Страница 25 из 36
Так они стояли, обнявшить – в столовой тикали ходики, между стекол уныло билась большая муха. Где-то проехала и остановилась машина. И тут раздался телефонный звонок...
- Женька, привет, – голос Пата был каким-то ненатуральным, слишком уж веселым. – Ты как?
- Да вроде нормально, – о том, что Лайос здесь, Женя решила пока молчать. – А что?
- Да так... – Пат помолчал, словно собираясь с мыслями. Судя по гулу проехавшей машины, был он не дома. – А выйти можешь, за калитку?
- Могу. А зачем?
- Жень, очень надо. Я потом тебе объясню.
- Я сейчас, – бросила она Лайосу, который уже выглядел получше – как минимум, более живым. – Подождешь?
Тот кивнул. Лицо словно оттаяло и было уже почти таким, каким Женя увидела его когда-то впервые в маленьком селении у моря, где в гавани недвижно, хищно стояли корабли, дожидаясь, когда подует попутный ветер...
Она выскочила на крыльцо – Пата видно не было, – пробежала десяток метров до калитки. И вот тут все начало разворачиваться с такой стремительностью, словно фильм поставили на ускоренную перемотку.
Рванувшие ее в сторону от калитки сильные руки, “Пригнись!”, кто-то в бронежилете с оружием в руках, возгласы и топот ног. И тут она поняла...
- Ничего не делай!!! – заорала Женя, вскочив. Заорала на том языке, на котором они говорили с Лайосом. – Не сопротивляйся, что бы они ни делали! Слышишь, пожалуйста! У них оружие, которого тебе не одолеть!!! Пожалуйста, ничего не делай!
Женя не слышала приглушенных проклятий, не видела, как метнулись к домику – она с ужасом прислушивалась, ожидая звуков борьбы, грохота выстрелов.
Но ничего этого не было. Она увидела, как двое в форме и черных бронежилетах вывели Лайоса, крепко схватив за руки. Ему ничего не стоило стряхнуть обоих – уж кто-кто, а она-то это знала доподлинно, – но он не сопротивлялся.
- Он ни в чем не виноват! Он вообще иностранец! – кинулась Женя к плотному человеку в годах, в котором сразу признала главного. – Он не поймет ни слова, что вы ему скажете.
- Не поймет – найдем переводчика, – бросил пожилой. Лайос же посмотрел на Женю с недоумением, которое резануло словно ножом.
- Я вытащу тебя оттуда! Слышишь?
В ответ Лайос только улыбнулся.
Подъехал “газик”; Лайос сперва отшатнулся от машины, оглянулся. Женя кусала губы, стараясь выдержать и не разреветься прямо тут же. То ли ее отчаяние придало ему храбрости, то ли ему просто было все равно – но он, не сопротивляясь полез в машину вслед за одним из милиционеров.
Непослушными руками Женя вытащила из кармана телефон. Мама... надо позвонить маме... может, она...
“Газик” отъехал, рассеялось сладковатое облачко солярного выхлопа – а вслед за ним из-за поворота выплыл темно-серый капот “шевроле”, на котором обычно подвозили маму.
И никто не заметил маленькой темной фигурки, шевельнувшейся в кустах малины.
К старым вопросам без ответа прибавились новые – как случилось, что маньяк бросил свою жертву? Спугнул его несовершеннолетний Ольховский – чушь, уже не существу, способному на одной вытянутой руке удерживать за шею взрослого мужчину, бояться шестнадцатилетнего мальчишку.
Когда Вольман погружался в свои выкладки, он глох и слеп. И поэтому новость о задержанном подозреваемом в убийствах была для него громом среди ясного неба.
Майор Корибанов казался себе, наверное, кем-то вроде одолевшего дракона Зигфрида накануне купания в драконьей крови; он изо все сил пытался выглядеть невозмутимым, но Вольман сразу понял острую радость майора – как же, утер нос столичному следаку. Но вот дальше майорская радость заметно поубавилась. Вызванный потерпевший от вчерашнего нападения Малкович, от которого и поступил сигнал, опознал в задержанном того самого маньяка, который его, Малковича, едва не прикончил. Правда, с оговоркой – ни серого цвета лица, ни похожей на камень кожи у задержанного не наблюдалось. Равно и красных глаз – глаза были обычными, серыми с прозеленью. Вел себя задержанный спокойно, если не сказать заторможенно – на вопросы не отвечал, хотя слышать несомненно слышал. Никаких документов у него при себе не было. Да и вообще ничего не было.
