Рожденный на селедке

- Вы ответите за это! Вас дисквалифицируют! – пронзительно проорал петух, когда светлейший граф снова замахнулся мечом, поморщившись от дьявольских звуков его голоса. – Запрещено бить герольда королевы!

- А. Так вы герольд, - мгновенно откликнулся граф, опуская меч и протягивая петуху руку. – Прошу простить ничтожного слугу, что перепутал вас с ворьем и жульем, пирующим в покоях славных мужей, покуда те почивают и видят жаркие сны.

- А. Да. Герольд, - недоверчиво проскрежетал петух и потом ойкнул, когда мне надоел его пронзительно-педерастический голос, и я, поднявшись с кровати, сильно пнул петуха в пах, чем вызвал новую порцию высоких и пронзительных криков. – Вас дисквалифицирррруют! Запррррещенно!

- Рррр! – передразнил его я и собрался, было добавить, как мою руку перехватил сиятельный граф и покачал головой.

- Нельзя, Матье. Это герольд королевы.

- Герольд? – нахмурился я и, склонившись над поверженным петухом, кивнул. – Точно герольд, старый. А я думал петух.

- Да, герольд я, герольд, - проскрежетал петух, с трудом поднимаясь на ноги. – Подумать только. Третье нападение за утро, а я еще и треть лагеря не разбудил.

- И я думал, что петух. Ан нет, Матье. Герольд, - ухмыльнулся сиятельный граф и протянул петуху чарку с вином. Тот лишь повел носом, после чего икнул и вылетел из нашего шатра, как ветер из зада пьяницы. – Что его так напугало в простом, но благородном жесте?

- Наверное то, старый, что в твоем кубке половина котлеты полупереваренной плавает, - поморщился я, натягивая на голые ноги штаны. – Сам знаешь, какие они, петухи, привередливые.

- И то правда, Матье. Но стоит ему должное отдать, мгновенно исцелился я от похмелья, - весело ответил рыцарь, бросая меч на кровать. – Готов ступить я на ристалище и мечом своим поразить соперников во славу Её милости.

- Не могу сказать о себе того же, - буркнул я, массируя виски. – О, моя бедная голова. Словно тысячи старых членов выдолбили внутри весь мозг, и остатки теперь плещутся в черепе, как в помойном ведре. Нет, нет, старый. Оставь свое вино себе.

- Учтивости в тебе, Матье, как в отхожей дыре сладких ароматов.

- Сравнение так себе, старый. Спишем на твой маразм, - хмыкнул я, заправляя рубашку в штаны. – Что там дальше по программе?

- Снарядить меня ты должен, надраив доспехи до зеркального блеска, напоив скакуна моего и охладив его влажной губкой, наточить мой меч до остроты языка своего…

- И зад твой престарелый горчицей натереть, чтоб сразу ты соперника сбил с ног, - съязвил я и покачал головой. – Не пойдет, милорд.

- Это почему, Матье? Ужель ослушаться решил ты моего приказа? – начал медленно закипать рыцарь, но я снова покачал головой. – Так говори, или молчи, ребенок едкий.

- Смотри сам, старый, - ответил я. – Доспехи твои при всем желании надраить не получится. Они старее и меня, и тебя. Если я их песком начну чистить, то дыру протру. При всем уважении к Ирэн, кобыла она древняя, и если натереть её губкой, то она впадет в забытье. А Мэри я тебе не дам, счешусь же весь потом от мандавошек.

- А меч? – кисло спросил враз погрустневший рыцарь, словно ему уксусом дристалище намазали. – Неужель и он настолько плох для битвы?

- Не суй член в бадью, где щука плещется, - усмехнулся я, уважительно похлопав сиятельного графа по плечу. Он мой господин, все-таки. – Меч подлатаем. До начала еще три отрезка клепсидры, а кузнецов тут много, старый. Ну и копье желательно найти.

- Денег нет, - насупился граф Арне, стрельнув в мою сторону внимательным взглядом.

- Есть, - отрезал я. – Расчехляйте гульфик, ваша милость. Знаю я, чем вы там пустоты заполняете.

- Выпороть бы тебя, Матье, во славу Божию. Да ты палку мою в урочище гнилое бросил, - буркнул рыцарь и, встав, принялся со вздохом копаться в сдувшемся гульфике, покуда не вытащил из него две желтые монетки. – Больше нет.

