Великая сила искусства

Виктор Дарьевич оцепенел на секунду, а потом бросился к телу, яростно расталкивая зевак и разгоняя их волшебными словами «с дороги, я врач!». Подступы к Лавру Сандриевичу охраняли санитары – и на том спасибо, а то бы затоптали сердобольные граждане.

Пациент оказался жив, но без сознания. Хрустела лодыжка, на которую он приземлился, остальное после первого беглого осмотра казалось целым, но нужна была госпитализация и качественное обследование. Виктор Дарьевич велел санитарам тащить носилки.

– Кажется, он кое-что потерял, – раздался рядом гнусавый голос.

Виктор Дарьевич поднял глаза и даже не удивился, когда увидел давешнего фалангу, который стоял под фонарем и изучал листки, выпущенные Лавром Сандриевичем при падении. Такой дивный день не мог не закончиться фалангой для полного комплекта. В его появлении как будто выразился во всей полноте закон бытовой гармонии.

Уж если пиздец, так полный.

– И вам доброго вечера, – вежливо поздоровался Виктор Дарьевич и поднялся с колен. Как там было? Лучше умереть стоя, чем жить на коленях?

– У вас плохая память на лица, Виктор Дарьевич, – с улыбочкой заявил фаланга. – Еще в пятницу вы не могли опознать человека по фотографии, а сегодня уже зовете его по имени-отчеству. Или это вы в субботу познакомились?

У Виктора Дарьевича было немного не то настроение, чтобы оценивать профессиональный юмор фаланг.

– Этот пациент, – он сделал ударение на слове «пациент», – сейчас будет доставлен в Медкорпус. Если вам так уж нужно его забрать – сделайте это после оказания ему первой помощи. И с соответствующим разрешением.

Фаланга даже ручками всплеснул – демонстрировал, как его удивляет виктордарьевичевское непонимание.

– Да кто же вам сказал, Виктор Дарьевич, что вашего пациента кто-то собирается забирать? Вопрос был куда проще – у вас он или нет. Если бы вы напрягли память в пятницу, кто знает, может, у вас было бы меньше работы. И мы никогда не отрицали факта, что любой гражданин Всероссийского Соседства имеет право на медицинскую помощь. Так что лечите, лечите.

– Вы – это вы с Александром? – не удержался Виктор Дарьевич. – Тогда у вас странные понятия о методах лечения.

– Ах, Александр, – фаланга снова растянул губы в улыбке. – Вы ведь, кажется, лично не знакомы? Тогда вы вряд ли уже познакомитесь. А мы с вами еще поговорим, но пока идите – вас, кажется, пациент ждет.

Виктор Дарьевич пожал плечами, отряхнул с колен прилипшую грязь и пошел туда, где мигали огни «скорой».

***

Домой ему удалось вернуться только вечером в понедельник. Сначала ждал результатов обследования Лавра Сандриевича. Хотя бы тут повезло: двойной перелом лодыжки, множественные ушибы, но ничего более серьезного. Что касается состояния психики… Как только Виктор Дарьевич думал о состоянии психики пациента, он заставлял себя считать до десяти и обратно и напоминал себе, что терпение и труд никогда не подводят. И уже подумывал, а не назначить ли пациенту курс экспериментальных нейролептиков – хуже уже не будет, куда уж хуже. Но торопиться не стал – решил дождаться, когда успокоится его собственный разум. А то так назначишь невесть что, а потом разгребать последствия.

Ему удалось еще вздремнуть пару часов на диване в допросной, откуда, конечно, уже забрали Худошеева, а с утра пораньше явился фаланга. Тот же самый. Как ни странно, пациента видеть не пожелал, обыск проводить не рвался, зато долго и нудно выспрашивал у Виктора Дарьевича, из какого именно окна в каком именно доме выбросился Лавр Сандриевич. Он так задурил голову этими окнами и домами, что Виктору Дарьевичу уже хотелось ткнуть пальцем в первую попавшуюся фотографию – и пусть успокоится. Но окно все-таки удалось распознать среди еще десятка таких же, после чего фаланга принял довольный, на фаланговский манер, вид и попросил подписать показания.

– Чья это квартира? – полюбопытствовал Виктор Дарьевич, расписавшись.

Фаланга медово улыбнулся.

– Вам эта фамилия все равно ничего не скажет.

Он собрал со стола бумаги и фотографии, сложил в папку и пошел на выход. Уже у дверей обернулся и заметил:

– И у своих хороших знакомых не пытайтесь спрашивать, Виктор Дарьевич. Они тоже не знают.

