Страница 8 из 11
А в одиннадцатом классе она вдруг сама бегать по утрам решила. Мне сказала, что не хочет портить аттестат плохими оценками по физкультуре. Мне сразу надо было насторожиться – всю жизнь жила девочка без всяких этих пробежек, а тут внезапно вставать стала на полчаса раньше, не завтракала – мол, если поешь, бегать тяжело. Прибежит с улицы, схватит рюкзак, и бегом в школу – бабушка, опаздываю, я в школе поем. Вечером поздно возвращалась, и вместо ужина за рисование сядет – опять готовиться надо, ты мне оставь, я как рисунок сделаю, сама подогрею и поем. Настенька всегда любила мои блинчики, пирожки я часто пекла, ее любимые – с картошкой. Изысков на столе никогда не было, но я старалась вкусно готовить, и Настя не капризничала, ела все подряд. Меня успокаивало то, что ужин, который я в тарелке оставляла, она вроде ела и посуду даже за собой мыла. А потом я заметила, что черная школьная юбка на девочке болтается, хотя раньше Настя ее застегивала с трудом. Когда человека каждый день видишь, не сразу заметишь, что он меняется. Я Насте сказала – что-то ты худее стала, а она пожала плечами и рукой махнула, но как-то глаза у нее сразу изменились, даже радостными мне показались. Я не стала ее больше спрашивать, но в рюкзак специально клала бутерброды – чтоб если она дома не успевает поесть, перекусила в школе. Вечером смотрела – в ранце никаких бутербродов не было, съела, значит. Вот я и успокаивала себя этим.
Софья Петровна тяжело вздохнула и затеребила край Настиного альбома. Я поняла, что близится печальная развязка всей этой истории.
– Ну а потом ничего не замечать уже стало невозможно, – покачала головой старушка. – На Насте не только юбки все стали болтаться, уже и спортивные штаны слетали – она себе новые купила, по моде, чтобы ноги обтягивали. Знаете, Настенька всегда красивой была – фигура у нее, что называется, «кровь с молоком» – не толстая, нет, а именно красивая, женственная. Все при ней было – и грудь, и талия, и бедра, прямо картинка. Ножки красивые, а надела она эти штаны – и я чуть в обморок не упала. Под длинной юбкой-то не заметишь, она короткие не носила. А теперь ноги в спички какие-то превратились, не девушка молодая, а узница Освенцима! Лицо-то у нее с щечками, поэтому в глаза худоба так не бросается, ну, сами понимаете. Пробежки она свои забросила, теперь просыпалась по утрам с трудом, в школу я ее чуть ли не силком тащила. О рисовании и поступлении и речи не шло – она только приходила с занятий, и на кровать, в сон проваливалась. Я не выдержала и заставила Настю все мне рассказать. Она – в слезы сразу, но все выложила. Что в школе ей давно мальчик один из параллельного класса нравился, но он ее не замечал, и девушка у него была. Высокая и худая, моделью собиралась стать, она и в школу специальную ходила, где их учат на высоченных каблуках ходить, на диетах различных сидела. Вот Настя и решила такой же стать – думала, если похудеет, станет скелетом, то парень этот свою барышню бросит и на нее внимание обратит. Глупость, конечно, но как тут мозги влюбленной дурочке вправить? Без толку говорить, что хоть тысячу раз худей, не бросит он свою селедку. А Настя всерьез увлеклась этим похудением. Потом она призналась, что обманывала меня – в школе ничего не ела, только кофе в автомате покупала, и тот черный, без сахара. А ужин и бутерброды попросту в туалет выбрасывала, чтобы я ничего не заподозрила. Может, раз в неделю яблоко себе купит, и то ругает себя, что ест. Уж не знаю, сколько она так времени голодала и мучила себя бессмысленными пробежками. Я, как только весь этот ужас узнала, тут же ее отцу позвонила. Он, хоть дочь особо и не любил, все-таки забеспокоился – настоял на лечении. Настя уже на все была согласна, и в клинику сама, по своей воле легла. К счастью, врач попался хороший – Антон Николаевич. Я с ним разговаривала, он и название Настиной болезни сказал, нервное это… Извините, слово забыла, новое оно, я такое раньше не слышала.
– Анорексия, – тихо подсказала я.
– Вот-вот, – подтвердила Софья Петровна. – Я не могла часто к Настеньке ездить в больницу, возраст уже, да и здоровье не то – в автобусах с двумя пересадками трястись. Но старалась почаще у нее бывать, краски ей с карандашами возила, фрукты покупала, чтобы она могла что-то вкусное там есть. Настю бесплатно лечили, но на самом деле, если б ее отец деньгами не помогал, не знаю, как бы мы справились. Там куча лекарств разных требовалась, смеси питательные, потому что врач сказал, состояние у Насти тяжелое, критическое. Она долго лежала – почти три месяца. Школу из-за болезни не смогла окончить, но благодаря Антону Николаевичу выздоровела. Хотя, как оказалось, рано я радовалась.
– Настя снова из-за анорексии в больнице? – догадалась я. Софья Петровна горестно кивнула.
