Призраки Шафрановых холмов

Поиски продолжались, городок гудел. Мужчины думали не только об опасности для своих семей - не один и не два из них ловили себя невольно на зависти к возможному похитителю, так будоражила их дикие потаенные инстинкты мысль о грубой силе и слабой жертве, трепещущей испуганно в безжалостных руках.

Женщины думали не только о нависшем над их соплеменниками несчастье - и старые девы, и юные девушки, и почтенные матери семейства грезили порой о прекрасном похитителе, который увезет их из захолустья в новую, прекрасную и волшебную жизнь.

Однако и те, и другие чуяли надвигающуюся Тьму и жались друг к другу, как жались их косматые предки. И страх, верный спутник Тьмы побуждал действовать, шевелиться, делать хоть что-то. Спустились сумерки, сгустилась тьма в зарослях, у заплесков речной воды, затемнело у заборов и под деревьями, тьма выдавливалась из их тени и заполняла собой воздух, изгоняя свет.

Мо вернулся в свой флигель уже затемно. Сбросил куртку и в одной рубашке лег на узкую застеленную покрывалом кровать, поморщившись на высыпавшуюся на пол мелочь. Прикрыл глаза.

Сегодняшний ужин в семействе Уотсон сидел в памяти как круглый камешек в ботинке, не коля, не принося боли, а лишь раздражая и нудя. Уотсон в середине трапезы вынул из кармана сюртука пару камешков и принялся расссматривать их сквозь очки. Спохватившись в воцарившейся за столом напряженной тишине, он извинился, снял очки и продолжил ужин, виновато пробормотав что-то про “умственное отдохновение в работе”. Рамакер, дурак, даже засмеялся.

Миссис Уотсон, к невысказанному удивлению Мо, также спустилась к ужину, хотя прежде супруг ее несколько раз упоминал нездоровье жены в связи с исчезновением их дочери. Однако за столом выглядела миссис Виргиния не в пример спокойнее и нормальнее обычного, несмотря на по всегдашнему расширившиеся черные глаза, на потирание бледных рук и перекладывание приборов с одной стороны на другую.

Уитакер за ужином не прислуживал, вместо него подавала горничная Мелани, после ужина шепнувшая Мо, что старик, видно, слегка не в себе от горя за хозяйскую дочь, ушел в конюшню и сидит там.

Тикали часы, где-то далеко кричал козодой, и во всем доме было тихо и гулко, словно в склепе. Совсем стемнело, луна взошла над садом и уперлась лучом-копьем в упавшую на полу монетку поновее, от которой отразился свет.

Мо отгонял от себя все мысли, кроме практических, вроде того, к кому и зачем могла сбежать Ариадна, и нет ли в этом всем еще одной игры, которую ведут тот или те, кто хочет помешать им с Рамакером. Вернее, им с Винсентом. Но чем больше ночь выдавливала вечер, тем меньше удавалось ему не думать об Ариадне, о самой Ариадне, а не ее пропаже.

Снаружи донесся собачий лай и голос Мелани, бранящий пса. Мелани… Мо с досадой зажмурился и снова открыл глаза. Мало ли Мелани в мире.

У них в цирке тоже была Мелани, Крошка Мелани, наездница-акробатка, про которую никто не мог сказать, сколько же ей было лет. Была Мелани не то карлицей, не то просто небольшого росточка, с крошечными ладошками и стопами, с высоким лбом, который она дополнительно открывала, забирая мягкие волосы цвета льняной кудели наверх, так что открывались оттопыренные вытянутые ушки с чуть заостренными кончиками. Она казалась то прекрасной, словно принцесса из сказки, то уродливой, как те феи лесов, о которых порой рассказывали в тех же сказках.

Видимо, большинство считало ее красивой - на ее номере в цирке всегда яблоку негде было упасть, а когда Мелани вылетала на манеж, стоя на лошадиной спине, без платформы, без лонжи, все зрители как один испускали восхищенное “ахх!..”

Ее номера не были ни необычными, ни слишком сложными - вольтижировка, жонглирование, обруч, немного акробатики. Но так сильно и сложно было впечатление от крохотной женщины в белоснежном трико с блестками и с льняными напудренными волосами, скачущей на высокой темной лошади с непринужденностью прыгающей на скакалке девочки, что на Крошку приходили смотреть еще и еще. Ей посылали цветы и сладости, которыми она щедро делилась с Мо и с маленькими собачками клоуна Бозо.