Ну, не больно-то и хотелось знать.

Таинственного Александра Виктор Дарьевич так и не увидел, но Валентин Ананьевич ему шепнул, что Моль и еще нескольких работников регистратуры водили куда-то на опознание.

Потом последовал ожидаемый вызов от Бюро Патентов. Передавая из рук в руки вчерашнюю бумагу, состряпанную Вратом Ладовичем, Бюро Патентов интересовалось, как же так получилось и где же теперь гений и надежда росской инженерии, по мнению Медицинской гэбни.

Медицинская гэбня, разумеется, ответила, что пациент был возвращен в Медкорпус, где продолжает курс лечения.

Виктор Дарьевич про себя добавил, что гений-то в стационаре, а вот надежда – в заднице, потому что вытащить из гения хоть что-то вразумительное удастся еще не скоро. Но озвучивать не стал.

Бюро Патентов проявило озабоченность и намекнуло, что не зря просило взять это дело под личный гэбенный контроль. А потом, как будто нехотя, сказало, что, конечно, бдительность – дело хорошее, но лицам с третьим уровнем доступа вскоре будет разрешено интересоваться состоянием здоровья Лавра Сандриевича. Было бы от чего приходить в восторг. Только таких регулярных посетителей Медкорпусу и не хватало.

Так что домой Виктор Дарьевич вернулся с мечтой принять душ и выспаться. И чаю бы еще неплохо.

Дома на диване лежал Кристоф, закинув ноги на подлокотник. Он был длинный – Кристоф, не подлокотник – и целиком на диван не помещался. Виктор Дарьевич с неожиданным облегчением увидел на нем желтую рубашку и брюки в лазурную полоску. Некоторым вещам лучше оставаться такими, как есть. Есть части миропорядка, которые не стоит трогать даже ради науки, пусть их и ничтожно мало.

Что ж, хотя бы вопрос со встречей четыре на четыре был пока снят с повестки дня.

– Да, загубил ты мне месяц работы, – заметил Виктор Дарьевич и поставил портфель с бумагами на кресло.

– Витя-я-я-ааааау, – Кристоф, ничуть не впечатленный, сладко зевнул во весь рот. – Я отвел по твоей милости внеплановый вечерний эфир, потом плановый дневной, а в промежутке меня возило мордой по столу Бюро Патентов. Не выебало только потому, что я обворожительный, а они брезгливые. Я, понятное дело, профессионал и… и… а-а-а-аааауыыы… могу вести эфир из-под стола с микрофоном на колене, но не жди потом от меня сочувствия, ладно? Вам надо было выманить человека – мы выманили, а дальше не наше дело.

Он поднял голову и лопатки, Виктор Дарьевич сел, и Кристоф уронил растрепанную башку к нему на колени.

– Ты мне все потом расскажешь, – сонно сказал Кристоф. – Когда я проснусь.

Виктор Дарьевич сомневался, что тут было, о чем рассказывать. Слишком многое осталось вне поля зрения Медицинской гэбни. Хотя сама история о том, как Бюро Патентов отделяло «правильных» фаланг от «неправильных», может, и стоила того, чтобы ее запомнить, но Виктор Дарьевич хотел избавиться от суеты с заговорами и расколами и вернуться к нормальной работе. Ах да, и чаю.

– Зачем вам столько громкоговорителей в Городище? – спросил он.

– Информация для служебного пользования! – Кристоф поднял руку и запустил пальцы в волосы на затылке Виктора Дарьевича. И сменил тон. – Вить, ну только слепой не видит, что там строится очень особенный объект. И строят его в основном жители района. Как прикажешь их оповещать, если вдруг что?

– Вдруг? – переспросил Виктор Дарьевич. Прошла еще одна сонная минута, когда он спохватился. – Кристоф.

– М-м?

– Так тебя с утра вызывали к Бюро Патентов?

– Угум-м…

– Странно, – скорее себе, чем Кристофу, сказал Виктор Дарьевич. – Нас вытащили только днем.

Кристоф стряхнул с себя сон, поднялся и прошлепал босыми пятками к окну. На фоне заката его силуэт казался черным – как будто в костюме.

– Витя, если ты оставишь на минутку свой великомедицинский шовинизм и признаешь, что мир не крутится вокруг Медкорпуса, то поймешь, в чем тут дело. Пациент твой как убежал, так и прибежал, никуда не делся. А вот то, что целый район слушал двадцать минут из каждого утюга хуйню непонятного назначения, Бюро Патентов не могло оставить без внимания.