Путь эйнхерия

- Королевский сын, покоривший многие земли и народы. Удачливый хёвдинг. Предводитель могучих йомсвикингов, - продолжал сидевший, - ты добился славы, какой могут похвастать немногие. Ты взял от жизни все, что возможно было. И не твоя вина, что придется тебе погибнуть столь молодым в битве, в которой ты, несомненно, заслужил победу.

- Что нужно тебе от меня, Локи? – Стирбьерн произнес это и даже не удивился тому, что больше не заикается.

- Приятно, когда смертные узнают тебя и в скромном одеянии, - рыжеволосый оправил ворот своей рубахи. - Я хочу задать тебе лишь один вопрос, Бьерн Олафссон – был ли ты счастлив? Был ли в твоей жизни хоть миг, с которым тебе жаль расставаться? Было ли что-то, что желал бы ты забрать с собой в Вальхаллу, куда, несомненно, проляжет твой путь? Отвечай мне без утайки и прямо.

Разноцветные глаза рыжего, правый - зеленый, левый - черный, - вперились в лицо Бьерна, который под этим вопрошающим взглядом замер, как мышь под взглядом змеи.

- Не затрудняй себя воспоминаниями, - Локи улыбнулся шире, - если бы ты был счастлив – разве прочертила бы судьба на твоем челе эти черты?

Тонкий палец Локи, непостижимым образом вдруг оказавшегося совсем рядом, коснулся лба молодого воина, запоздало заметившего, что на нем уже нет шлема. Отодвинув мокрую от пота прядь волос, палец прошелся вдоль тонкой вертикальной морщинки, прорезавшей лоб Стирбьерна прошлым летом, после того, как был он вторично и навсегда изгнан из Швеции.

- Нет причины обманывать бога лжи, - неожиданно для себя слабо улыбнулся Стирбьерн. – С легким сердцем я вступлю в Вальхаллу, потому что ничего дорогого не оставляю на земле.

- Нет причины, - согласился Локи. – Но что если бог лжи не так коварен, каким его представляют? Скажи, Бьерн Олафссон – разве не мечтал ты завоевать Миклагард** и стать там базилевсом? Разве не хотел повидать земли у Срединного моря, повидать далекий край со всеми его чудесами, которые видел когда-то твой предок Бьерн Железнобокий?

Стирбьерн в волнении провел рукой по лбу, на котором словно отпечаталось прикосновение пальцев бога огня.

- Да, такое было, - сознался он. – Но что толку жалеть о том, чему все равно не сбыться?

- А если я смогу прямо сейчас перенести тебя в те далекие края, Бьерн? Если смогу дать тебе верного спутника, который станет хранить и помогать тебе? Если пошлю тебя на срок человечьего века назад, в минувшие годы?

- Ты сможешь это сделать? – как ребенок во сне, слабым голосом проговорил Стирбьерн. Локи кивнул с самодовольным видом.

- Но ты должен сам, добровольно, отказаться от того, чтобы попасть немедленно в чертог Вальхаллы. А дальнейшая твоя судьба будет зависеть от тебя, и более ни одна победа в твоей битве не будет неправедно отдана недостойному. Докажи, что избранный эйнхерием остается воином и в чужих краях, где враждебными могут быть даже боги!

- Я согласен, - словно повторяя чужие слова, послушно ответил Стирбьерн. И в тот же миг тонкая белая рука Локи с нечеловеческой силой стиснула его плечо, и яркое солнце – такое яркое, какого Бьерну еще не доводилось видеть, ударило по глазам.

Вокруг снова шумел бой – но бой был чужим. Лишь немногие вокруг него были похожи на воинов Северных земель, остальные носили чужеземные одеяния. Но времени разглядывать их у Стирбьерна не было – рядом с ним пожилой седобородый воин отбивался от наседавших на него сразу пятерых чужеземцев в пестрых одеждах и с кривыми широкими мечами. Бьерн, не раздумывая, бросился к нему на помощь, даже не заметив, что ран и усталости его сейчас словно бы и не было.

Послышались гортанные певучие крики на чужеземном языке.

- К кораблям! Отходи к кораблям! – крикнул в его ухо рубившийся рядом с ним седобородый. – Тавромению*** конец!

Комментарий к 1. На человечий век назад

* - Урд – одна из норн, прядущая нити человеческой жизни.

** - Константинополь

*** - римский, а затем византийский город на Сицилии, захваченный и разграбленный арабами в 902г. Современное название – Таормина.

