Страница 16 из 17
И еще: «как ни тяжел последний час, та непонятная для нас истома смертного страданья, – но для души еще страшней следить, как вымирают в ней все лучшие воспоминанья»176. Это и понятно: дар воспоминаний – залог нашей реальности, реальности личности. Исчез он – и нет этой реальности, душа опустошена.
Наша интимная жизнь подобна радуге – «радужному виденью».
Тютчева волновало это непрерывное изменение, обусловливающее призрачность нашей душевной жизни. И напрасно он давал слово «не изменяться до конца»178.
Мы не касаемся здесь обстоятельств личной жизни поэта. Нас интересует теперь то постоянное, что было бы при всякой смене обстоятельств. И в эротической сфере, вне зависимости от них, поэт был обречен на отчаяние. Он, нежный, чуткий, совестливый, больно чувствовал жестокую природу любви, ее неправедную диалектику. Его отчаяние питало это чувство роковой и жестокой гибели всего дорогого сердцу. Оно обречено. Тютчев напишет о разлуке – этой малой смерти, что в ней «есть высокое значенье».
Он предчувствует гибель. В жаркий летний день он, наверное, заметит и отметит первый «желтый лист»180.
Тютчев скажет: «Как увядающее мило, какая прелесть в нем для нас»181, не потому ли, что все милое он видит увядающим, и, чем милее, тем острее это чувство отцвета.
Самая сильная его любовь – последняя; самый яркий ее свет – «прощальный свет», самая яркая ее заря – «заря вечерняя». Ее солнце – «закатное солнце». И она – «блаженство и безнадежность»182.
Эта больная личность относилась к жизни с глубоким недоверием прирожденного пессимиста. Как под старость «младая улыбка женских уст и женских глаз, не восхищая, не прельщая, лишь тревожит нас», так «тревожным глазом» глядел он «на этот блеск, на этот свет. Не издеваются ль над нами? Откуда нам такой привет?»183
Ведь мы так беспомощны пред жизнью, так ограничены в знаньи: «Увы, что нашего незнанья и беспомощней и грустней?»184
Одной из мук отчаявшейся тютчевской личности было чувство глубокой обиды за свое положение в космосе. «Бесследно все, и так легко не быть! При мне иль без меня – что нужды в том? Все будет то ж – и вьюга так же выть, и тот же мрак, и та же степь кругом»185. Конечно, это чувство космической обиды ничуть не мешало отрицанию «я», определявшемуся своими причинами.
Тютчевская личность представляла собой хаос, ощущавшийся как страданье. Она всячески стремилась преодолеть его. Отдаваясь соблазнам, столь мучившим ее, она не избавлялась от этого страдания, а лишь усугубляла его. И в минуты полного отчаяния, ища выхода, она устремлялась к религии. Религия Тютчева – религия отчаяния. Но от того она не теряет своей искренности.
Несомненная религиозность отразилась в одном раннем, но очень характерном стихотворении Тютчева «Проблеск».
Здесь уже намечается характерное для Тютчева стремление к бессмертию, к преодолению времени, преходящести и смутно связывается с верою в Бога, дарующего эту победу над преходящестью и бренностью существования.
Но и здесь уже высказаны сетования на человеческое слабодушие, на неспособность человека к длительному экстазу веры, к длительному полету «с земного круга»187 в небо. Но эта прискорбная слабость не исключает религиозности: слабость эта именно потому так горестно ощущается, что человеком изведано и блаженство религиозного подъема.
Пусть религиозность Тютчева – «сон», но он не менее реален, чем утомительные сны его «безнебесного» существования. И любовь Тютчев называет «сном» («в разлуке есть высокое значенье»)188, но кто сомневается в ее действительности? Но для религиозности Тютчева почему‐то делается исключение. Она была несомненно в этой тоске по потерянному раю веры и во многом другом. Он принимал религию «как единое на потребу». Пусть не откроют ему ее райских врат, но ведь он стучится в них. Раз есть религиозная потребность и определенная оценка религии как элемент мировоззрения – их необходимо полностью учесть в характеристике душевной драмы поэта. Иначе итоги будут неверны, и поэзия его – соотношение ее элементов – не будет удовлетворительно освещена.
В нашей критической литературе о Тютчеве (правда, небольшой) укоренилась тенденция к полному игнорированию его религиозных стремлений. Пользуясь такими выражениями, как «я верю, Боже, помоги моему неверью», или «он жаждет веры (поэт говорит о своем веке), но о ней не просит»189 говорят о нерелигиозности Тютчева. Если даже он и был до такой степени неверующим, как это утверждает критика, то и тогда она не должна была обходить стремление его к вере и гнев на безверие. Это психологические моменты первостепенной важности, и от игнорирования их страдает все критическое построение. Фатальная односторонность русской критики в данном отношении особенно заметна у Мережковского и роковым образом отразилась на всей его концепции.
Тютчев – неверующий Фома русской поэзии. Неверие апостола Фомы не исключало же его религиозности; не исключало оно и религиозности Тютчева.
Его, воспитанного в религиозных традициях, религия всегда манила тем уютом умиротворенного существования, который дает ее смирение. Она освобождала от бремени эгоизма и расплавляла ненасытное, требовательное «я» в отречении, в покорности высшей воле. И он тяготел к религии тем более, что был мистической натурой. Глубоко изучал он понятный сердцу язык, твердивший о непонятной муке, так чувствовал мистическую сущность хаоса. И столь же глубоко мог он приобщаться к мистерии религии. Правда, это редкие моменты творчества Тютчева, но характерные. Ибо религиозное просветление являлось после высших моментов отчаяния исстрадавшегося «я», конечно, редких.
Разбитый усталостью от «злых чар», «злой жизни», Тютчев молит:
176
Стихотворение, написанное 14 октября 1867 г. (там же. – С. 192).
177
Заключительные строки стихотворения «Как неожиданно и ярко» (5 августа 1860) (там же. – С. 177).
178
Цитата из стихотворения «Графине А.Д. Блудовой» (1 марта 1866):
(Там же. – С. 179)
179
Цитата из стихотворения «В разлуке есть высокое значенье» (6 августа 1851) (там же. – С. 130).
180
Из стихотворения «Как весел грохот летних бурь» (1851):
(Там же. – С. 131)
181
Цитата из стихотворения «Обвеян вещею дремотой» (15 сентября 1850):
(Там же. – С. 120)
182
Цитаты из стихотворения «Последняя любовь» (1851–1854):
(Там же. – С. 136)
183
Цитаты из стихотворения «Лето 1854»:
(Там же. – С. 138)
184
Цитата из стихотворения, написанного 11 сентября 1854 г. (там же. – С. 138).
185
Цитата из стихотворения «Брат, столько лет сопутствовавший мне» (11 декабря 1870) (там же. – С. 215).
186
Написано осенью 1825 г. (там же. – С. 47).
187
Выражение и следующая цитата – из стихотворения «Проблеск» (там же).
188
См. выше, прим. 46.
189
См. выше, прим. 27.