Отчий сад

— и просыпаюсь. Ты думаешь, что этот мужчина — Мура? А может, это символическое выражение твоей скрытой агрессии, твоего против него раздражения? Нет,

note 114 Мура, Мура! Или… Наталья как-то растерянно смотрит. Стряхивает пепел — она по-прежнему много курит. Ты думаешь — мое раздражение?

А возможно, это какой-то другой человек, не Мура, произносит он. Она вздрагивает. Другой?! Но кто?! Поищи в своем подсознании. Он коснулся ее плеча. Пойдем.

* * *

Ритка примчалась к нему вечером, привезла жареного мяса, картофель в банке, салат, даже один свежий огурчик с огорода свекровки — это тебе не с рынка, неизвестно откуда, а собственный! Но рано еще у нас для овощей. Но главное, ради чего она неслась сегодня — не терпелось показать новые фотографии малышки Майки, и х Майки!

— Дай их мне. Девчушка, как все дети, мила.

— Глаза, к сожалению, не зеленые. — Ритке так хотелось, чтобы зеленые были: получились голубые. — Но ведь красавица будет, а, Мить? Звезда эстрады! А кокетка такая — страх. Ленька ей то одно платьишко, то другое

— три года, а гляди-ка, уже капризы: нет, хочу класное! класное! класное! «Рэ» пока не выговаривает. Кроссовочки привез — Кристинке такие и не снились. Майка ведь у него любимица! — Ритка странно хмыкает.

— Кстати, прекращай таскать мне еду! Инесса тут както пирогов нанесла…

— Инесса?!

— У меня уже есть деньги.

— Это сколько же у вас денег, Дмитрий Антонович, сто монет раз в сто лет? А Инессу задавлю, вот тигрица поганая!

— Говорю — есть.

— Врешь ведь, как всегда, порядочный ты мой. Господи, как ты ужасно жил — нищий ведь! Раньше хоть пенсия Юлии Николаевны была, в то время и это было много, а когда деньги поплыли — ужас. Свекровка моя Дебора чуть с ума тогда не сдвинулась — у нее все сбережения на сберкнижке сгорели в одночасье. note 115

— Нищий?

— А что — хоть к церкви милостыню просить! Слава Богу, одни старые джинсы были, да я отдала тебе поношенный Лёнин свитер…

— А что, вполне, кстати, хороший.

— Леня плохие вещи не покупает. Да и кроссовки его, и футболки.

— Приодела ты меня!..

— Сволочи все вашем союзе! Бездари и сволочи, сделали себе карьеру в свое время!

— Ну почему уж так совсем, старики есть неплохие, старая такая гвардия, и кое-кто уже появился из новых.

— А ваши известные, один народный даже, его «Ленин и дети» у нас в актовом зале школы висела. И еще одна: «Дорога века». Тебе Юлия Николаевна тогда правильно говорила — съезди, напиши на тему труда. Можно было вполне хорошо написать.

— Но сейчас, — смеялся он, — сделать работу с какойнибудь стройки с пролетариями — это уже авангардизм.

— Но ты бы все равно создал… какую-нибудь… тарабарщину, одним словом. Я даже твоих названий не понимаю: «Улыбка летаргии» — кошмар!

— А «Смородиновый дождь», а? Нормально? Да, она права, конечно, питался он, можно сказать, манной небесной. Одну-две работы брали на коллективные выставки — и то считал счастьем. Какое-то безразличие охватывало. Но многое делал автоматически — полтора года после смерти бабушки выпали полностью, дальше помнил фрагментами. Словно в летаргическом сне был, «Улыбка летаргии» — своего рода автопортрет. К заказам не подпускали, у них семьи, надо кормить, а ты — сдыхай. И плодили свои натюрморты с обязательной рыбой на блюде — шедевры для столовых, роскошные пионы — для комнат отдыха в санаториях, портреты руководителей для кабинетов. Теперь появились циники. Да и среди тех такие были. Ты же, мол, Дмитрий, что-нибудь настоящее сделаешь даже по заказу, а народу нужна пошлость,

note 116 пипл, он окромя пошлости ничего не воспримет, никакое искусство ему не нужно, так что заказов тебе — кукиш в карман!

Митя обрадовался, когда лавочку несколько прикрыли

— бешеные деньги тратились на порчу вкуса, на производство убожества. Но лавочка открыла дверь с другой стороны. Теперь заказывают банки. И ловкачи уже наживают на таких заказах капиталец.

