Отчий сад

note 350 Какое мне дело до его женщин? Лучше мне верить в его монашеский образ жизни. Так спокойней.

Но он, легко угадывая мои мысли, сказал:

— Представляешь, Светлана, моя соседка по подъезду встретила мальчика, с которым в школе у нее была первая любовь.

— И он ее не узнал?

— Узнал, и теперь они живут вместе. Она очень похорошела.

— Так не бывает!

— Выходит, что бывает — если намеренье такой силы, что способно развернуть время. Он стоял у окна, красивый, чуть сутуловатый мужчина.

— Ты настоящий художник, Митя.

— Художник в мире — это просто знаковая фигура, — ответил он, смотря не на меня, а в окно, — просто символ свободы…

Я подошла к нему и встала рядом.

— Ты можешь сделать невозможное возможным, например, перенести на полотно воздух!

— А вот и Светлана! И ее овеществленная мечта. — Он улыбнулся и взмахнул рукой, как волшебной палочкой, пристально глядя вниз. И мой взгляд тоже спустился — чтобы тут же отпрянуть. Но я заставила себя досмотреть эту картину до конца: к машине шла счастливая пара — длинноногая женщина с распущенными каштановыми волосами и полноватый мужчина, движения их напоминали плавный танец…

— Это мой морж, — сказала я тихо. — Василий Николенко. То есть… бывший муж. * * *

Дмитрий бродил по городу с Натальей, приехавшей вместе с ним на свадьбу его сестры, своей тезки. Она, конечно, интересовалась не архитектурой, а недвижимо

note 351 стью, а он чувствовал себя так, будто оказался персонажем романа, когда-то написанного им самим. И перечитывая книгу, встречая самого себя прежнего, почти незнакомого, он испытывал ту щемящую грусть, какую обычно вызывает собственная детская игрушка, найденная через много лет на старой даче…

Впрочем, особых архитектурных шедевров здесь и не было: город и раньше казался ему всего лишь сердцевиной розы железных, шоссейных и воздушных дорог, но отнюдь не тем обитаемым местом, которое, образуя пусть невидимую, но четкую границу с остальным пространством, дает жителям мощную иллюзию защищенности и милое ощущение живого уюта. И сейчас, всматриваясь в почти незнакомые улицы, Дмитрий снова почувствовал тот космический ветер, который, теребя его волосы, обычно сопровождал его, возможно, упорно сигнализируя художнику, как биолокатору, о какой-то значительной роли, которую этому городу предстояло сыграть в истории, но лишая домашнего тепла…

Но что-то все-таки изменилось. Возможно, бессознательно угаданный основателем города истинный прообраз

— прообраз, похороненный в сером гранитном гробу сталинских сооружений, вдруг ожил и медленно стал подниматься из небытия, принимая форму то одного, то другого только что построенного здания. Дымчатый фантом, видение из пророческого сна о будущем, он обретал плоть и красоту, утерянную за долгие годы, и становился новым городом, в котором рушились тюремные стены мертворождённых домов-коробок, уходили на дно прошлого свинцовые здания-крепости, и пробужденный от векового сна основатель города, по странному стечению обстоятельств бывший не только инженеромстроителем, но и писателем, уже бродил по оживленным проспектам и веселым аллеям, радуясь своей воплощающейся мечте. Его город уже проступал из сновидного небытия, но каким он станет, не было ясно даже ему — его создателю…

note 352

— Город всегда казался мне нереальным, — говорил Дмитрий Наталье, — основатель его, инженер и писатель, наверное, когда-то увидел его во сне, и его город, совсем другой, совсем не похожий на тот, по которому шли пешеходы и ехал транспорт, я всегда угадывал. Он проступал, как слабые тени, за монументальными зданиями и громоздкими революционными обелисками. Как туманный прообраз, он иногда возникал на рассвете, чтобы тут же исчезнуть при ярком свете дня. Город не соответствовал своему прообразу совершенно, и оттого казался мне несуществующим. Все, что отошло от первоначального образа, видимо, утрачивает реальность.

* * *

В субботу Дмитрий повез меня на дачу. Свадьбу его племянницы Даши отыграли в кафе, а на даче собирались самые близкие родственники жениха и невесты.

