В логове львов

Оглядываясь назад, она понимала, что идея завести ребенка постепенно вкралась в ее сознание намного раньше, когда она еще встречалась с Эллисом Талером. В тот год она даже слетала из Парижа в Лондон на крестины третьего отпрыска сестры Полины, чего прежде никогда не сделала бы, поскольку терпеть не могла формальных сборищ своей семьи. Кроме того, она подрядилась няней к супружеской паре, жившей в одном с ней доме: истеричному торговцу антиквариатом и его жене, обладавшей аристократическими манерами. Причем больше всего ей нравились моменты, когда их крохотный сынишка начинал плакать, и приходилось брать его на руки, чтобы успокоить.

А потом уже здесь, в долине, где одной из ее обязанностей стало уговаривать местных жительниц не так часто заводить детей, чтобы вырастить более здоровыми уже рожденных, она внезапно поняла, насколько близко к сердцу принимает известие о каждой новой беременности, насколько разделяет радость при появлении еще одного младенца даже в самых бедных и тесно живших семьях. Так одиночество и материнский инстинкт исподволь одержали победу над здравым смыслом.

Бывали ли моменты – пусть самые короткие, когда она догадывалась, что подсознание подталкивает ее к беременности? Приходила ли ей в голову мысль: «Я могу залететь» – в мгновения близости с Жан-Пьером, пока он входил в нее, скользя медленно и даже грациозно, как вплывает красивый парусник в гавань, а она сама крепко обвивала руками его тело? Возникали ли у нее подозрения в те секунды перед наступлением у него оргазма, когда он плотно смыкал веки и, казалось, полностью уходил в собственные ощущения, но воспламенялся, как космический корабль, слишком приблизившийся к поверхности Солнца? Или позже, когда она проваливалась в блаженный сон, ощущая внутри себя его еще теплое семя?

– Понимала ли я это? – спросила она теперь вслух. Однако мысли о сексе возбудили ее, она начала с величайшей нежностью ласкать себя скользкими от масла пальцами, сразу же забыв обо всех вопросах и дав своему сознанию наполниться смутными образами, навеянными страстью.

Рев двигателей самолетов резко вернул ее в реальный мир. Она пристально, с испугом пронаблюдала, как еще четыре бомбардировщика пронеслись над долиной и исчезли вдали. Когда их шум затих, она стала снова пытаться гладить себя, но настрой уже пропал, был безнадежно испорчен. Она лежала неподвижно под солнцем и размышляла о своем ребенке.

Жан-Пьер воспринял известие о ее беременности так, словно это было предумышленным актом, направленным против него. Он пришел в такую ярость, что пожелал сделать аборт лично и незамедлительно. Джейн его стремление расценила как ужасающе зловещее, и он сразу же представился ей совершенно чужим. Но тяжелее всего оказалось перенести ощущение отверженности. Мысль, что муж не хотел завести от нее ребенка, привела ее в полное отчаяние. А он только усугубил горе, отказавшись вообще даже прикасаться к ней. Никогда в жизни не была она так несчастна. Впервые она начала понимать, почему некоторые люди решаются на самоубийство. Прекращение всякой физической близости превратилось в худшую из пыток. Она предпочла бы даже, чтобы Жан-Пьер жестоко избил ее, настолько велика была ее потребность в его прикосновениях к себе. Когда Джейн вспоминала теперь те дни, все еще злилась на него, хотя понимала, что сама навлекла его отчуждение к себе.

Затем как-то утром он обнял ее, извинившись за свое поведение, и хотя какая-то часть ее хотела прямо заявить: «Твоих извинений мне недостаточно, скотина!» – она всем остальным своим существом желала быть им любимой и сразу же простила ему все. Он же объяснил, что почти все время и так опасался потерять ее, а если бы она стала матерью их сына, его страх мог лишь усилиться, поскольку в таком случае он уже рисковал потерять сразу двоих любимых им людей. Это признание тронуло ее до слез. Она поняла, что беременность окончательно и прочно привязала ее к Жан-Пьеру, и решила про себя сделать их брак счастливым любой ценой.

