пьян. Машину вести не могу. Бросаю здесь. Прошу, товарищи, в целях безопасности движения доставить меня домой к Даниловскому рынку. Государственный бензин будет оплачен. — Он сделал широкое движение в направлении внутреннего кармана пиджака.