— Ты будешь вместо Майки, — пошутил он, — она отказалась ехать: у нее репетиции.

— Не простила тебя за то, что ты слишком поздно рассказал ей правду?

— Простила.

— А мама ее будет? (Рита, с которой у Дмитрия был долгий роман, вызывала у меня любопытство.)

— Нет. Ее старшая дочь недавно родила, и она уехала к ней помогать.

— То есть она теперь бабушка.

— Выходит, так. Поселок, как мне объяснил Дмитрий по дороге, некогда был самым престижным дачным местом, селились здесь архитекторы, писатели, ученые, одна улица была почти полностью профессорской, другая — полностью писательской…

— А вы как сюда попали? note 353

— Дачу построил еще мой дед по отцу, заместитель директора крупного по тем временам предприятия.

— Сейчас поселок не очень хорошо смотрится: коттеджи за высокими заборами, и тут же масса старых неотремонтированных дач.

— Как вся страна. Я и здесь поинтересовалась, сколько здесь стоит сотка земли, Митяй, конечно, не знал. Пришлось потом снова воспользоваться газетой «Из рук в руки»: цены были довольно приличными, приблизительно как под Клином или Солнечногорском.

Дачный дом Ярославцевых когда-то, наверное, казался большим. Вокруг дома рос старый сад, ветви заглядывали в окна, создавая в комнатах приятную прохладу.

Я рассматривала и дом, и всю родню Дмитрия, давнюю и новую… Что мы знаем о других семьях? Может, у наших соседей именно сейчас происходят драмы и комедии, трагедии и фарсы?

Вот невеста — Дарья. Здоровая кобыла, на ней бы пахать, но видная. В свадебном платье и фате она выглядела как статуя Свободы. Жених ее, Илья, разумеется, будет грызть науку: с такими внешними данными и полной интравертностью только фотоны гонять — или что он в своем институте делает? Дашка, как сейчас говорят, сделала конкретный выбор: если к ее генам (я глянула, спрятав ироничную улыбку, на ее папу — пародийного буржуя) прибавить нечто похожее — получатся просто монстрыслонопотамы. А так — у нее тело и деньги, а у него — мозги. Одно другое уравновесит.

Ее двоюродный брат Кирилл — очень красивый молодой мужчина. Он — военный инженер. Не самая престижная, однако, сейчас профессия. Жена его в роддоме: у них только что родился мальчик, названный в честь дяди-художника Дмитрием.

Отчим Дарьи, Денис Аркадьевич, нынешний муж Митиной сестры Натальи, мужчина лет тридцати вось

note 354 ми, о таких раньше говорили: «человек приятный во всех отношениях». Он вовремя сумел встать в нужном месте, и у него сейчас свой канал на местном телевидении. Но его слабость — страсть к умным монологам, да и не очень высокий потолок. Вбил себе в голову, что спасение Родины

— это он сам, представитель народившегося среднего класса, и на весь остальной мир ему чихать.

— Нас еще мало, — он аккуратно сплевывал вишневые косточки десерта в ложечку, — но мы опора государства. Большие капиталы не работают на страну, большинство нынешних миллиардеров помрут в какой-нибудь Швейцарии, а мы работаем. И мы будет жить здесь… Каждый, кто сумел подзаработать, стремится построить для своей семьи загородный дом. И живущие в этих домах никуда из страны уже не уедут. Мы строим не только для себя, но для своих детей, и внуков, и правнуков! Дачи раньше были отдушиной для горожанина: там он ощущал свою связь с родной землей и чувствовал себя ее хозяином… — С интеллигентской бородкой, в светлом костюме, Денис Аркадьевич походил на актера, играющего в какойнибудь чеховской пьесе.

— Жалкого клочка в шесть соток! — подала реплику бабушка Даши, которую Митя в разговорах со мной звал Серафимой. Мне, кстати, она очень понравилась: ей за семьдесят, но следит за собой, хорошо одета. Такая деловая подвижная ворона.

— Да пусть хоть клочка! Но дачные кооперативы были отголоском русской соборности!