Страница 40 из 84
note 173 Наталья не спит. Она встает, идет в ванную, в зеркало разглядывает свое лицо — нет, слава Богу, пока морщин нет, — заходит в спальню: как сладко посапывает пушистая Дашка. А Мурка хрюкает.
Вернувшись к своему дивану, она осторожно набирает Митин номер снова. Он — дома!
— Спишь? — шепотом.
— Нет.
— Целый день тебе звонила: никого. А тут такие дела! Я была вчера вечером у отца, он позвонил — срочно приди. Наталья рассказывает о разговоре с отцом, о даче, о дарственной Сергею, о Томке, как выяснилось, ждущей второго ребенка, во что все же слабо верится, о том, что нужно съездить на дачу к соседу-юристу, что-то там подписать в этой бумаге, конечно, можно в городе ему дозвониться…
Митя выслушивает, не комментируя.
— Ну скажи что-нибудь, Митя, — просит она. — Что делать?
— Съездим на дачу в пятницу, — говорит он спокойно,
— отдадим бумагу Сергею, пусть заверяет ее сам. А мы побродим, погуляем… Я соскучился по лесу. Они желают друг другу спокойной ночи. Уже засыпая, она вспоминает: забыла еще сказать, что Сергей просил денег! А, ладно, не принципиально — у Митьки все равно денег нет.
* * *
…Они шли от станции; узкая тропа, с одной стороны огражденная темным лесом, с другой окаймляющая обрывистый склон, где внизу, на дне гигантского оврага, лежало железнодорожное полотно, терялась в тумане. Языки тумана медленно выползали из оврага, полного непонятной тишиной — ни гудка, ни перестука колес не доносилось оттуда, словно туман поглощал все звуки, как вата, и разбухающие его змеи беззвучно заглатывали и пространство: даже собственные ноги Митя уже видел
note 174 нечетко. Деревья покачивались, как пьяные глухонемые, но, приглядевшись, и по движению стволов, и по трепетанию листвы, почему-то явственно видной, несмотря на молочно-сизый туман, можно было понять — ветрено. И четкость листвы, и ветер удивили Митю. Наташа шла за ним след в след, порой ему приходилось замедлять шаг и оглядываться: она часто спотыкалась о невидимые коряги. Она была босой — в тумане белели ее маленькие ступни, — в длинной широкой ночной сорочке, с фарфоровой белоснежной куклой в руках. Митя боялся, что сестра мерзнет.
Тропинка, сделав несколько поворотов, на одном из которых валялась черная цистерна из-под горючего, вывела их к шоссе; оно уже виднелось в просветах между редкими деревьями, лишенными листьев. Туман остался позади — и машины, беспрерывно летящие на огромной скорости, точно пули, были видны отчетливо. Мы не сможем перейти, сказала ему глазами Наташа, едва они подступили к шоссе ближе, но он, так же мысленно ответив: рискнем, вдруг сразу же оказался на середине шоссе, между потоками воды, несущимися в противоположные стороны столь стремительно, что, подставь руку — и ее бы, кажется, отрезало водой, как ножом. Наталья, оказавшаяся тут же, прижалась к его плечу, дрожа от страха или холода, он погладил ее по голове, отметив мельком, что волосы ее посветлели. Нам не перейти ни за что, шепнула она. Они разговаривали беззвучно, наверное, даже их губы не шевелились. И он понимал тоже: через такой ужасный поток им не перейти. Но неожиданно вспомнил
— он же умеет летать! — зачем что-то мучительно придумывать, зачем гадать, как миновать несущийся поток, когда просто достаточно сейчас подняться и перелететь через него! Он так и сделал: перемахнул легко через поток, держа за руку Наталью и не ощутив никакой тяжести
— значит, и сестра его летать умеет, — и они оказались перед пригорком, за которым среди фиолетовых деревьев виднелись синие и голубые крыши дачного поселка. По улицам, то бессильно падающим в низину, то стремитель
note 175 но набирающим высоту, они шли к своей даче, и путь показался долгим, но ни один человек не повстречался им — наверное, было раннее утро, потому оказался нем и пуст поселок.
