Страница 47 из 50
— Почему в «Сибпушнину» не заехал? — спросил Степан. — Чимра за тебя заступился бы.
— Заезжал, паря. Однако пропал Чимра.
— Как пропал?..
— Сказали, в тюрьме сидит. Враг народа.
— Не может быть!
— Такой строгий власть все может…
Не поверил Иготкин тестю. Подумалось, что старик чего-то напутал, или какой-то злой конторщик разыграл доверчивого ханта, чтобы побыстрей избавиться от никчемного посетителя. Но вскоре в областной газете, приходившей к лисьенорцам с недельным опозданием, Степан ошеломленно прочитал заметку, где сообщалось, будто в «Сибпушнине» разоблачена большая группа врагов народа во главе с Ф. Чимрой. Вредители много лет сотрудничали с японской разведкой. Выдавали секретные сведения о промысле и систематически саботировали заготовку необходимого социалистической республике мехового сырья. Преступники находятся под арестом, скоро предстанут перед справедливым советским судом и понесут заслуженное наказание.
Вслед за газетой на добротном породистом жеребце, запряженном в легкую кошеву, подкатил к дому Иготкина молодой щеголеватый оперуполномоченный НКВД. С веселой улыбочкой чекист поговорил о том, о сем, а в общем — ни о чем. Затем попросил Степана рассказать о Чимре. Иготкин откровенно поведал энкавэдэшнику все, что знал о корабельном друге: как служили на балтийском эсминце, как Чимра агитировал матросов выступить за большевиков и как впоследствии организовывал в Лисьих Норах промысловую артель. Уполномоченный слушал внимательно, не перебивал вопросами. В конце улыбнулся:
— Все это органам НКВД известно.
— А больше мне сказать нечего, — ответил Степан.
— Не торопитесь с выводами. Поспешность нужна при ловле блох, да и то не всегда. Чимра не заводил с вами разговоров о Японии?
Не отличавшийся набожностью Иготкин вдруг перекрестился:
— Истинный Бог, разговоров о японцах у нас с Федосом не было.
— Подумайте лучше…
— Тут и думать нечего. У нас серьезных забот по горло хватало.
— О том, что Чимра — японский шпион, вы не знали?
— Ну, надо же такое придумать! — воскликнул Степан.
Оперуполномоченный нахмурился:
— Органы НКВД сказок не придумывают. К нам поступает информация. Мы проверяем ее и, когда факты подтверждаются, проводим объективное расследование.
— Чимра убежденный коммунист, не двурушник. Зря на него телегу катите. Попусту потратите силы — и только.
— НКВД попусту сил не тратит, — сухо сказал оперуполномоченный и сразу спросил: — Чимра не предлагал вам вступить в коммунистическую партию?
— На службе предлагал, но я отказался.
— Почему?
— Какой из меня партиец?.. Образование имею скотско-приходское. В политике ни бельмеса не петрю. Живу в тайге. Словом, ненужным балластом стал бы для партии.
— Органам известно, что среди таежников вы пользуетесь большим авторитетом. Могли бы разъяснять охотникам партийную линию.
— Трудно разъяснять то, в чем сам не разбираешься.
— Не любите советскую власть?
— Она не женщина, чтобы в любви ей объясняться. По мне, любая власть терпима, если не раздевает мужика до нитки. Коренной сибирский таежник я. Как только промысловый сезон наступает, забываю обо всех властях и партиях.
— Напрасно, напрасно забываете… — то ли с упреком, то ли с каким-то намеком сказал оперуполномоченный. Поскрипывая новенькими фетровыми бурками, он прошелся по комнате и опять сел к столу. — Значит, о шпионской деятельности Чимры говорить не хотите.
— Нечего мне об этом сказать.
— Тогда признайтесь откровенно: кто надоумил вас уничтожить пожаром самую продуктивную часть Шамановой тайги?
Иготкина словно бес за язык дернул:
— Ты что придумал, парень?!
— Тыкать не надо. Мы на брудершафт не пили, — обиделся чекист.
— Извините, — смутился Степан. — Случайно сорвалось.
— Случайностей не бывает. В преступлениях — тем более. Расскажите-ка, как вы учинили самосуд над гражданином Василием Шамановым…
— Какой еще самосуд?
— Иными словами, убийство без суда и следствия.
Степан побледнел:
— А вам известно, сколько бед натворил этот сукин сын Шаман?..
— Вопросы, гражданин Иготкин, задаю я. Ваша обязанность — отвечать без уверток.
— Чего мне вертеться? Убийцей себя не считаю.
