Страница 56 из 84
note 245 А вот память на запахи у меня колоссальная, как у парфюмера. Но, к слову, я так и не прочитала этот роман. И не стану. Мне хватило фильма.
И запахи бабушкиного, родного мне дома тут же, как старые собаки, подбежали и стали лизать мне лицо. Пахнет книжной пылью. Как мне приятен этот запах. Он связан у меня с отцом, который много читал (что, думаю, было совсем нехарактерно для партийных работников). Мать свезла бабушке почти все его книги. Пахнет лавандой: тетка кладет в шкафы мешочки с сухой травой — она панически боится моли, которая однажды, когда я была девчонкой, проела дыры на пушистом белом шарфе, который я сама связала в подарок своему отцу.
Пахнет жареной картошкой. Вы сейчас будете смеяться
— но жареная картошка с детства мое любимое блюдо. И размороженная фри из Макдональдса, которую обожает моя Марфа, никогда с бабушкиной фри не сравнится! Из ванной комнаты пахнет, извините, кошкой. Опять написала под ванну. Ну, Феня! Ну, невоспитанная!
А из кухни пахнет детством. Чем-то ванильным и мандариновым… О! Это бабушка с теткой испекли торт! Ура! Стоп, я же худею. У меня наследственная склонность к полноте. Вы сейчас упадете в обморок, узнав, сколько весит моя бабушка — 120 кило! Поэтому, кстати, она и не выходит из дома — подними-ка такой вес на четвертый этаж полногабаритной сталинки без лифта. А так здоровье у нее, тьфу-тьфу, вполне приличное.
Я предлагала бабушке дорого продать ее квартиру и купить поближе ко мне. Я живу в Митине в отличной трешке, а Васькину центральную (Васька — это Николенко) мы сдаем. Точнее, сдаю я. Так, чтобы не пустовала. Потому что Николенке это по барабану. А я прижимистая, я на эти деньги оплачиваю Марфушкину школу. Попов же некредитоспособен.
Живет в квартире уже четвертый год одна и та же семья — приезжие из Таджикистана, но, конечно, не гастарбайтеры, а вполне состоятельные люди. Я могла бы
note 246 брать с них теперь больше, ведь аренда подорожала, но лучше пусть они живут, люди нормальные, чем рисковать с какими-то новыми клиентами. Хотя все-таки можно и немного повысить оплату. Николенко, например, уверен, что они приличные только с виду, а вообще наркотиками торгуют. Они все медики, возражаю я, и у них здесь какой-то двоюродный брат, известный уролог. А брат брата торгует травкой или, на худой конец, коврами, упрямится Николенко. Ну не хлопком же, усмехаюсь. Николенко смеется. Все-таки умный у меня муж. И характер золотой.
Пожалуй, подумаю, может, и повышу им аренду.
— Нет, бабулечка, я есть торт не буду! — Я замахала руками.
— Мне надо пока фигуру хранить! Вот когда мне будет столько, сколько тебе… — Но не устояла. Съела кусок. Блаженство. Нет, если бы я так готовила, я бы сделала ресторан покруче Максима. Но у меня нет любви к кухне. И Николенко это терпит. Впрочем, и Ярославцев относился к этому спокойно.
Расцеловав бабушку в яблочные щеки, я сбежала по лестнице, заскочила в машину и, признаться, задумалась — а как воспримет мой звонок Митяй. (Полное имя моего первого мужа Димы — Вадим, а Ярославцев — Дмит рий, Митя.) Ну, я скажу ему, что неплохо бы повидаться и поговорить. Что у меня есть к нему деловое предложение. Ну ладно, звоню. Остальное подскажет ситуация.
Я набрала его номер .
— Слушаю. — Это его голос.
— Добрый день, — сказала я, ожидая, что он, как сейчас принято, ответит — добрый. Но он, чуть выдержав паузу, спросил:
— Наташа? (У него, кстати, родная сестра моя тезка).
— Узнал?
— Узнал.
— Я как-то вот по твоим картинам соскучилась, вот бы посмотреть, что ты сейчас натворил. note 247
— Так приезжай, — просто сказал он, — у меня мастерская, правда, далековато — знаешь Куркино? Новый такой район, строящийся полным ходом…
— А я в Митине, — сказала я, засмеявшись, — новый такой район, уже достроившийся и успевший стать старым. И публика такая же — все новые, уже успевшие слегка пообтрепаться!