Одна из дальних улиц забирала вверх особенно круто, и, поднявшись по ней, они очутились на голубоватой поляне, окруженной легкими деревцами, застывшими в позах причудливых, но красивых. На поляне возвышался дом. Сначала он показался Мите похожим на корабль, но, приглядевшись, он узнал в его незнакомых очертаниях дачу, где столько счастливых дней провел он в детстве и в юности, и догадался: дача переделана и почти достроена,
— но удивился: как и кому удалось изменить ее форму? Он поднял голову — небо — ясно-голубое, чистое, как умиротворенная океанская вода. Он вновь посмотрел на дом — странно, очертания корабля исчезли — маленькая усадебка с балкончиком, белой верандой. Красиво! — восхитилась Наташа. Смеющееся ее лицо возникло перед ним крупным планом, и такую вызвало у него нежность, что он вновь провел своей ладонью по ее мягким волосам. И только сейчас Митя заметил, что на плоской крыше белого сверкающего куба дачи — а где же усадьба? — подумал мельком — серебрится продолговатый шар и сразу догадался, что это жемчужина из нитки бус его матери, потерянная ею в сумрачный день накануне катастрофы, и отыскать ее означало для него начать жить и жить очень долго. И вот жемчужина на крыше дома — гигантское яйцо, снесенное космическим аистом. Такое счастливое чувство охватило Митю — чувство легкости, покоя и знания всего того, что ждет его впереди — он, с улыбкой посмотрев на сестру, уже идущую к белой усадебке, пошел следом за ней — и серебристый полупрозрачный кристалл, к которому приближался он, на миг потерявший и сестру, и дачный дом из виду, наконец-то оказался старой любимой дачей.
Ужики плюща, обвивавшего деревянную террасу, ткнулись ему в щеку. Он вошел в дом. Что-то в нем изменилось, но что? На стене столовой висела картина; при
note 176 смотревшись, он узнал одну из своих ранних работ: песчаный берег, влажный дым костерка, а на черном пеньке — курящий языческую трубку старик.
Стулья вдоль стен были расставлены так, будто несколько человек, то ли проводивших почему-то именно здесь непонятное заседание, то ли собравшихся с какойто иной, но не менее мертвой целью, только что встали и вышли. На столе чернел телефон. Телефона никогда не было у них на даче. Рядом с ним он увидел маленький ключ, сразу вспомнив: они же так хотели открыть комод, — и уже стоит перед темной громадиной, пробуя, подходит ли найденный ключик к его замкам. Ящик выдвинулся не без усилия. Наташа, позвал он и услышал свой голос. Наташа! Уже успевшая переодеться в кофтусетку и легкие брючки, она быстро зашла, наклонилась вместе с ним над комодом — они переглянулись. Первый ящик был пуст. Ключик, как выяснилось, подходил и к другим отделениям. Во втором ящике они обнаружили листки, но текста прочитать он не успел — Наташа уже доставала из третьего старый револьвер. Надо выбросить, решил он, но сестра молча покачала готовой и положила револьвер обратно.
И в эту минуту зазвонил телефон. Он, сонно моргая, еще не понимая — явь ли это, длится ли сон, подбежал: звонила Наташа.
— Митя, — сказала она, — сумасшедший дом какойто
— отец пропал. * * *
— Я всегда от него чего-то такого ждала! — Кричала Серафима.
— Подсознательно, наверное, — подала реплику Наталья.
— Может, старик помер, — сказал Мура, швыркнув носом. Он готов был разрыдаться, ведь столь приятно порой получить повод и вылить все накопившееся в душе: обиды, ненависть к сильным и красивым, жалость к себе, бедному, — потоком слез. note 177
— Не верю! Не верю! — стенала Серафима. — Всегда он был темной лошадкой! Он просто бросил меня! После всего, что я ему дала! Он сбежал к другой женщине!
— Серафима Петровна, — Наташа поглядела на нее укоризненно. — А если все-таки что-то с ним случилось. И какая у него может быть другая женщина — ему семьдесят!
— Он старше меня почти на пятнадцать лет, — вхлипнула Серафима, — и что? Он еще в силе! Пришел Митя. Он быстро оценил ситуацию. Как выяснилось, Серафиме позвонил приятель Антона Андреевича, отдыхавший с ним в одном санатории, и сообщил, что тот, уехав пять дней назад на экскурсию, пропал бесследно.