- Хватит, надеюсь, - с сомнением произнес я. – Хорошее копье сложно найти. Везде одни бутафорские палки, которыми и холопью жопу не отхлещешь. Заболтались мы, старый. Я за копьем пойду, а ты тут сиди, с другими рыцарями конфликты на заводи пока. И на вино не налегай.

- Отрадна так твоя забота, - умилился сиятельный граф, но я махнул рукой и, улыбнувшись, выскользнул из шатра, прихватив с собой меч рыцаря, после чего направился в сторону торговых рядов, располагавшихся совсем рядом.

Ступая по торговым рядам, я улыбался знакомым продавцам и оруженосцам, глазел на пестрые прилавки, на которых чего только не было, и подслеповато щурился, смотря на чуть теплое осеннее солнышко. Пять лет назад я и представить не мог, что буду оруженосцем странствующего, вонючего, пафосного до одури старого шута, но судьба – блудливая шаболда – на все имеет свои планы. В этом я неоднократно убеждался, странствуя со своим господином по дорогам Франции.

- Я не хочу с ним идти, - взмолился я, вцепившись в бабушкину юбку и со страхом смотря на высокого, тощего, как жердь мужчину в помятых, старых доспехах, который стоял в центре нашего дома и лишь немного не доставал головой до подкопчённого потолка. – Он не рыцарь, а карбункулярная отрыжка мошоночных вшей, бабушка. От него, как от Йосипа-дурачка, воняет чесноком и мерзостным семенем.

- Тихо, милок, - еле заметно улыбнулась бабушка, ласково погладив меня по голове, а потом посмотрела на незнакомца. Прищурено, серьезно и недоверчиво. – Ежели ты его обижать будешь или жопу ему румянить, я на тебя черное колдовство натравлю, поганец. Будешь сраться, как медведь после прокисшего меда. Знаю я вас, рыцарей. То дев имать на селедке горазды, то мальчишек за жопы щупать.

- Я воспитан в благородных нравах, мадам, - воскликнул мужчина, гневно встопорщив усы. – И свято чту пять рыцарских добродетелей, - он вздохнул и добавил более спокойно. – Куда вы еще байстрюка пристроите-то?

- А ну, цыц! Незрелая, обвислая кочерыга, - перебила его бабушка. Матушка моя лишь тихо стояла в сторонке и, по обычаю, заливалась слезами, изредка утирая покрасневшие и опухшие глаза. – Не байстрюк он, а мой внук, понятно?

- Бабушка, я не хочу с ним никуда идти. Я хочу Джессику найти, - сказал я, предприняв еще одну попытку, но бабушка прижала к моим губам палец и посмотрела мне в глаза.

- Тихо, Матье. Мужчина не ведет себя, как девица, слезы проливая. Он принимает все удары судьбы с высоко поднятой головой.

- И Джулиусом?

- И Джулиусом, - улыбнулась она, на миг вернув лицу любимую мной теплоту. – Твой папка, да ужалят его аспиды за Джулиуса, да почернеет оный Джулиус к херам и отвалится от гангрены, был рыцарем. Каким-никаким, но рыцарем. Энтот дылда тоже рыцарь, хоть и вонючий. А ты его оруженосцем будешь. Щит его носить, копье подавать, да в бою прикрывать. Понятно, внучок?

- Да, бабушка, - вздохнул я, понимая, что уговорить бабушку не получится. Та улыбнулась и взъерошила мне по привычке волосы.

- Славный мой оруженосец. Мой Матье. Тебе лишь два по три года отслужить надобно, а потом оный рыцарь и тебя в рыцари произведет, как и отец твой был когда-то произведен. А ежели он не произведет тебя в рыцари, то сжуют его сердце медведи, а диаволы его глаза херами своими поразят до слепоты! И захлебнется он семенем ледяным и будет проклят навеки.

- Не стоит такими словами говорить, мадам, - побледнел рыцарь, неловко переминаясь с ноги на ногу. – Клянусь, что с мальчонкой вашим буду обходиться благосклонно, лишь изредка за строптивость наказывая.

- Клянется он, поганец. Уж исполни, в чем поклялся, - буркнула бабушка и подняла мое лицо за подбородок. – Прими судьбу, Матье. Окаянную, четыреждыблядскую судьбу. Ты станешь сильным, умелым и статным, а потом вернешься к нам другим человеком. Мужчиной. Рыцарем.

- Да, бабушка. Обещаю, - серьезно ответил я и, отойдя от бабушки, обнял плачущую матушку, после чего посмотрел снизу вверх на рыцаря. – Я готов, милорд. Ежели судьбе угодно испытать меня, я готов к её ударам.