А потом все стало еще запутаннее: вызванный для дачи показаний несовершеннолетний Ольховский – Корибанов предусмотрительно вытребовал пожилую завуча Н-ской школы, в которой учился мальчик, так как законный представитель Ольховского, его бабушка, присутствовать не могла, – так вот, этот самый Ольховский категорически заявил, что задержанный никак не мог быть тем самым нападавшим. Нет, лица нападавшего Ольховский не видел по причине контрового света. Но отчетливо видел светящиеся красным глаза. И он, Ольховский, задержанного хорошо знает, и готов подтвердить его алиби. То же самое, по свловам Ольховского, готова сделать Евгения Малкович. Вольман, который от лейтенанта Пашутина уже успел узнать детали “операции захвата”, не сомневался, что несовершеннолетняя Малкович не преминет это сделать.
По-хорошему, конечно, алиби именно на время нападения у задержанного не было. Однако и никаких доказательств его причастности, кроме слов потерпевшего, так же не было. И Вольман чем дальше смотрел и слушал, тем более убеждался, что парень в яркой дурацкой футболке с нездешним каким-то лицом к убийствам не имеет никакого отношения.
Правда, лицо парня казалось знакомым и самому Вольману; чтобы припомнить, где он мог видеть это лицо, он применил испытанный способ – прикрыл глаза, а потом взглянул на парня так, будто видел впервые. И память услужливо подбросила картинку – плотные, словно пергаментные страницы большой записной книжки, сделанный мягким карандашом набросок головы статуи. Несомненно, было огромное сходство между тем наброском и задержанным парнем. И такое же сходство было у задержанного с набросками скульптора Фетисова.
- Ну разрешите мне быть хотя бы переводчиком! – воскликнул Ольховский. И Вольман отвлекся от своих мыслей. Ольховский прогнал убийцу Малковича. Ничего не делая – просто одним своим появлением. Странный язык, на котором обменивались короткими фразами Ольховский и задержанный – Ольховский утверждал, что имя задержанного Лайос, – и то, что юноша так отчаянно защищал задержанного, автоматически делало его в глазах Вольмана как минимум небеспристрастным свидетелем. А как максимум – указывало на некую, пускай даже косвенную, причастность юного Ольховского ко всех этой чертовщине с убийствами. Вольман внутренне передернулся – Пат Ольховский вчера вызвал у него лишь симпатию. Но на симпатии следователь Георгий Вольман права не имел.
Поскольку документов у подозреваемого не оказалось, решено было задержать его на трое суток “до выяснения”. Сам задержанный никакого возмущения не высказал, хотя Ольховский все на том же птичьем языке, очевидно, довел все до его сведения.
- Ты, наконец, объяснишь мне нормально, что тут произошло? – спросила Клеопатра Викентьевна. Все сбивчивые пояснения Жени о том, что менты замели невиновного, и что его непременно надо спасти, казались бредом.
- Мам, я сейчас успокоюсь и все расскажу, с самого начала, – глубоко вдохнув и выдохнув, ответила Женя. – А еще лучше... вот...
Она метнулась к своему столу, вытянула откуда-то флэшку.
- На, сама почитай. Там все. А я пока в саду посижу. Дочитаешь – крикнешь мне. А потом уж либо казни, либо милуй.
“Хорошо хоть все в доме прибрала” – Клеопатра Викентьевна тяжело вздохнула и полезла за ноутбуком. С одной стороны, ее грело доверие дочери, а с другой – было страшновато. Подростковые тайны... какой-то преступник, с которым ее Женька, умница, отличница и фантазерка, вдруг связалась...
Файл открылся, и она начала читать.
“На развалинах было холодно. Так странно – вокруг тепло, а вот именно там такой холодный пятачок. Мне даже кофточку пришлось надеть, плечи озябли, и еще какая-то мадам из нашей тургруппы назидательно заметила, что с такой анорексией и в Африке будешь мерзнуть...”