Оперуполномоченный положил ладонь на красную папку, которую за время разговора ни разу не открыл:
— НКВД — не шарашкина контора. Самый хитроумный мудрец не обведет нашу фирму вокруг пальца. Органам известна распространенная среди охотников версия о поджоге тайги. Все в ней вроде бы убедительно, но… Пожар мог возникнуть и по другому поводу…
— Это по какому же? — опять не удержался от вопроса Степан.
— Например, чтобы замести следы убийства, вы решили сжечь труп Шаманова. Не так ли?..
— Не так.
— Чем докажете?
Иготкин опустил голову:
— Нечем мне доказать.
— Вот видите… А мы свою версию докажем. Найдем свидетелей…
— Каких? Их же не было!
Оперуполномоченный посмотрел на Степана то ли с сожалением, то ли с грустью:
— Вы, таежный промысловик, разбираетесь в повадках зверя и птицы, но плохо знаете людей. Свидетели всегда найдутся. При необходимости дадут письменные показания о том, что Степан Егорович Иготкин и его тесть Темелькин свели с гражданином Шамановым старые счеты.
— Это же будет подлог, оговор…
— Как сказать… Что написано пером, не вырубишь и топором. Выбирайте одно из двух: либо даете показания о шпионской деятельности Чимры, либо НКВД привлекает вас к ответственности за умышленный поджог Шамановой тайги…
Степан почувствовал, как кровь прихлынула к лицу. В висках гулко застучало. Собрав всю силу воли, чтобы не сорваться, он тихо спросил:
— За кого, гражданин оперуполномоченный, меня принимаете?
— За нормального человека, который дорожит собственной жизнью, — спокойно ответил чекист.
— Значит, ради спасения собственной шкуры я должен оклеветать невинного человека?..
— Вы слишком много задаете вопросов. Отвечайте: да или нет?
— Нет! — запальчиво рубанул Иготкин.
— Решение окончательное?
— И бесповоротное!
— Не пожалеете?..
— Никогда! Даже, если к стенке поставите…
Оперуполномоченный долго молчал, словно не мог сообразить, как вести разговор дальше. Видимо, ничего не придумав, он положил в портфель папку, которую ни разу так и не раскрыл. Проскрипел бурками к вешалке у порога. Надел шапку с красной звездочкой и шинель с малиновыми квадратными петлицами. Поверх шинели натянул мохнатую собачью доху и только после этого сказал:
— Ну что ж, Степан Егорович, любопытно было с вами познакомиться… — чуть подумав, вроде бы с сожалением добавил: — Оказывается, живете вы еще в старом измерении. Если не избавитесь от принципиальности, не сносить вам головы…
Ушел оперуполномоченный не попрощавшись, и Степан не понял: к добру это или к худу. Через окно он видел, как чекист сел в кошеву и направил застоявшегося на морозе жеребца прямиком к дому Колоколкина.
«Неужели Иван Михайлович пойдет на поводу у опера и накатает под его диктовку на меня донос?» — мелькнула тревожная мысль. Облокотившись о стол, Степан сдавил голову руками. Задумался. Колоколкин был одним из уважаемых в Лисьих Норах промысловиков. Мужик гордый, зажиточный. Зря его подозревали в темных связях с Шаманом. И все из-за того, что не любил таежный следопыт оправдываться. Вспыльчив был, как порох, но и отходчив. Не носил злобу за пазухой. Побузив на первом собрании, когда создавалась промысловая артель, Иван Михайлович после удачливого сезона оценил выгоды коллективной охоты и добровольно вошел в общее дело.
«Что за жизнь такая пошла, бестолковая? Отчего беда за бедой валится на меня? Кому я заступил дорогу? Или Господа Бога ненароком обидел?» — мучительно рассуждал Иготкин и ни на один свой вопрос не находил ответа.
Вспомнилась последняя встреча с Чимрой. Прошлой осенью Степан приезжал в «Сибпушнину» заключать договор на предстоящий зимний сезон. Федос выглядел тогда болезненно. Лицо его было усталым, с набрякшими отеками под глазами и покрасневшими, словно от бессонницы, веками. Заговорили о промысловых планах. Степан посетовал, что по всему Чулыму началась массовая вырубка прибрежной тайги. Лес без разбору валят заключенные Сибирских лагерей, коротко окрещенных в народе «Сиблагами». А Сиблагов этих вдоль Чулыма становится все больше и больше. Сколоченные на скорую руку бараки, обнесенные колючей проволокой и сторожевыми вышками, с реки не видны, будто и нет их вовсе. Скрываются они в тайге, и на много верст вокруг лагерей запрещен охотничий промысел. Да и всякая живность разбегается от лесопорубок.