У края

Лишь в палате психиатрического отделения мне впервые за много лет стало страшно. Но то был не страх смерти, а страх реально сойти с ума. Ведь медики подобных учреждений нередко исполняли подобные задания компетентных органов. Кто знает, что решили те органы вместе с политотделом полигона после моих писем в высшие инстанции страны? Упрятали же они меня, здорового человека, в психушку.

Но, именно в психушке осознал, уже не разумом, а всем своим естеством, что такое смерть. Две недели лечебного сна без сновидений дали полное об этом представление. Лишь окончательно очнувшись и вновь почувствовав свое Я, вдруг остро ощутил жуткий смысл четверостишия Омара Хайяма:

Что миру до тебя? Ты перед ним – ничто:

Существование твое лишь дым, ничто.

Две бездны с двух сторон небытия зияют

И между ними ты, подобно им – ничто.

Для меня это значило лишь одно: смерть страшна живым, безумцам все равно, а значит Жизнь – это Разум. Чтобы жить, надо любой ценой сохранить способность мыслить. И я победил – из госпиталя вышел триумфатором, сохранившим Разум и сбросившим, заодно с воинской службой, все страхи и сомнения.

И вот я вновь «у края» уже несколько позабытой «гражданской жизни». Триумф победителя постепенно развеялся, и мне пришлось одну за другой решать скучные задачи своей легализации в качестве гражданина с паспортом и пропиской, а затем и трудоустройства в режимное конструкторское бюро.

Двадцать лет работы в КБ Королева пролетели как один день. Беспартийный, я достиг немыслимой вершины – должности начальника сектора. Мне нравилась моя работа, и многоразовую космическую систему «Энергия-Буран» по праву считаю своим детищем.

Все рухнуло с «перестройкой» Горбачева. Слова, слова, слова. Красивые слова, за которыми последовал развал страны и десятилетия немыслимого падения и хаоса.

В возрасте сорока девяти лет я оказался безработным, без средств к существованию и перспектив трудоустройства по специальности. А общество, по воле все тех же партийно-хозяйственных деятелей, лишь недавно призывавших за здорово живешь строить коммунизм, вдруг перестало быть социальным, а сами деятели бросились наперегонки «приватизировать», а по существу красть, общенародную собственность. В один миг нас всех, как слепых котят, из общества «развитого социализма» «кинули» в хаос «дикого капитализма», бросив для отвода глаз кость в виде клочка бумажки, умно названной «ваучером».

Занимаясь, чем придется, постепенно нащупал свое дело, которое увлекло, а главное оно было перспективным и давало надежду выкарабкаться из нищеты, в которую меня «опустила» демократия, навязанная нашему народу, как до того социализм – грубо, нагло, беспардонно, с жуткими потрясениями всех основ, включая мораль и нравственность.

Одолев все преграды, мне удалось построить небольшое камнеобрабатывающее предприятие, способное обеспечить своим владельцам доход не менее миллиона долларов в год. И это лишь на первом этапе. Я знал, как в течение трех-пяти лет сделать это предприятие лидером отрасли.

Но моему партнеру нужен был «свечной заводик», который был бы исключительно в его полной собственности. И в «сахарной голове» созрел коварный план, как избавиться от партнеров, присвоив их доли.

Отказавшись подписать подготовленные адвокатами документы, я «заказал» себе смертный приговор. И он был бы приведен в исполнение, если бы не случайно подслушанный дочерью диалог заговорщиков. Мне удалось остановить процесс моей ликвидации в самом зародыше, но, лишь потеряв все, что удалось заработать в последние годы.

И в дополнение ко всему я потерял веру в людей, узнав истинное лицо подонков, которым дал работу и которые годами изображали друзей и приятелей. И вот я в очередной раз «у края», и мне, как два года назад, предстояло все начать сначала.

Глава 1. ПетроЛюкс

Результаты расчетов поразили. Это оказался самый эффективный вид деятельности в сфере камнеобработки. Лишь искусственно занизив показатели, рискнул показать Евдокимовой.