========== 2. По волнам теплого моря ==========

Радугою стелется судьба-змея,

Пожирает хвост, а в глазах лед

(Гарик Сукачев)

Попутный счастливый ветер ретиво подгонял корабли, уносившие от Тавромения отряд, прибывший слишком поздно, и горстку успевших спастись защитников города. Худой сутулый монах скорчился на носу дромона*, почти у ног впередсмотрящего – здесь было тише всего и лучше всего можно было сосредоточиться. Он уже привык вести заметки обо всем, что видел, и вел их, даже если не было чистого пергамента: просто выскабливал старые записи и писал поверх. Ничего, вернувшись в Константинополь он все восстановит – цепкая память не подводила его еще никогда, все записанное отпечаталось в ней надежнее, чем на лощенной пергаментной поверхности.

Северные наемники, которых невесть зачем стратиг Дука послал на помощь гибнущему городу, были хорошими воинами – но что могли сделать они против полчищ агарян**? Да и не обязаны наемники умирать в заведомо проигранной битве. Остальные же стратиоты сражались как злобные псы, но, увидев, что ворота города открыли, они пали духом и дальше уж каждый думал лишь о своем спасении. Счастье еще, что несколько дромонов уцелели в пожаре, охватившем вслед за городом порт и стоящие на якорях корабли.

Никон поглядывал на слаженную работу мореходов, на северян, которых на головном дромоне было более всего, и снова склонялся к пергаменту.

«Предводитель северных наемников, коих все чаще называют варангами, зовется на их языке хиовдингом. Он ведает всеми делами в дружине и своей волей вершит суд и расправу, остальные чтят его и ему повинуются…»

Никон снова поднял голову и взглядом нашел того самого предводителя, о котором сейчас повествовал. Эмунд – так было его имя, - казалось, не имел определенного возраста, ему можно было дать как не более тридцати пяти, так и все пятьдесят. Он был высок ростом и крепок, гордо посаженная голова со светло-русыми чуть вьющимися волосами, борода чуть темнее, в рыжину и с заметной проседью, во взгляде льдисто-синих глаз сразу чувствовалась привычка повелевать. Никон не уверен был даже, смиряет ли варанг свой гордый взор перед императором Львом, который, по слухам, необыкновенно доверяет ему с самого восшествия на престол. Впрочем, подумал Никон, последнее не слишком удивляет, если учесть, что мать нынешнего императора августа Евдокия была дочерью Ингера, варанга из охраны дворца.

Никон никогда не видел государя, хотя много слышал про него от Прокопия, епископа Тавромения. Лев VI-й был блестяще образован и привержен книжной учености - в противовес своему отцу Василию, который был, по слухам, крестьянином из Македонии и единственно чем прославился до того, как стал базилевсом, так это своим знанием лошадей. При Льве же вновь воссияло книжное слово – однако Прокопий считал, что практической сметки и решительности отца нынешнему государю определенно не доставало. Никон помнил, что еще два года назад стратиг Тавромения отчаянно просил помощи – и все же не получил ее. А теперь воины эмира агарян Ибрагима уже, верно, снуют по узким улицам города, и один Господь знает, что сталось с оставшимися защитниками. Агаряне жестоки. Впрочем, подумалось Никону, не более жестоки, чем тот же Эмунд. Никон сам видел, как варангский предводитель приказал казнить тех троих из варангов, кого посчитал сражавшимися недостаточно храбро. Их по очереди привязывали за руки и ноги под деревянную решетку, опускали спиной на воду и волокли за кораблем на веревке, пока жертва не захлебывалась. Решетка не давала приговоренному утонуть, но лишь продлевала мучения, когда волны захлестывали его. В ушах Никона долго стояло хриплое булькание, стоны и проклятия задыхающихся, захлебывающихся людей…

Никону лишь в Константинополе предстояло узнать, что все мужчины в Тавромении обезглавлены, и вместе с ними, отказавшись отречься от веры Христовой, претерпел мученическую кончину епископ Прокопий. А пока дул благоприятный зефир, и дромоны спелым ходом шли в направлении Крита. После вида казни под решеткой Никон старался как можно реже попадаться на глаза старшему у варангов, предпочитая лишь наблюдать. Скоро он заметил, что жестокий Эмунд явно отличает из остальных своих воинов молодого высокого парня, с такими же как у него, русыми волосами и короткой юношеской бородкой. Никону было пока не ясно, чем это для парня закончится – Эмунд казался ему сторожким жестоким зверем, принюхивающимся, желая понять: является ли встреченное на его пути существо добычей или же собратом. И молодой воин тоже все время приглядывался к Эмунду, на его лице Никон замечал изумление и замешательство – словно юноша все время сверял лицо хёвдинга с неким образом, хранимым его памятью.