– Меня Антон Николаевич предупреждал, что эта болезнь вернуться может. Мол, мозг человека – штука сложная, до конца не исследованная, поэтому психические заболевания намного тяжелее лечить, чем другие. Если при остром аппендиците делают операцию и человек возвращается к нормальной жизни, то психические болезни могут снова вернуться, и неизвестно, чем все это закончится. Если один раз повезло, это не значит, что и в следующий раз все обойдется. Я до смерти боялась повторения этой заразы, но вроде Настя за ум взялась, на работу устроилась, голодовками больше не занималась. Как раньше она, правда, не стала, внешне, я имею в виду, но и пугалом уже не выглядела. И вот – непонятно почему, все снова… Хотя и несколько лет прошло, а нет, никогда не знаешь, когда беда придет.
– Что же произошло? – заинтригованно спросила я. – Снова несчастная любовь?
– Нет, никакая не любовь, – вздохнула Софья Петровна. – Настя в магазине работала, одежду молодежную продавала. Я не хотела, чтобы она продавцом была – не ее это, она же художница, а не торгашка. Продавцов сейчас много, но они все наглые, только бы обмануть человека и денег побольше получить. А Настя моя не такая, она натура тонкая, ранимая, этот жестокий мир ее и сгубил. Я видела, что ей не нравится работа – она приходила грустная, но опять ничего не рассказывала, просто ссылалась на усталость. Конечно, сидеть в магазине почти без выходных, с десяти утра и до позднего вечера – как тут не устанешь. Я радовалась только одному – что рисование девочка все же не бросила. Если выдавался выходной – то за акварель садилась. Хоть и называла это «баловством».
Я только потом узнала, что сменщица Насти – девчонка нечестная, воровка. Она Настю обманула и подставила, да так, что моя внучка виноватой оказалась, но ничего начальнице доказать не смогла. С нее потребовали огромную сумму денег, пригрозили, что если не выплатит – в тюрьму на десять лет посадят. Настя не знала, что делать, все в себе держала. А потом от отчаяния каких-то таблеток наглоталась, покончить жизнь самоубийством хотела. К счастью, ничего у нее не получилось – я «Скорую» вызвала, ее увезли в больницу, там откачали. Но после этого Настя снова перестала есть – наверно, решила, раз быстро умереть не вышло, так заморит себя голодом, как тогда. Я сразу поняла, что у нее на уме, и позвонила тому врачу, который ее на ноги поставил. Антон Николаевич сразу велел в больницу Настю класть – сказал, что если человек начинает повторно голодать, у него сердце не выдерживает, и смерть сразу наступает. Я перепугалась, хоть Настя и кричала на меня, умоляла не класть ее в больницу – мол, жить ей незачем, дайте умереть спокойно. В общем, с помощью ее отца мы чуть ли не силком ее в лечебницу доставили. Страшно рассказывать, что тогда было – Настю вообще хотели в палату для буйных поместить.
– Давно это было? – спросила я.
– Пять дней назад, – вздохнула Софья Петровна. – Я приезжаю к ней через день, но она только умоляет меня забрать ее домой. А недавно вообще выдала – мол, в больнице какие-то ужасы творятся, чуть ли не маньяк орудует. Что ее убить пытаются, вроде то отравить, то таблетки пить заставляют, от которых люди с ума сходят. Я хотела с Антоном Николаевичем поговорить, но, как назло, его в больнице нет – то ли командировка, то ли отпуск вынужденный, я точно не поняла. Они там, знаете, скрытные все, и врачи, и медсестры. Ничего толком не объясняют, с посетителями не разговаривают. Я сперва думала, что Настя все это просто так говорит, чтобы я ее забрала. Но когда я вчера к ней приехала, то, знаете, сама перепугалась. Настя со мной разговаривала какими-то странными фразами, то ли бредила, то ли еще что. Ходит она теперь с трудом, как пьяная, и все твердит, что тут смерть бродит и больных забирает. И что она не хочет умереть такой страшной смертью. Я смотрю на нее – а в глазах у Насти ужас, причем не человеческий, а какой-то дикий, животный. Мне самой чуть плохо не стало, я уже думала и правда забрать ее от греха подальше, но врач, которая вместо Антона Николаевича, не разрешает. Говорит, что лечение Настя еще не прошла. И еще… мне эта женщина, врач новая, совсем не понравилась. Вроде молодая довольно, красивая даже, но глаза – холодные, злые. Как… как у Снежной королевы. Знаете, сказка такая детская, да знаете, конечно, что я говорю. Помню, Настенька, когда маленькая была, мультик этот очень любила. И я с ней смотрела, до сих пор в памяти осталось, какую там Снежную королеву сделали – красивую, но злую, колкую, бессердечную. Пустую, без души. И докторша эта – тоже без души. Я очень боюсь за Настю. За что убивать мою девочку, она же зла никому не сделала! Но люди пошли жестокие, могут и просто так человека на тот свет отправить… Вдруг она Насте что-нибудь жуткое подмешивает? Таблетки какие-нибудь, от которых с человеком, страшно подумать что произойти может. А… вы ведь детектив, да? Может, поможете мне Настеньку домой забрать?