Страница 121 из 139
- Слава богу! - воскликнул Зденек с таким нескрываемым облегчением, что сам смутился. - Я не верующий, ты не думай!
Гонза улыбнулся.
- Главное - это то, что ты воскликнул "слава богу", обрадовавшись не за себя, а за других и не думая о том, что с нами самими дело может обернуться довольно паршиво. Фредо и другие наши старички уже перенесли тиф в Варшаве. А можем мы с тобой быть уверены, что не умрем от него здесь?
- Для меня вопрос ясен, - сказал Зденек, улыбнувшись впервые за весь этот день. - У нас просто не будет времени умереть!
* * *
Пять часов утра, противный хмурый день, перекличка на апельплаце. За ночь снег толстым слоем покрыл дорожки. Апельплац освещен рефлекторами, как цирковой манеж. На манеже Дейбель без пальто, в высоких сапогах делает утреннюю зарядку. Изо рта у него идет пар. Он поднимается на носки, приседает, руками в замшевых перчатках сгибает красный кабель, разминает все суставы, со смаком вдыхает и выдыхает воздух, выпячивает грудь, наслаждается, показывает этому стаду дохлятин, что такое "Kraft durch Freude"{26}.
- Alles antreten!
Дейбель сегодня не ночевал в комендатуре, он переспал у молодухи, которая вчера жаловалась на "слабое сердце". Отпирая ему калитку, она смеялась: "Что ж вы не взяли с собой доктора?" Он ответил ей в тон: "Я взял с собой все, что нужно, не беспокойтесь, фрау!"
- Alles antreten!
Убийца! Весь лагерь знает, что Дейбель - убийца. Люди глядят на его глубоко посаженные голубые глаза, на крепкий подбородок и светлую кожу чисто выбритого лица, на тупой твердый носик и ровные зубы под ним. Головорез! Как не дрожать перед Дейбелем, когда стоишь тут в грязи и в снегу, одетый в лохмотья, натянув шапочку на стриженую голову и озябшие уши. Убийца делает зарядку, а ты дрожишь на холоде. Ты не можешь вцепиться этому фашисту в горло, ты должен искать левофлангового и становиться в строй. Но запомнить Дейбеля ты можешь навсегда, навеки, запечатлеть в своей памяти его облик. "Не прощу, никогда не прощу!" - можешь шептать ты в бессильном гневе.
* * *
Все выстроились в шеренги, работоспособные - слева, врачи и больные справа. Вот появляется рапортфюрер со своей трубочкой, и начинается главная сенсация этого утра:
- Revieraltester, vortreten! нем.)>
Оскар выбегает из шеренги и спешит к эсэсовцу, уверенный, что сейчас получит "двадцать пять" или что-нибудь похуже. Но Копиц не командует: "Спускай штаны!", только: "Снимай повязку!"
"Больше я не старший врач", - мелькает у чеха, и он даже рад этому.
Затем другая сенсация:
- Стань в строй, назначаю тебя капо на внешних работах. Санитар Пепи ко мне!
Оскар поворачивается направо кругом и бежит на левый фланг, к Фредо, который встречает его ободряющей улыбкой. К эсэсовцам тем временем подходит Пепи, ест их глазами. Он и представления не имеет, какую игру затеяла с ним комендатура.
- С сегодняшнего дня ты старший врач! - говорит Копиц. - Инструкции получишь позднее.
- Jawohl! - гаркает санитар. Головорез Дейбель ухмыляется и подает ему повязку Оскара.
- Ich gratuliere! нем.)>
- Besten Dank нем.)>, - по-солдатски отвечает Пепи, косясь на Оскара: не подумал бы тот, что это его, Пепи, интриги.
Потом раздается еще несколько отрывистых приказов. "Зеленые" сегодня не идут на внешние работы, зато туда отправятся все больные, которым не хватило места в лазарете. Все без исключения!
- У меня высокая температура, - плачет один из пострадавших.
Дейбель пружинистой походкой подходит к нему.
- А сколько?
- Вчера вечером было сорок.
Дейбель усмехается.
- А башмаки у тебя какой номер? Сорок два?
Больной стоит раскрыв рот, глаза у него, как стеклянные, все как-то расплывается перед ним, он смотрит в лицо Дейбеля, но видит только кокарду с черепом на эсэсовской фуражке. Узник переводит взгляд ниже, но и там лишь мундир с блестящими пуговицами.
- Чего глаза вытаращил? - кричит Дейбель, - говори, что выбираешь: башмаки номер сорок два или жар сорок градусов. Если хочешь оставаться в лагере, садись и разувайся.
Узник слышит плохо, но насчет башмаков он понял. Нет, он не отдаст их. И он, шатаясь, идет по снегу, налево, к рабочей команде.
- Also fertig? нем.)> - осведомляется Копиц.
Дейбель подтверждает, что все готово.
Лагерный староста Хорст командует:
- Marschieren Marsch! Links, zwei, drei, vier, links... нем.)>
* * *
После ухода рабочих команд в лагере обычно воцарялся покой. Гасли рефлекторы, блоковые и штубаки возвращались в опустевшие бараки, чтобы поспать еще часа два. Теперь, в тишине и спокойствии, можно по-настоящему задать храповецкого.
Но сегодня все было иначе. Эсэсовцы не ушли к себе, рефлекторы не погасли, и даже могильщикам позже, когда рассвело, не разрешили начать свое дело.
- Grossreinemachen! - сказал Дейбель, щелкнув кабелем по голенищу. Капитальная уборка!
Штубаки, взяв веники, принялись подметать главный проход в своих бараках и часть улицы перед ним. Стружку на нарах нужно было разровнять и аккуратно уложить на нее одеяла. Уголки блоковых, столы, кружки для кофе, фасадные окна - все должно было сверкать чистотой.
Не успели блоковые и штубаки как следует прибрать в своих бараках, как за ними уже пришли "зеленые", главные распорядители всей этой уборки. Половину штубаков они погнали к уборным, остальных - в больничные бараки. Там было особенно много работы, санитары с ней не справлялись. Немало было шума, крика, ненужных осложнений. Уборщики пинали ногами ведерки, вытряхивали одеяла, проветривали помещения. Полураздетые больные жаловались и плакали, не зная, чем все это кончится.
После уборки лагерь выглядел так же неприветливо, как и до нее. Черный и грязный, лежал он в протоптанном снегу, земляные проходы в бараках, сколько их не подметали, остались сырыми и грязными, стружка, хоть ее и разровняли, не перестала быть стружкой и приставала к одежде. В общем лагерь остался таким, каким и был, - вопиюще убогим.
Но эсэсовцы верили в оперативность. Там, где все было в движении, где много кричали на людей и били их, там эсэсовцы видели успех, сдвиг, перемену к лучшему, благой результат своих приказов. Только через два часа после того, как тотенкоманда дважды съездила на кладбище и мертвецкая ненадолго опустела и даже была выметена, лагерное начальство потерло руки и, удовлетворенное, ушло в комендатуру. Теперь пора и им самим подготовиться к приему высокопоставленного гостя.