– Толя, ты гений! – признал очевидное еще один человек, – Пошли к Бедову, – сходу ринулась она в атаку.

– Татьяна Васильевна, не торопитесь, – попробовал немного охладить ее пыл, – Если Бедов нас правильно поймет, всю оставшуюся жизнь мы с вами проведем в поездках между двумя-тремя десятками мастерских, разбросанных по городам и весям. Мне это не интересно. Давайте представим идею создания мастерской, как временный отход от магистрального пути, и не более того. Наша цель – завод.

К счастью, новоиспеченный вице-президент «Новых Окон» понял мои опасения, и к Бедову мы вышли с согласованной позицией.

– Принято, Анатолий Афанасьевич. С завтрашнего дня приступайте к работе, – решительно скомандовал президент.

В тот же день мне предоставили рабочее место в кабинете вице-президента Евдокимовой, выдали единый проездной билет на все виды общественного транспорта Москвы и разрешили бесплатно обедать в столовой фирмы.

– Должность и оклад после моего возвращения. Еду на отдых в Италию, Анатолий Афанасьевич, – огласил президент свои планы на зимние каникулы, – Вы мне дайте, на всякий случай, адресок итальянской фирмы. Может, заеду, посмотрю на ваши «Секторы» и «Векторы», – попросил он.

– Разрешите? – заглянул в кабинет незнакомый молодой человек лет тридцати.

– Заходи, Николай, – любезно разрешил Бедов.

Войдя в помещение, странный молодой человек вдруг бухнулся на колени прямо в узкий промежуток между стеной и стульями и забормотал молитву, усердно крестясь и кланяясь до земли то на образа, то президенту.

– Что за блаженный? – тихо спросил Евдокимову.

– Пан Каташинский, – так же тихо ответила она.

– Учитесь, Анатолий Афанасьевич, вот он, истинно верующий человек, – умильным взором сытого кота посмотрел на меня Бедов, возомнивший себя если ни Богом, то, по крайней мере, святым угодником.

Я не ответил – сцена показалась настолько наигранной и фальшивой, что не было слов для возражений. Учиться фальши?

Наконец пан Каташинский был поднят с колен и представлен в качестве моего помощника.

– Пан Зарецкий, – вырвалось у меня, обескураженного средневековым спектаклем, разыгранным современным притворным холопом перед самозваным барином постсоветского капитализма.

– Вы поляк? – преданным взором взглянул на меня помощник.

– Бывший, как и вы, – ответил ему.

– Почему бывший? – удивленно спросил он.

– Истинный поляк католик, пся крев, – с иезуитской улыбочкой выругался я по-польски.

– Вы говорите по-польски, Анатолий Афанасьевич? – довольно улыбнулся ничего не понявший Бедов, – Тогда вы найдете общий язык, – почему-то решил он, не обратив внимания на выражение испуга, внезапно промелькнувшее на лице псевдополяка.

И лишь Евдокимова сияла, не скрывая восторга. Мы договорились о поездке в Апрелевку, и пан Каташинский, пятясь и кланяясь на все стороны, покинул кабинет начальства.

– Ну и тип, – под шумок поделился с Евдокимовой.

– Таких исусиков у Бедова целый штат. Половина, как и этот, клоуны, а он сдуру им верит, – тихо ответила она.

С утра Каташинский заехал за мной на микроавтобусе «Соболь». Он так опасливо вел машину, даже подумал, что новичок.

– Никак не привыкну, Анатолий Афанасьевич. Все кажется, сижу в своем «Запорожце», – объяснил он свою неуверенность за рулем солидной машины, почти «Газели».

– Да у тебя танк, Николай! Двигай смело. Пусть «Запорожцы» от тебя шарахаются, – подбодрил его.

Не помогло. И два часа пути от дома до Апрелевки показались пыткой.

В Апрелевке нам показали небольшой захламленный цех, который после настоящих заводских цехов показался игрушкой.

Мой эскиз планировки, который набросал на клочке бумаги, понравился главному инженеру, и пока пояснял, что к чему, его помощник принес ксерокопию строительных чертежей и через полчаса у нас уже был полноценный документ.