После этого он стал относиться к ней со значительно большей теплотой. Проявлял интерес к постепенному росту младенца в ее утробе, его стало беспокоить состояние здоровья и безопасность Джейн. Словом, он стал похож на подлинного отца, с нетерпением ожидавшего появления на свет наследника. Их семейная жизнь вновь стала пусть не до конца совершенным, но вполне счастливым союзом, думала Джейн, и рисовала себе воображаемые картины идеального будущего, где Жан-Пьер становился министром здравоохранения Франции в составе социалистического правительства, она сама видела себя членом Европейского парламента, а детей хотела завести троих. Один из них будет учиться в Сорбонне, второй – в знаменитой лондонской школе экономики, а третий отправится в Нью-Йорк, чтобы получить образование в академии исполнительских искусств.

В этих фантазиях их старшим и самым умным ребенком оказывалась непременно девочка. Джейн касалась своего живота, нежно надавливала на него кончиками пальцев, почти в точности ощущая очертания тельца внутри. Если верить Рабии Гуль, старой деревенской повитухе, Джейн вынашивала именно девочку, поскольку плод располагался ближе к левой стороне, тогда как мальчики обычно лежали правее. А потому Рабия порекомендовала будущей матери овощную диету. Для мальчика она посоветовала бы потреблять как можно больше мяса. В Афганистане мужчин начинали лучше кормить еще до их рождения.

Течение мыслей Джейн прервал громкий грохот. На мгновение она растерялась. Звук поначалу ассоциировался у нее с самолетами, только что пролетевшими мимо, чтобы разбомбить какой-то другой кишлак. Но потом где-то совсем близко она услышала тонкий и пронзительный детский визг, исполненный боли и ужасающего страха.

Тогда она сразу поняла, что произошло на самом деле. Русские, переняв тактику американцев во Вьетнаме, буквально начинили всю округу противопехотными минами. Их официальной целью было стремление перекрыть партизанские пути снабжения, но поскольку «партизанскими путями снабжения» служили обычные горные тропы, которыми ежедневно проходили во множестве старики, женщины, дети и домашние животные, подлинной задачей оккупантов стало внушение повсеместного ужаса всему населению страны. Крик как раз и означал, что какой-то ребенок ненароком наступил на мину и вызвал детонацию.

Джейн вскочила на ноги. Звук, показалось ей, донесся откуда-то поблизости от дома муллы, который стоял в полумиле от самого кишлака рядом с крутой каменистой тропой. Джейн почти всегда могла смутно видеть его слева и немного ниже своего укрытия. Она вставила ноги в башмаки, схватила одежду и побежала в том направлении. Первый продолжительный крик оборвался и перешел в череду коротких испуганных воплей. Джейн поняла, что ребенок успел разглядеть повреждения, нанесенные миной его тельцу, и кричал теперь в большей степени от страшного зрелища, открывшегося его глазам. Поспешно продираясь через низкорослый, но колючий кустарник, Джейн осознала, что и сама уже охвачена паникой, настолько терзали сердце страдания по всем признакам тяжелораненого ребенка.

– Успокойся, – сказала она сама себе, чувствуя, как у нее перехватывает дыхание. Если бы она сейчас упала и сильно ушибла ногу, в беде оказались бы они оба без всякой надежды на помощь. А кроме того, не могло быть ничего страшнее для перепуганного ребенка, чем такой же перепуганный взрослый человек.

Джейн уже приближалась к нему. Ребенка она наверняка обнаружит рядом в кустах, а не на самой тропе, поскольку тропы мужчины сразу очищали от мин после каждого их сбрасывания с самолетов, вот только никому не под силу было разминировать весь склон холма.

Джейн остановилась и прислушалась. Дышала она так громко, что пришлось задержать воздух в легких. Крики доносились из-за зарослей верблюжьей колючки и можжевельника. Она протиснулась сквозь растительность и сумела разглядеть ярко-голубое пальтишко. Ребенком оказался Муса, девятилетний сын Мохаммеда Хана – одного из лидеров партизан. Секунду спустя она уже стояла рядом с ним.