— А краски, холсты — всё деньги, а мастерская… И вообще, Митька, ты бы вообще не попал в союз, если бы не женщины! И то верно. Старая художница одна, слабоватая по мастерству, но влюбчивая, голову от Мити потеряла, связалась со своими верными приятелями по академии, занимавшими в правлении посты. Художнице ничего от Мити и нужно-то не было — так, ностальгия по юности нежной… И еще одна — приятельница Инессы, искусствовед. Та — циничная, умная, хваткая, продажная особа — сделала на него ставку: откроет неподдельное, ей — плюс. Потом, пьяная, звонила — нарвалась на Ритку. Если что-то из вашего получится, кричала в трубку, только благодаря мне. Спился бы — и скорежился под забором. В России много талантов, не жалко. Умный еврей и крошечные способности разовьет да использует так, что и внуки его будут жить безбедно, а у русских как: кому много дадено, того и не жаль!.. Русский свой талант закопает в землю и ждет, как Буратино, что дерево вырастет! Так вот искусствоведша по телефону высказалась. И предложение сделала выгодное: организует она для Мити выставкупродажу в Германии. Пусть он срочно ей позвонит. Но Ритка ее отшила. Да так тонко, сама собой восхитилась. Спасибо вам, сказала елейным тоном, мне Дмитрий уже о вас рассказывал, сказал, что уважает таких, как вы, женщин

— очень некрасивых, но умных! Та аж дернулась на том конце провода, как лягушка под током.

Разумеется, про деловое предложение Ритка Мите ничего не сказала, но сама обрадовалась: вот какая лампа

note 117 Аладдина в ее руках! Нет, в Германию он поедет только с ней, с Риткой. Только выпусти птичку из клетки — обратно не загонишь. И никаких искусствоведш… Та больше не позвонила. Значит, не так она умна и не такая деловая, раз за некрасивость обиделась, легко оправдала себя Ритка, и Мите ничего путного бы не сделала. И вспоминать о ней нечего.

Но сказала как-то Лене: ты не понимаешь, кто такой Митя? Знаешь — сколько будут стоить его картины? Не знаешь, спроси у толковых людей. Леня послушался, взял одну Митину работку, Ритке подаренную, и отнес одному деловому человеку. Деловой жил в своем доме за большим забором — кирпичный дом, бронированная дверь, огромная собака, ну как в кино! Сначала показал мне какую-то рухлядь: буфет, этажерка и огромный стол, простой, говорит, ты человек, Леня, стоит это многие тысячи; и этажерка? А это не этажерка, а… В общем, гляди, объяснил, за одну такую завитушку на стуле отдал бы знающий человек несколько тысяч. Да ну? Вот тебе и ну. Коллекционер. Картины, книги, статуэточки всякие. Простой миллионер. Как начинал? Лучше не спрашивай, есть то, о чем интеллигентный человек не рассказывает. А я человек, несом ненно, интеллигентный, помнишь, как Остап Ибрагимович о себе написал: «од. ин. хол.», а?

Смеется! О чем интеллигентный человек не рассказывает! В советскую эпоху, дорогой, начинать было почти невозможно. Не будем вспоминать… Я вам картиночку принес, не Репин, конечно, а я Илью Ефимовича и не очень люблю, хотя ценю: Шагал мне по душе. Милый городок был Витебск? Наверное, я там не был. Деловой человек, Леня, должен быть всесторонне образованным. Учту. Понимаю, трудное детство. Девушки не любят. Картиночка-то каких времен? Да знакомый рисовал. Вот друг мой, директор магазина «Галантерея», — теперь его сын там приватизировать магазинчик собирается, знаешь, тот, что на углу Советской и Маркса, — так вот, отец его, мой друг, мировой старик, и деловой человек, и культурный. Даже в театре разбирается лучше всякого

note 118 искусствоведа. И доброй души. Болтают о нем чушь — а я его знаю тридцать лет. Эту-то вот, как ты ее обозвал, этажерочку, он мне просто подарил! Редко сейчас найдешь того, кто способен на такие подарки. Говоришь, знакомый? Вот, вы понимаете, будет она спрос иметь? Открыл, развернул, пристально глянул, сказал: будет со временем, а пока — четыреста, больше не дам. Ё-мое! четыреста. За эту мазню, ты говоришь, это наш двор там нарисован — и не узнаешь ведь! Черт-те что, все-таки эти коллекционеры народ чокнутый!