Странная погода

Пока я был в доме, температура упала, однако вновь начала расти, и, когда я нашел его «кадик», пар поднимался от мокрого асфальта вокруг него. Припарковался он недалеко, прямо у бровки за углом, где застройка по-настоящему еще и не начиналась. По одну сторону дороги стояли – довольно растянуто – дома-ранчо, зато по другую сторону высилась стена густого леса с жесткой щетиной кустарника. Хорошее место, чтобы оставить машину, если не хочешь, чтобы кто-нибудь это заметил.

Когда я вернулся к дому Бьюксов, Финикиец сидел на бровке. Он держал мертвую птицу за одну лапку и внимательно ее разглядывал. Шелли отыскала метлу и безо всякой пользы выметала лужайку, пытаясь собрать трупики.

– Пойдемте, – сказал я. – Поехали.

Финикиец сунул дохлую птаху в карман рубашки и послушно встал.

Я повел его по тропке, по улице, за угол. Я не замечал, что Шелли идет за нами со своей метлой, почти до самого большого «кадика» Финикийца.

Я открыл дверцу машины, и Финикиец после нескольких секунд недоуменного разглядывания переднего сиденья скользнул за руль. Он с надеждой глянул на меня, ожидая моей подсказки, что ему делать дальше.

«А помнит ли он еще, как водить машину?» – подумал я. Склонился похлопать его по карманам брюк в поисках ключей и тут уловил резкий запах бензина, от которого слезились глаза. Глянув назад, увидел стоявшую на заднем сиденье красную канистру – рядом со стопкой фотоальбомов. Я знал тогда, что в конечном счете недели три уйдет у экспертов по расследования поджогов, чтобы определить: привел ли к пожару в спортзале м-ра Бьюкса в Купертино удар молнии или удар злобы.

Обрыв электричества в нашем районе, с другой стороны, был и в самом деле лишь побочным следствием грозы. Меньше всего я был уверен, что сама гроза была чисто природным явлением. Всего часом раньше я раздумывал о возможности того, что Финикиец мог обладать каким-то оккультным воздействием на погоду, и сам отверг такое представление с определенным забавным отвращением. Зато оно казалось менее абсурдным на фоне акров и акров умерщвленных птиц. Не приложил ли он все же руку к этой грозе? Наверное – наверное, нет. Я же говорил, что много из того вечера я не понимаю.

Я представил себе, как дотягиваюсь до заднего сиденья его «кадика», как разбрызгиваю то, что еще оставалось в канистре, на Финикийца, а затем бросаю прикуриватель машины ему на колени. Но, конечно, делать этого я не собирался. Я был тринадцатилетним мальчиком, раз в месяц смотревшим видео про инопланетян и все равно остававшимся слезливым. Я никого не убивал. Чтобы пойти на убийство человека, требуется определенная сила характера, а у меня ее не было… тогда не было.

Позже, но не тогда.

Я оставил горючее в покое, зато по наитию схватил лежавший сверху фотоальбом и сунул его под мышку. Ключи я нашел в пепельнице на приборной доске и завел ему «кадик».

Финикиец преданно смотрел на меня.

– Можете ехать теперь, – сказал я.

– Ехать куда?

– Мне без разницы. Лишь бы подальше отсюда.

Он медленно склонил голову, а потом сладкая, мечтательная улыбка появилась на его лице прокаженного.

– Этот испанский джин меня прикончит. Надо было бы остановиться на одной стопке! У меня такое чувство, что завтра я ничего не вспомню.

– Может, мне стоит сфоткать тебя? – предложила Шелли из-за моей спины. – Чтобы ты не забыл.

– Слушай, – встрепенулся он. – Это отличная идея.

– Ну-ка, улыбочку пошире, хвастун, – произнесла Шелли, и он улыбнулся, а она саданула его в зубы черенком от метлы.

Хрустнула кость, голова его откинулась в сторону. Шелли загоготала. Когда он поднял взгляд, рука его уже зажимала рот, но между пальцев сочилась кровь. Глаза его сделались большими и испуганными, как у ребенка.

– Ты б держал эту безумную сучку от меня подальше! – вскричал он. – Слышь, сука. Ты лучше поберегись. Я знаю кое-кого из по-настоящему плохих людей.

– Больше уже не знаешь, – сказал я, захлопывая дверь машины перед самым его носом.