— А я не в курсе насчет публики в Куркино, — сказал он. — Вот ты приедешь, все обследуешь и мне расскажешь, ты же Шерлок Холмс. Говорить адрес? Он сказал адрес, я сохранила его объяснение как голосовое сообщение. Подъеду в Куркино, включу и он мне еще раз все подробно объяснит.
— Сегодня вечером тебе удобно?
— Да хоть сейчас, — он опять засмеялся. Смех у него остался прежним, каким-то чуть детским, несмотря на приятный баритональный тембр. — Я никуда сегодня не собираюсь. Я и живу в мастерской…
— Хорошо, я тут разберусь с делами и, подъеду. * * *
Надо сказать, что я люблю Москву. И работа риэлтора мне нравится еще и тем, что нужно много по Москве ездить. Детство мое прошло на Автозаводской: район почти центральный, хоть и имеющий заводскую историю. А потом мы переехали в цэковский дом. Я недавно возила в соседний, тоже бывший цэковский дом клиентов: мать и дочь продавали отличную двушку, 74 метра, кухня 14 с половиной, темная комната. Когда-то ее получил их дедушка — мелкий чиновник партаппарата. Но квартира была до такой степени уделана, страшно сказать: запах стоял, как в сыром подвале. Хотя сам дом выглядел по-прежнему респектабельно: зимний сад в просторном подъезде, лифты Oтис и дежурит консьержка.
Ну, я отвлеклась. И объясню почему: сегодня у меня один просмотр, и только потом я буду свободна. И просмотр недалеко, кстати, у метро Войковская — на Большой Академической. Я потому к бабушке и заскочила,
note 248 что мне по дороге. Не буду же я колотиться из Митино на Тимирязевскую просто так. Во всем должен быть практический смысл, верно? Время теперь такое: лирика в прошлом. Вместо поэзии — гламурная попа (извините), а у детей вместо пионерского галстука — обязательный мобильный телефон.
Многие места в Москве я узнала только благодаря работе. К примеру, в Медведково я вообще не была ни разу. (И не надо бы, к слову говоря, что там вообще делать?) А Измайлово, район любимый советскими управленцами, раза два проезжала с отцом насквозь, но ничего не помнила. А мой брат, теперь петербуржец, представляете, ни разу не был в Третьяковской галерее! Когда их возили с классом, он болел. А потом, когда я его звала (мне нравилось и в детстве смотреть картины, это отец меня приучил, мать, та вообще к искусству равнодушна совершенно), отнекивался: «Большой и Третьяковка — только для провинциалов». Он так и в Петербурге живет — никакой тяги ни к истории города, ни к его, как говорится, культурным ценностям. Мамин сын.
Мобильный…
— Але? Это мои клиенты. Волнуются, где я. А здесь дорогито несколько минут — мне, кстати, нравятся почему-то старые корпуса Тимирязевской академии, мимо которых я сейчас еду. А вообще район всегда считался хулиганским.
— Скоро буду. Вот, проехала Тимирязевку… У меня один знакомый живет недалеко — на Дмитровском шоссе, может, знаете, красного кирпича, похожие на сплошную стену дома метростроевцев. Двор вроде бы приличный: яблоневый сад, прохлада, но в самом центре детской площадки устрашающая, белая, как призрак сталинизма, статуя дяди-метростроевца. И дети, наверное, пририсовали неприличному дяде синие трусы. Вообще, двор как из другого мира — только детективы снимать. Но к чему это я? Так вспомнилось: девушка-клиентка была
note 249 у меня как-то — симпатичная, но с отлетом. Ей, видите ли, приснился сон, что она переезжает в квартиру в доме красного кирпича недалеко от Тимирязевского парка. И я ее в те дома, где приятель жил, возила. Помню, она долго разглядывала белого метростроевца, а потом сказала: «В Москве есть странные места. Вот например, этот двор: здесь время остановилось, сконцентрировалось — и придало пространству, а соответственно и жителям, какие-то непонятные свойства».
Я потом своему приятелю, тоже риэлтору, позвонила и рассказала, как клиентка моя на его двор отреагировала. Он так оживился: «Слушай! Точно! У нас тут знаешь, какая странность: за все годы, что здесь живу, то есть с девяностого года, в наших домах ни один старик не умер. Представляешь? За пятнадцать лет — ни один!»