Кажется, папаша Гросс ее недолюбливал - и годам к десяти Мо понял, почему. Подарки должны были стать гораздо щедрее, если бы Крошка соглашалась на предложения особого свойства, которые ей периодически делали.

“Я из испанцев. Испанку не купишь”, - гордо говорила она Мо, сидя вечером в своем закутке в чулках и корсете и небрежно стряхивая пепел всунутой в длинный мундштук дешевой папироски. “У испанки может быть только ее верный прекрасный кабальеро”, - на этом месте она посылала мальчику воздушный поцелуй и преувеличенно кокетливо хлопала ресницами. Это было смешно и ни к чему не обязывало, но у Мелани в закутке было всегда тепло, пахло апельсином и ванилью, и ему нравилось сидеть у нее. А еще крохотная наездница всегда умела защитить своего кабальеро от нетрезвых собратьев и делала это с решимостью и силой бойцовой собаки.

Мелани курила и обязательно рассказывала, как и что ей обещали в этот раз и как она отвечала остроумно, гордо и неприступно; вокруг валялись обертки от конфет, собачонка в углу догрызала что-то, сварливо ворча.

Мо очень рано успел узнать, что продают и покупают всех и все, но Крошке Мелани почему-то верилось. Когда ему исполнилось тринадцать, она совратила его - мягко и участливо, словно производила необходимую врачебную процедуру, от которой не расчитывала получить никакого удовольствия. Но для Мо словно разверзлись одновременно небо и ад, он готов был вечно любить маленькую наездницу, стоя перед нею на коленях.

“Теперь я ограбила колыбель и попаду в ад, - почти равнодушно сказала Мелани на робкий вопрос дрожащего, мокрого как мышь Мо, который он задал, едва вернулась способность говорить - что же теперь будет с ними. - Ты не боишься ада, мой юный прекрасный кабальеро?” И, прижавшись тонкими губами к его губам, поцеловала мальчишку и потянула его на себя, раздвигая ноги.

А спустя полгода пала лошадь, на которой выступала Мелани. И однажды, закончив репетицию раньше обычного, он застал у нее толстяка в спущенных кальсонах, по-хозяйски щупавшего тонкое тело Мелани, сидевшей у него на коленях. Несколько мгновений Мо широко раскрытыми глазами смотрел, как Мелани поднимается и опускается, насаживаясь на член толстяка, как она кусает губы, придерживаясь за сжимающие ее грудки волосатые лапищи.

Вечером она сама нашла Мо. От Мелани несло дешевым кукурузным виски, она была встрепана, на белой коже резко выделялись синеватые следы щипков и пощечин.

“Я скоро куплю новую лошадь, - прошипела она. - Я скоро куплю новую лошадь, молодую и здоровую, понятно, щенок косоглазый?”

…В следующем городе он пошел на пристань и украл кошелек у зазевавшегося господина в клетчатом костюме. Его поймали тогда и забили бы до смерти, если бы не Винсент Жаме, которому случилось быть именно тогда именно там. “Китаец-воришка - я такого еще не видел, - сказал Жаме, за локоть поднимая отплевывающего кровь, едва держащегося на ногах Мо. - Ты небезнадежен, парень, если не просто гнешь спину, как твои сородичи”.

Жаме дал ему денег, а кроме того отдельно вручил серебряный доллар с орлом, красавицей Свободой и цифрами 1804. С усмешкой проговорив, что с этим долларом его всегда можно найти через Джека Кривая борода, в Сан-Франциско. Если не потратить доллар, а дать его Джеку, разумеется.

Мо принес деньги Мелани, холодно сбросил маленькие ручки, пытавшиеся оттереть кровь с его лица, и, обозвав шалавой, которая ничем больше не может заработать, кроме своей дырки, ушел. Что-то в нем умерло безнадежно, именно тогда. Тогда, а не после, спустя месяц, когда он колебался, отдать ли папаше Гроссу серебряный доллар с орлом, и когда Мелани хрипела и хватала почерневшими губами воздух.

Мелани не дождалась его решения и умерла. Потом говорили, что она наглоталась взятой невесть откуда синильной кислоты. А ему еще долго чудилось, что маленькая наездница прячется от него где-то в их повозках, возле лошади, которую они все же купили, или в закутке клоунских собачек, или под сброшенными в ящики костюмами и бутафорией. И он искал ее, прилежно, высматривал в тишине, боясь спугнуть, лишь про себя повторяя “Где же ты, где…” - безнадежно и горячо как схваченный на горячем форусник-шарлатан бормочет заклинание, старательно вызывая серебристо-белую фигурку с льняными волосами.