Он вдавил кнопку зажигания и уставился на нас с немым ужасом. Отнял руку ото рта, выставляя в болезненной усмешке кровь на зубах и быстро вспухающую верхнюю губу.

Я не стал ждать, пока он тронется. Схватил Шелли за плечо, развернул кругом и пустился в обратный путь. Мы были почти во дворе, когда он проехал мимо. Он не забыл, как управлять своим большим «кадиком», и, оглядываясь на прошлое из моей более опытной взрослой жизни, я этому не удивляюсь. Моторная память хранится по ячейкам, в сторонке от других мыслительных процессов. Многие люди, полностью затерянные в ослепляющем белом тумане угасания, все равно способны исполнять определенные музыкальные пьесы, заученные в детстве. Что забывает разум, то руки помнят.

Финикиец даже не взглянул на нас. Зато он склонился над рулем, глядя туда-сюда глазами, сверкавшими от возбуждения. Я видел в точности такой же взгляд на лице Шелли в тот день, когда она в отчаянии озирала окрестности, отыскивая что-нибудь (что угодно), что могло показаться знакомым.

В конце улицы он включил поворотник, свернул прямо на шоссе и уехал из моей жизни навсегда.

Глава 10

Шелли сонно улыбнулась мне, когда я укрыл ее одеялом, и потянулась, чтобы взять меня за руку.

– Ты знаешь, сколько раз я укладывала тебя в постель, Майкл? У людских жизней книжные концы, но нужно держать глаза открытыми, если хочешь досмотреть до них, браток.

Я склонился и поцеловал ее в висок, в мягкую напудренную кожу, похожую на древний пергамент. Она больше ни разу не произносила моего имени, хотя бывали дни, когда я наверняка знал, что она помнит меня. Дней, когда не помнила, было больше, но время от времени вспыхивал огонек узнавания.

И я уверен, что она до самого конца узнавала меня. Даже не сомневаюсь.

Глава 11

Мистер Бьюкс вернулся домой только в два часа ночи. Хватило времени прийти в себя и пропустить одежду через сушку. Хватило времени избавиться от мертвых птиц во дворе. Пора было налить себе стакан «клубничного сиропа»[27] (мистер Бьюкс любил добавлять его в свои белковые коктейли, он мне нравился – на мою толстую задницу) и подвести итоги.

Пора было полистать похищенный фотоальбом. Тот, где на внутренней стороне обложки черным фломастером было выведено: Ш. БЬЮКС.

Он мог быть чьей угодно коллекцией воспоминаний, хотя самые старые снимки «Полароидом» в альбоме запечатлели события, произошедшие задолго до того, как цветная фотография стала доступна массам. И было удивительно много моментальных снимков такого, что никому в голову не пришло фотографировать.

Вот тянут по бетонному тротуару деревянную лошадку на деревянных колесиках, с веревочной уздечкой, продетой в дырки на ее голове.

Вот голубое, залитое солнцем небо с единственным облаком на нем, облако похоже на кошку, хвост у нее изогнут вопросительным знаком. С нижнего края фотографии к облаку тянутся пухленькие ручки младенца.

Вот крепкая женщина с кривыми зубами чистит картошку над раковиной, на заднем плане радиоприемник в ореховом корпусе светится на кухонной стойке. Подмечая сходство, полагаю, что это мать Шелли и что год, возможно, где-то около 1940-го.

Вот двадцатилетняя красавица с телом олимпийской пловчихи стоит в белом нижнем белье, сложив руки на голой груди, в нахлобученной на голову широкополой шляпе. Она рассматривает себя в зеркале во весь рост. В глубине зеркала отражается и совсем голый мужчина из породы жеребцов, сидящий на краешке матраса. Он хищно ухмыляется и разглядывает женщину с откровенным обожанием. Я с полминуты всматривался в это изображение, прежде чем до меня дошло, что девушка на нем – это сама Шелли, а мужчина сзади нее будущий муж.

Дойдя до середины альбома, я наткнулся на серию из четырех мгновенных снимков, которые неприличием своим повергли меня в шок… четыре снимка, объяснить которые я не в силах. Опять эта девочка – девочка с плюшевым мишкой. Мертвая девочка, которую я видел на фотографиях сознания Финикийца (мыслеграфиях?). Обоим им она была известна.

27

В свое время в США прошла волна «разоблачений» этого продукта как средства, которое подмешивалось в наркотики для придания им большей товарной привлекательности. Слухи, как утверждается, оказались ложными.